[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2008 КИСЛЕВ 5769 – 12(200)
Пивоваров и другие мудрецы
Жанна Васильева
Виктор Пивоваров – очень известный художник. Одно время он был настолько известен, что его знал каждый советский ребенок. Тот, кто читал «Оле-Лукойе», «Черную курицу» или «Скандинавские сказки». Но последние с иллюстрациями Пивоварова, говорят, доставались только номенклатурным семействам, и то по блату. Зато любой ребенок, даже тот, кто не умел читать, мог рассматривать журнал «Веселые картинки». Пивоваров в этом издании был «неофициальным» главным художником. Собственно, нынешнее заглавие журнала – где буквы то ли оборачиваются человечками, то ли человечки находят опору в буквах – в 1979 году придумал Пивоваров. Тогда журнал расходился тиражом 9 миллионов – больше, чем «Times» или «National Geographic».
Еще Виктор Пивоваров – один из главных «московских концептуалистов». Наряду с Ильей Кабаковым, Эриком Булатовым, Владимиром Янкилевским, Иваном Чуйковым, Эдуардом Гороховским, Андреем Монастырским. Раньше это называлось «широкая известность в узких кругах». Поскольку считалось, что «концептуалисты», сидевшие по мастерским в подвалах и на чердаках, ходившие друг другу в гости, на лекции, концерты и просто попить чайку, страшно далеки от народа. Но теперь выставки их проходят в Москве на лучших площадках. У Владимира Янкилевского была ретроспектива в фонде «Екатерина», у Эрика Булатова и Олега Васильева – в Третьяковской галерее, у Ильи Кабакова – вообще сразу в трех местах, в том числе в галерее искусства Западной Европы и Америки ГМИИ им. А.С. Пушкина. У Виктора Пивоварова выставки прошли едва ли не во всех главных музеях Москвы и Питера. Выставка «Шаги механика» (2004) – в Третьяковке и Русском музее, «Едоки лимонов» (2006) – в Московском музее современного искусства. Опять же, «московский концептуализм» 1970–1980-х, который с легкой руки Бориса Гройса зовется «романтическим», теперь почтенное прошлое, почти классика с бородой.
Овсей Дриз. 1998 год.
Чувствители
Сегодня Пивоваров живет в Праге, куда переехал в 1982-м. От других классиков-концептуалистов он отличается так же, как хеломские мудрецы отличаются от университетских философов. Хелом, как известно, странный такой город, где мудрецов почти столько же, сколько жителей, а последних почти так же много, как чудаков. Неудивительно, что о Хеломе сложено множество историй. Овсей Дриз, еврейский поэт, надиктовал незадолго до смерти серию сказок «Хеломские мудрецы». Генрих Сапгир перевел их на русский. Пивоваров иллюстрировал их для «Детгиза» в 1991-м. Но после путча всем вдруг стало не до сказок, и книжка не вышла. А в 1998-м Пивоваров сделал выставку «Небесный Хелом» в Праге. На этой выставке представлены были портреты поэтов Овсея Дриза и Игоря Холина (с зайчиком), художника Ван-Гога, баяниста Георгия Сергеевича Татузова и разные картины, где действующими лицами оказывались мышки, ежики, чайники, чашки и другие предметы, которые обычно становятся действующими лицами детских книг.
Обитателей пивоваровского Хелома объединяет отнюдь не здравый смысл и не факт присутствия в истории искусств. Одинокого баяниста Татузова, игравшего в пивных послевоенной Москвы, ни в каких энциклопедиях не сыскать. Их не поставишь в пример детям. Сильно пьющий камнерез мрамора и поэт Дриз на святого не похож. Скорее, пивоваровских мудрецов объединяет «высокое безумие», которое раньше звалось «поэтическим». В своей автобиографической книге «Влюбленный агент» Пивоваров напишет: «Я не мыслитель, я чувствитель». Его хеломские мудрецы тоже «чувствители». Они умеют чувствовать то, к чему многие другие глухи. То, чему и названия-то точного нет. То, что просвечивает за оболочкой повседневных образов, но чего ни потрогать, ни перевести в хрустящие зеленые бумажки нельзя. Одни это называли «музыкой небесных сфер», другие – «гармонией», третьи – «супрематическими элементами». У Пивоварова есть странный образ – большое ухо. Странный, потому что речь все же о художнике, который вроде должен «зреть в корень» и прочее. Но дело в том, что взгляд этого художника устремлен к вещам не очень видимым. Не случайно одна из его ранних работ завершается вопросом: «Но как изобразить жизнь души?» Пожалуй, обитателей пивоваровского Хелома объединяет если не умение изображать, то хотя бы умение слышать эту самую жизнь. Короче, они – поэты.
Для Пивоварова художник – тот же поэт. И наоборот. А как еще прикажете понимать его определения художника? «Чтобы стать художником, надо иметь бумагу, карандаши, краски, холст, кисти, тушь, клей, картон. Кажется все. Если этого нет, можно обойтись и без этого». Хеломские мудрецы могли бы гордиться таким афоризмом.
Из цикла «Квартира 22». 1992–1996 годы.
ВеЧнаЯ мимолетность в школе и дома
Небесный Хелом не имеет точного географического адреса. Зато временами он напоминает облик «квартиры 22» – той самой коммуналки, в которой после войны жили Витя Пивоваров с мамой Софьей Борисовной и которая дала название циклу из 35 картин середины 1990-х. Вообще-то образ коммунального житья-бытья – один из любимых у наших концептуалистов. У Кабакова, например, это график выноса помойного ведра или стенд с сакраментальным вопросом «Чья это муха?». Это идеология коллективного существования, обернувшаяся тотальным коллективным бессознательным, это подозрительность к любой отдельной жизни, претендующей на приватность. Не то у Пивоварова. Правда, его картины из цикла «Квартира 22» тоже могут напомнить стенды. То ли четким контуром нарисованных фигур, то ли тем, что плоские фигуры залиты одним лишь цветом – серым, зеленоватым или коричневым. То ли тем, что в плоскость картины аккуратно вписаны слова, как на дидактическом пособии. Правда, слова странные. Словно оброненные фразы из кухонного разговора. Или рассказа какого-то: «Ударил он меня молотком по голове и заплакал». Не только рассказ соединяет жесткость и сентиментальность, но и картина. Картина у Пивоварова экономна – в ней ничего лишнего. Но и у героев картины тоже нет ничего лишнего. Кровать с белым квадратом подушки, стол, где только сахарница и две чашки. Ну, может, еще вешалка, закрытая куском ткани.
Нельзя не заметить, что эта экономность сродни точности формулы. Формулы вроде знакомой, заставляющей вспоминать историю живописи (от Вермеера до Кирико). С другой стороны (особенно в последних работах) – предельно конкретной, чувственной, говорящей внятным языком света, тишины, тепла.
Странно, но скудость и стерильность интерьера не несет следов отчаяния или депрессии. Напротив, эта комнатка, отгороженная от вторжения социума хлипкой дверью, выглядит укрытием. Убежищем для мальчика, сидящего за столом перед окном. Комнатушка на картинах Пивоварова не пейзаж социума, а интерьер души. Собственно, он сам об этом пишет: «Я родился и вырос в бедной комнате, она мое начало, мой корень, моя родина. Я всосал ее со всеми ее убогими предметами вместе с молоком матери. В моих рисунках и картинах эта бедная комната, вся обстановка которой состоит из крошечного колченого стола у окна, деревянного стула, продавленного дивана с высокой спинкой и вешалкой у двери, повторяется с маниакальной навязчивостью. Я рисую эту комнату, и это одновременно и мир, в котором я живу, и мой внутренний портрет».
Из альбома «Действующие лица». 1996 год.
Мастерская Кабакова. Слева направо: Кабаков №1, Булатов, Шварцман, Кабаков № 2, Рабин, чердачный котенок, Шифферс. Сзади неизвестные молодые художники.
Правда, чтобы интерьер мог стать портретом, нужна еще одна составляющая – время. Не любое, а время детства. Между прочим, ту давнюю, 1998 года, выставку «Небесный Хелом» завершал цикл так называемых «детских» картин, с ложками, мышками в роли героев, плавающими галошами... Как выразился Пивоваров, «я взял “детскую” культуру за ее мышиный хвостик и втащил в картину, в жанр “высокой” культуры». Ну а что еще ожидать от человека, который до этого, наоборот, втащил Босха из «высокой» культуры к андерсеновскому Оле-Лукойе? И настолько успешно, что Чуковский написал ему прочувствованное письмо. Для Пивоварова незакрытая дверца между «взрослой» культурой и «детской» принципиальна. Она нужна не для того, чтобы черпать «за границей» экзотический антураж. А для того, чтобы сохранить память о тайне – о детских секретах, об играх, которые берегут архаику ритуалов, об интуиции и свободе.
Собственно, он «втаскивает за мышиный хвостик» во взрослую культуру не только зайчиков и ежиков, но и сам принцип игры, в которой могут быть смешаны буддистские изображения, иудейские праздники и элементы православной иконы. Цикл «Лисы и праздники» был показан на выставке «Едоки лимонов». Мифические лисопоклонники имеют вполне реальные исторические корни. А именно – историю о создании в конце 1920-х Еврейской национальной области на Дальнем Востоке. Тогда туда было вывезено несколько тысяч евреев. История 1920-х налагается на «борьбу с космополитизмом» в 1950-е. А также на библейскую историю, повторяющуюся ежегодно в праздниках Суккот, Йом Кипур, Ханука и Песах. Плюс – на увлечения свободомыслящих интеллигентов даосизмом, мифологией и другими увлекательными вещами. В результате у «лисомилов» (они же – «дети облаков») можно обнаружить праздник Избушек, занесенных снегом, описание которого как две капли воды похоже на Суккот и историю Великого исхода. Но здесь можно найти и праздник Вознесения с историей о двух монахах, улетевших на синих воздушных шариках в Сады Небесного Блаженства. И даже праздник Мимолетности, что «отождествляется с перелетными птицами, бродячими собаками и женщинами легкого поведения». Мимолетность игры и жизни в итоге почти уравниваются. Что не так уж плохо, если учесть, что результатом должно стать избавление от страхов и сомнений.
Из альбома «Действующие лица». 1996 год.
Игорь Холин и его собака Тунгуз.
Желтый, солнеЧный, лимонный
На самом деле мудрецов, которых Пивоваров готов поселить в небесный Хелом, по-видимому, гораздо больше, чем удалось показать в Праге. Если судить по книгам «Влюбленный агент» или «Серые тетради», то вряд ли можно обойтись не только без неразлучных друзей Холина и Сапгира, но и без любимых художником Велимира Хлебникова, Казимира Малевича, Андрея Платонова или Даниила Хармса. На выставке «Едоки лимонов» можно было обнаружить листки альбома «Философу. Письмо № 3». Наверху адресат: Даниил Хармс, 1937. Внизу отправитель: Виктор Пивоваров, 2005. Рисунки похожи на схемы, еще больше – на детские рисунки, где тремя цветными карандашами – зеленым, синим, оранжевым – обозначены разные состояния человеческой души. Сюжетов два. Один о том, как все эти три цвета поэтапно возгоняются к солнечному желтому. Это процесс Вознесения. Другой о том, как оранжевый, то есть цвет страстей, начинает возобладать. В результате вытянутая вертикальная фигура превращается в оранжевый шарик, который отрывается от верхней желтой плоскости и плюхается прямо в огненные языки пламени. Подпись подтверждает определенность финала: «Пламень. Все». Это процесс Падения и Уничтожения.
Пивоваров рассказывал, что эти схемы с символикой цветов были в тетрадочке Хармса, которую он разыскал. А он, дескать, только перерисовал тетрадку на большие альбомные листы. Рисунки, в которых наглядность школьного пособия соединена с простодушной наивной назидательностью, провоцируют улыбку. В них нет важности учительского жеста. Скорее, они похожи на объяснение теоремы, которое один ученик посылает другому, проверяя, хорошо ли выучен урок. Или иначе: на контрольную работу, отправленную учителю на проверку.
Из альбома «Лисы и праздники».
Часть II. Праздники. 2005 год.
Старый вопрос «Но как изобразить жизнь души?», заданный художником давным-давно, понятно, не предполагает одного ответа. В отчете о ее метафизических путешествиях может пригодиться и схема философа на листке в клетку, и детская азбука, и «деревянный велосипед реализма». В одном из интервью Пивоваров рассказывал о встречах со знакомым в Праге. Обычное шапочное знакомство соседей. Тот не поэт, не художник. А то, что раньше называлось словом «простой человек», но религиозный. И зашел разговор о выходе издания Хлебникова. Пивоваров заметил, что, дескать, перевод не передает всего богатства хлебниковского стиха. А собеседник ему в ответ: «Знаете, мне это неважно, мне достаточно прикоснуться».
Прикосновение не мертвая хватка. Прикосновение – это мимолетность, это чувственность, это достоверность. Это мгновение, которое оставляет память. Собственно, прикосновение – именно то, что помогает ощутить или вспомнить поэт. Или художник, приоткрывающий дверцу небесного Хелома, где живут чудаки, мудрецы и дети.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.