[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2008 КИСЛЕВ 5769 – 12(200)
О некоторых новых еврейских стереотипах
Филип Рот
В конце пятидесятых книга Леона Юриса «Исход» стала первым еврейским романом-бестселлером. Тираж сентиментальной эпопеи в духе историй про Дикий Запад – действие развивается в Палестине сороковых, есть и перестрелки, и первые поселенцы, сабры – превысил к середине шестидесятых пять миллионов.
Юрис проводил идею о евреях как о «народе-борце». Он открыто выражал свою ненависть к тем писателям-евреям, чьи книги в шестидесятых попали в списки бестселлеров: героем этих книг был совсем другой еврей – представитель среднего класса, уныло влачащий жизнь невротик из пригорода. Больше всего его возмущал Филип Рот, чей первый сборник, «Прощай, Коламбус», вышел через год после «Исхода». Рот был не из тех, кто смиренно принимает критику, он открыто отвечал на нападки Юриса – и в своих публичных выступлениях, и в интервью. Мы публикуем его эссе 1969 года «О некоторых новых еврейских стереотипах», которое завершило схватку двух писателей. Написано оно было в том самом году, когда на сцене появился страдающий синдромом тревожности герой Рота из романа «Случай Портного» – Александр Портной, ставший легендарным.
Леон Юрис скончался в 2003 году. Роман Филипа Рота «Человек как человек» вышел в мае 2006-го в издательстве «Хафтон Мифлин», в 2007 году вышел роман «Призрак исчезает», а в 2008-м – «Возмущение».
Я вдруг обнаружил, что живу в стране, где еврей стал – или пока что ему позволили считать себя таковым – культурным героем. Недавно по радио я слышал, как диск-жокей представлял песню из нового кинофильма «Исход». Исполнять ее должен был Пэт Бун[1]. Диск-жокей объяснил, что это «единственная авторизованная версия песни». Кем? Для кого? Почему? Об этом диджей умолчал. Пару секунд эфир почтительно потрескивал, а затем мистер Бун взвыл:
– Это моя земля,
Ее мне дал Г-сподь!
Уж не знаю, поднимаюсь или спускаюсь я по культурной лестнице или же ухожу в сторону, когда вспоминаю, что песне «Исход» предшествовал кинофильм «Исход»[2], а ему – роман «Исход». С какой стороны ни посмотри, не остается ни малейшего сомнения, что значительной части американской публики нравится образ еврея-патриота, бойца, вояки в боевых шрамах.
В интервью «Нью-Йорк пост» автор романа Леон Юрис заявил, что образ еврея-борца куда ближе к действительности, чем образы евреев в произведениях других еврейских писателей. Я так понимаю, что я и есть один из тех других, на которых намекает мистер Юрис, – одна женщина прислала мне вырезку из «Пост» и потребовала объяснений по поводу «антисемитизма и самоненависти», которые обнаружила в недавно опубликованном сборнике моих рассказов. Юрис сказал журналисту Джозефу Вершба следующее:
– Появилась целая школа еврейско-американских писателей, которые заняты тем, что проклинают своих отцов, ненавидят матерей и, заламывая руки, вопрошают, зачем появились на свет. Это не имеет отношения к литературе и искусству. Только к психиатрии. Эти писатели специализировались на чувстве вины. У них каждый год какая-нибудь книжка попадает в список бестселлеров. Меня тошнит от их мерзких творений.
Я написал «Исход», потому что мне осточертело извиняться или же не извиняться и оттого мучиться. Вклад, который еврейское сообщество нашей страны внесло в развитие искусства, медицины и в особенности литературы пропорционально превосходит нашу численность.
Я предпринял попытку рассказать об Израиле. Я, безусловно, пристрастен. Безусловно проеврейски настроен.
Писатель проходит через все то, через что проходят его читатели. Когда в Европе и в Израиле я собирал материалы для «Исхода», это и для меня стало откровением. И вот это откровение: мы, евреи, вовсе не такие, какими нас изображают. На самом деле мы были борцами.
«На самом деле мы были борцами». Со столь пустым, глупым и голословным высказыванием даже спорить не хочется. Создается впечатление, что Юрис в одиночку решил вывести образ нового еврея, противопоставив его старому, выведенному в этих рассказах, где основная установка: «Джеки, веди себя хорошо – не дерись». Однако большого смысла в том, чтобы менять один примитивный лозунг на другой, нет. Лучше бы Юрис в свободное от откровений время прочитал новый роман Эли Визеля[3] «Рассвет». Визель – не еврейско-американский писатель, он венгерский еврей, живущий теперь в Нью-Йорке, и его первая книга, «Ночь», – это автобиографический рассказ о том, что пришлось пережить пятнадцатилетнему подростку в Освенциме и Бухенвальде, концентрационных лагерях, которые, как он пишет, «навсегда подорвали мою веру… уничтожили моего Б-га и мою душу, а все мечты обратили в прах». Вторая книга, «Рассвет», рассказывает о террористическом движении в Палестине до того, как было создано Государство Израиль. Герой получил задание казнить английского майора, взятого террористами-евреями в заложники, и герой переживает несколько мучительных часов перед казнью. Мне бы хотелось объяснить Юрису, что еврей Визеля вовсе не горд тем, что оказался в роли борца, он не может найти оправданий своему поведению, поскольку еврейская традиция, в которой он воспитан, против воинственности и кровопролития. Но оказывается, что на самом деле нет никакой нужды объяснять это Юрису; если верить сообщению в журнале «Таймс», ему известно куда больше того, что он сообщил в «Нью-Йорк пост».
На Манхэттене, пишет «Тайм»,
капитан Йехиэль Аранович, 37 лет <…> в прошлом командовавший израильским кораблем «Исход», на котором прорвались в Израиль беженцы, высказал соображения о бестселлере (на сегодняшний день продано 4 миллиона экземпляров), в основу которого легли героические события 1947 года. «Израильтяне, – заявил он, – были, мягко говоря, крайне разочарованы этой книгой. В Израиле никогда не было людей, подобных персонажам этого произведения. В романе нет ни исторической правды, ни художественности». <…> Из Энчино, штат Калифорния, поступил ответ автора романа, Леона Юриса: «Можете сообщить, что я сказал: “Какой, какой капитан?” – и больше мне нечего добавить. Нападать на соперника слишком легкой весовой категории я не стану. Количество проданных книг говорит само за себя».
Обвинять человека единственно на основании того, как его процитировали в «Тайм», разумеется, не стоит; вполне вероятно, что «Тайм» нарочно забавляет своих читателей, представляя им классический стереотип – еврея-жулика, готового за хорошую цену продать что угодно. Было время, когда кое-кто из неевреев относился к евреям, ориентируясь на этот образ. Теперь они будут ориентироваться на образ, проданный мистером Юрисом, образ, с которым миллионы людей познакомились по книге, а еще несколько миллионов увидят на экране.
Есть Леон Юрис, который делает евреев и еврейство приемлемыми, обаятельными и привлекательными, а есть знаменитый оптимист и доморощенный философ Гарри Голден[4]. Образ еврея, каким его видит Гарри Голден, был отлично проанализирован в недавнем эссе Теодора Золотароффа «Гарри Голден и американская публика», опубликованном в журнале «Комментари». Мистер Золотарофф отмечает, что в трех книгах Голдена «Всего за два цента», «Только в Америке» и «Наслаждайтесь, наслаждайтесь!» он потрафил разом и еврейской ностальгии, и гойскому любопытству, что «он с угнетающей ясностью отображает в высшей степени жизненные проблемы и состояние нашего общества в последнее десятилетие – общества, которое исполнено добрыми намерениями, но, рассуждая о себе, грешит сентиментальностью, мягкотелостью и расплывчатостью. <…> Приправленные хреном “Манишевич”[5] путаные банальности среднего класса подаются [читателю] как вековая мудрость».
Золотароффу приходит на ум хрен; я же, говоря о Голдене, склонен к шмальцу[6]. Интересно отметить, что Голден, отвечая на замечания Золотароффа, сам ухитряется одной рукой все смазывать патокой, а другой ее стирать. В своей газете «Каролинский израильтянин» Голден пишет, что Золотарофф в корне ошибается, обвиняя его в том, что он приукрашивает жизнь нью-йоркского гетто. С характерной для него сдержанностью и рассудительностью Голден объясняет: «У нас, евреев <…> было не просто общество, но, честно говоря, целый еврейский город, и это чувство общности придает такую притягательность воспоминаниям о былом Ист-Сайде, по этой самой причине большинство американских евреев среднего класса облизывают пальчики, читая все, что я пишу про нью-йоркский Нижний Ист-Сайд. На одном сантименте столь широкий интерес держаться не может». Следует писать «сентиментальность», и что же, если не она, может пробудить широкий интерес?
То, что Голден и Юрис так популярны у евреев, легко объяснимо. С одной стороны, есть радость узнавания, простое и незамысловатое чувство, которое возникает, когда видишь в печати слова кугл[7] и латкес[8]. Есть и романтизация самого себя – с одной стороны, еврейский писатель, признавши свое родство с Горацио Алджером[9], сообщает нам имена юристов, кинозвезд, ученых и юмористов, воспитанных в еврейском Нижнем Ист-Сайде и достигших славы и богатства. Но чем объяснить интерес гоев? Четыре миллиона человек купили «Исход», два миллиона купили «Только в Америке»; не все же они евреи, не может такого быть. Откуда у гоев интерес к еврейским типажам, еврейской истории, нравам и устоям? Как вообще получилось, что «единственную авторизованную версию» поет Пэт Бун? Почему не Мойше Ойшер[10] или Эдди Фишер?[11]
Золотарофф объясняет популярность Голдена тем, что Голден, помимо прочего, представляет читателю мир, в котором царят «живость, энергия, целеустремленность, самообуздание и, наконец, сердечность – то есть именно те качества, которых, как считается, не хватает нынешним семьям среднего класса, обитателям пригородов». В последнее время многих очень привлекает пресловутая еврейская эмоциональность. Люди, у которых хватает ума не вести с неграми разговоры про «чувство ритма», приходили и заводили разговоры о моей «сердечности». Они считают, что это очень лестно для меня и что так оно и есть.
Я не верю, что они понимают, насколько это сложно: чтобы быть сердечным, надо иметь сердце.
Я веду творческий семинар в университете штата Айова, среди моих студентов есть несколько евреев, в этом семестре трое из них написали рассказы о еврейском детстве, и во всех трех драматический накал был очень велик. Любопытно, а может, и не очень любопытно, но во всех рассказах герой – еврейский мальчик, который отлично учится, всегда аккуратно причесан и вежлив. Во всех рассказах, написанных от первого лица, речь идет о дружбе, возникающей между героем и соседом или одноклассником гоем. Гой всегда стоит на социальной лестнице чуть ниже – в одном случае он из семьи иммигрантов-итальянцев, в другом – американец в духе Тома Сойера, и он приобщает еврейского мальчика из среднего класса к миру плоти. У мальчика-гоя уже имеется сексуальный опыт. Он не то чтобы сильно старше своего еврейского приятеля, просто он мог пуститься на поиски приключений, потому что его родители практически не обращают на него внимания – они или разведены, или сильно пьющие, или совсем необразованные и через слово чертыхаются, или же их не бывает дома и им не до того. Поэтому у их отпрыска полно времени бегать за девчонками. За еврейским мальчиком, наоборот, постоянно присматривают – и когда он спит, и когда учится, и особенно когда ест. Присматривает за ним мать. Отца мы видим редко, они с сыном, можно сказать, знакомы шапочно. Старик или работает, или спит, или же сидит напротив за столом и медленно пережевывает пищу. И все же отношения в этих семьях сердечные – куда сердечнее, чем в семье приятеля-гоя, и главный источник сердечности – мать. Юного героя в отличие от Гарри Голдена и его читателей это не поражает. Сердечность не только согревает, она и стесняет: герой завидует тому, какие у мальчика-гоя равнодушные родители, и прежде всего потому, что он куда свободнее в своих сексуальных исканиях. Религия здесь понимается не как ключ к тайнам Б-жественного и запредельного, а как ключ к тайнам чувственности и эротики, к возможности поприжать соседскую девчонку. Сердечность, которую воспевают еврейские сочинители, – это сердечность, как кажется, доступная гоям, точно так же, как сердечность, которой завидуют гои, читатели Гарри Голдена, это сердечность, которая, по его словам, дается евреям как нечто само собой разумеющееся.
Спешу отметить, что в этих рассказах девушки, с которыми сводит приятель-гой юного рассказчика, никогда не бывают еврейками. Еврейские женщины – это матери и сестры. А вожделение направлено к Другой. Мечта о шиксе – аналог мечты гоя о еврейке с «арбузными грудями» (см. у Томаса Вулфа). Кстати, я вовсе не намерен умалять талант этих студентов, сравнивая их интерес к мечтам еврейского мальчика с той мечтательностью, о которой пишет Голден: герои этих рассказов неизменно понимают – когда товарищи-гои переезжают в другой район или же взрослеют, – что их собственное положение полно тягостных противоречий.
Голден и Юрис никого ничем не отягощают. Собственно, притягательны они во многом потому, что помогают избыть чувство вины, как реальной, так и придуманной. Оказывается, что евреи вовсе не несчастные невинные жертвы: они, пока их, как полагают, преследовали, жили не тужили в дружном кольце соплеменников и в кругу семьи. И вырабатывали, как написал один из процитированных Золотароффом рецензентов, «свой замечательный еврейский взгляд на мир».
Ах этот замечательный еврейский взгляд на мир – такой взгляд успокаивает совесть, потому что раз жертва вроде и не жертва, то и палач тоже не палач. Помимо прочих утешений, предложенных Голденом, подготовлен и аварийный выход для гоев, которые, если и не выказывали явного антисемитизма, то хотя бы испытывали к евреям недоверие и подозрение, то есть недолжные чувства. Голден уверяет их (как уверяет и евреев), что мы – счастливый, оптимистичный, симпатичный народ и что мы живем в наилучшей стране – разве его карьера не доказывает, что шовинизм Америку нисколько не изуродовал и не развратил? Вот вам он, еврей, – причем из тех, кто говорит во весь голос, – стал уважаемым гражданином в городе на самом Юге. Замечательно! Не в Швеции, не в Италии, не на Филиппинах. Только – говорит им Голден – в Америке!
Для некоторых совестливых, исполненных лучших побуждений гоев это – чудотворный бальзам, им не нужно больше мучиться виной за преступления, за которые они и впрямь не несут ответственности: это может снять груз с душ некоторых антисемитов помимо воли, которые не любят евреев потому, что не любят себя за то, что не любят евреев. Но, на мой взгляд, такие рассуждения говорят о неуважении к евреям и их трагической истории. Да и зачем отрицать, что гои вправе проявлять подозрительность? Почему бы им не быть подозрительными? Ведь, если уж человеку выпало родиться евреем, он верит, что во всех вопросах, жизненно важных для человека – в понимании прошлого, в представлении о будущем, в осмыслении отношений между Б-гом и человечеством, – он прав, а христиане нет. Будучи верующим иудеем, он наверняка должен приписывать наступившие в нашем веке крах нравственных устоев и разрушение духовных ценностей неспособности христианства выступать в качестве сил добра. Все так, но кто же станет говорить такое соседу? В американской жизни мы, скорее, ежедневно сталкиваемся с «социализацией антисоциального… окультуриванием антикультурного… узакониванием криминального». Это цитата из Лайонела Триллинга[12], так он охарактеризовал то, что многие из его студентов говорят о наиболее экстремальных явлениях современной литературы. Для меня его слова еще более важны в плане культуры: я имею в виду сглаживание различий, которое происходит постоянно, ту мертвящую «терпимость», которая лишает сил, – для этого и предназначена, тех, кто чем-то отличается, разнится, восстает. Чтобы не рассматривать человека как серьезную угрозу, его можно утихомирить, сделав популярным. Теперь в пригородах постоянно устраивают вечеринки битников, но это нисколько не убеждает меня в том, что все люди братья. Напротив, они друг другу чужие: это приходит мне на ум всякий раз, когда я читаю газету. Они чужие, а зачастую и враги, и это потому, что нам следует – не «возлюбить друг друга» (это все равно что желать луны с неба), а жить, избегая насилия и не предавая друг друга, что, похоже, довольно трудно.
В зале на процессе по делу А. Эйхмана.
Да, конечно, евреям случалось прибегать к насилию. Именно о таких случаях Леон Юрис с гордостью рассказывает Америке. Чем это привлекает американских евреев, понять нетрудно, но еще раз спрашиваю: что в этом находят неевреи? Почему такое почтение к «единственной авторизованной версии» популярной песенки? И почему вообще песенка так популярна? А роман? А фильм? Для многих в Америке главная мысль «Исхода» оказалась такой притягательной и убедительной, что я спрашиваю себя, уж не имеет ли это произведение целью снять с души американцев тяжкий груз, а именно память о Катастрофе, об уничтожении шести миллионов евреев, об этом диком, бессмысленном, дьявольском кошмаре. Все равно что вскорости появился бы роман или фильм, который помог бы нам избавиться еще от одного мучительного кошмара – уничтожения жителей Хиросимы. В этом случае нам бы, наверное, рассказали историю и сочинили песню о прекрасном современном городе, восставшем из руин ядерного взрыва, о том, насколько богаче, здоровее, увлекательнее стала жизнь нового города – не сравнить со стертым с лица земли. Но так или не так, но кто в нашей предприимчивой стране поручится, что ничего подобного не случится в самом скором времени, – а пока что есть Голден, и он убеждает нас, что даже евреи в гетто были на самом деле счастливыми, оптимистичными, сердечными (а не мрачными, пессимистичными ксенофобами), и есть Юрис, который говорит, что не надо принимать во внимание еврейскую уязвимость и виктимность, так как евреи могут за себя постоять. И они постояли за себя. Журнал «Лайф» выходит с фотографией Адольфа Эйхмана на обложке, а через несколько недель на обложке красуется Сэл Минео[13] в образе еврейского борца за свободу. Преступление, которое человеческий разум не в силах ни осмыслить, ни оплакать, не в силах ни сострадать ему, ни отомстить за него, на которое не хватит ни горя, ни сострадания, ни мести, вроде бы частично отмщено, и, когда весы наконец начинают обретать равновесие, можно лишь вздохнуть с облегчением. Еврей уже не смотрит из-за кулис на преступления, он перестал быть излюбленной жертвой, он стал участником действа. Тем лучше! Добро пожаловать на борт. Человек с ружьем и ручной гранатой, человек, который убивает, борясь за свои Б-гом данные права (в данном случае, как сообщается в песне, за Б-гом данную землю) не может быть судьей другого человека, который убивает за то, что Б-г дал ему – согласно его представлениям и системе ценностей.
Мистер Юрис, открыв для себя, что евреи – борцы, преисполнился гордостью, преисполнились гордостью и множество его читателей-евреев, а читатели-неевреи испытали не столько чувство гордости, сколько облегчения. Однако герой «Рассвета», романа Эли Визеля о евреях-террористах, испытывает куда менее утешительные и радостные чувства. Его мучает стыд, одолевают сомнения, ему кажется, что он попал в вечный и безысходный кошмар. Сколько бы он ни говорил себе, что убивает, отстаивая правое дело, все, что было в его прошлом и прошлом его народа, убеждает его только в том, что нет ничего отвратительнее, чем выпустить пулю в другого человека. Он так много видел, так много выстрадал в Бухенвальде и Освенциме, что, стреляя, ощущает, как с английским офицером умирает он, прежний, и он становится еще одним палачом, которыми изобилует наш жестокий век. Он – один из тех евреев, которые, как Иов, не могут понять, зачем они были рождены.
Перевод с английского Веры Пророковой
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.