[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2008 КИСЛЕВ 5769 – 12(200)
Старик, который забыл умереть
Давид Маркиш
Окончание. Начало в № 11, 2008
В последний раз человек появился здесь прошлым летом, и то был мертвый человек. Он, как видно, шел с верховьев Ледника, лошадь его пала, а сам он сорвался со скалы. В курджуне, который он тащил с собою, Кубатбек нашел три десятка разноцветных пластмассовых мыльниц, наполненных коричневым опием-сырцом. Было при покойнике и оружие – черная легкая винтовка с тремя магазинами к ней. Такую винтовку Кубатбек видел впервые в жизни и не знал, как с ней обращаться. Подумав и прикинув, он решил оставить все как есть: не трогать ни терьяк, ни ружье. Он понимал, что пропавшего хватятся опасные его товарищи, могут и найти. И если не досчитаются мыльниц или черной винтовки, подозрение падет на Кубатбека из ближайшей кибитки; и тогда ему головы не сносить.
Он отворил дверь, сколоченную крест накрест из ветхой дранки и обтянутую киичьей шкурой, и вошел. Проще всего было подняться, пока не поздно, по руслу Каинды, укрыться там в скалах и избежать тем самым встречи с незваным гостем. Но Кубатбек не чувствовал почему-то угрозы, да и любопытство его царапало: кто это едет? Сполоснув котелок, он установил его на треноге посреди кибитки, принес можжевеловых веток для костра и сел обдирать и потрошить зайца. А всадник спускался.
Мерин скользил на крутой тропе, упирался передними ногами и поджимал задние. Чтоб не сползти к холке, Старик, откинувшись назад, почти стоял в стременах. Минут сорок занял этот спуск, не меньше. Потом тропа распрямилась и нырнула в лесок. Через две сотни метров появилась кибитка, над ее плоской крышей стлался голубовато-сизый дымок. Старик подъехал и спешился не без труда: ноги не слушались и болели. «Хорошо еще, что болят», – мимоходом подумал Старик. Он был почти уверен, что это та самая кибитка, первая после спуска. Стучать в дверь было бессмысленно, ему и мысль такая не пришла в голову. Раз идет дым, значит, есть кто-нибудь живой в доме. Раз есть живой – значит, слышит, что кто-то подъехал. Зачем тогда стучать? Не зря же говорят: «Если видишь дым над юртой – поворачивай коня, заходи, дорогой!» Улыбаясь благодарно, он накинул повод на вмурованный в стену кривой киичий рог, а потом мельком вспомнил свой коттедж в тель-авивском предместье – звонок, замок в стальной двери – и сплюнул в сторону. Кажется, он впервые вспомнил свой дом за эти три дня после отъезда.
Старик толкнул дверцу и вошел в кибитку. Отвернувшись от оранжевых в полумраке струек огня под котелком, Кубатбек смотрел на гостя. Лицо Кубатбека не выражало ни удивления, ни радости.
– Салам алейкум! – сказал Старик. – Я думал, тут Гульмамад живет, таджик. Он здесь?
– Садись, отдыхай! – Кубатбек указал на обрывок кошмы у костра. – Гульмамад в Джиргиталь ушел, давно уже. Там живет или умер. Ты турист?
– Не турист я, – сказал Старик, опускаясь на глиняный пол и трудно распрямляя ноги. – Просто пришел, хочу пожить тут. Или могу на Каинды уйти, там тоже кибитка раньше стояла. – Он взглянул на хозяина вопросительно.
– Кибитка та развалилась, – чуть помедлив, сказал Кубатбек. – Живи тут, если хочешь. Место есть, вода есть. Мясо есть – зайцы, – он кивнул на котелок над огнем, – киики. Всё есть.
– Пойду лошадь пущу, – сказал Старик, с тревогой думая о том, что сейчас придется подыматься на ноги. – Не уйдет лошадь-то?
– Куда она тут уйдет? – удивился Кубатбек. – Никуда не уйдет.
Выйдя на волю, Старик расседлал мерина и пустил его пастись. Мерин приник губами к траве, как к сладкой изумрудной воде. Ни мух здесь не было, на высоте, ни змей. По другую сторону широкого, выстланного галечником речного русла стояли бок о бок три шеститысячника, названия которых Старик позабыл. Ледяные вершины гор, остроконечные, в предвечернем нерезком свете отливали синим и малиновым. Над миром лежала живая тишина, никто ее не нарушал: ни птица, ни человек.
Перебросив курджун через плечо, Старик вернулся в кибитку. Кубатбек успел расстелить ситцевую тряпицу на полу, поставил на нее две пиалушки и красный, с оббитым носиком, чайник.
– Чай на траве завариваю, – сказал Кубатбек. – Сушу и завариваю. Пей!
– Иду, – сказал Старик и, опустив свой курджун у стены, огляделся. Кроме треножника с котелком и одеяла, набитого бараньей шерстью, в комнате ничего не было.
– Ты чего? – спросил Кубатбек.
– Куда бы паспорт спрятать, – сказал Старик. – А то затеряется, а потом…
И вдруг его осветило, как вспышкой молнии: «потом» не будет. Не будет у него никакого «потом», а только скорая смерть от раковой опухоли, и по этой причине он здесь, в горном раю под названием Голубая Могила.
– Не нужен тебе никакой паспорт, – услышал он Кубатбека, – кто его тут будет проверять! Это у прохожих людей проверяют, а кто на месте сидит, тому не надо. Садись, чай пей!
Тем временем поспела зайчатина. Кубатбек приправил ее неведомыми травами и листьями, и только соли не оказалось в вареве. Старик пожалел о том, что не запасся солью в Алтын-Кургане, а потом отмел от себя эти сожаления, как хлебные крошки ладонью: долго ли еще придется тосковать ему по сольце? И подивился: получалось так, что неизвестно – долго или коротко.
Ели молча, зачерпывая серыми оловянными ложками, какие были в ходу в сельских советских столовках. Остатками хлеба, привезенного Стариком, подчистили досуха стенки и донце котелка. От зайца остались одни косточки.
– У тебя собаки нету? – спросил Старик.
– Как нету! – сказал Кубатбек. – Есть собака. Бегает где-то. 
– Дикая, что ли? – спросил Старик. – Какой породы?
– Собака и собака, – пожал плечами Кубатбек. – Днем бегает, а ночью приходит, спит тут, у кибитки.
– Ты ее кормишь? – продолжал расспрашивать Старик.
– Сама кормится, – сказал Кубатбек. – Я ее на охоту беру, она кииков на меня выгоняет. Без собаки малопулькой кого убьешь?
– Ну да, – сказал Старик.
– Ты зимовать здесь будешь? – в свою очередь спросил Кубатбек.
– Если доживу… – неопределенно ответил Старик.
– Болеешь? – поинтересовался Кубатбек.
– Болею, – кивнул Старик. – Я ведь сам издалека, с края земли. У нас там врачи сказали…
Кубатбек слушал вежливо, но без интереса: обстоятельства вчерашней жизни Старика в далеком краю не занимали его.
– Тебе мумиё надо, – сказал Кубатбек, – у меня есть. Хорошо помогает. Каждый день проглотишь по чуть-чуть – может, все пройдет.
– Ты мне дашь? – спросил Старик.
– На пустое брюхо надо, – сказал Кубатбек. – Завтра утром дам. И послезавтра, и потом. Пока не пройдет.
– Думаешь, пройдет? – с надеждою усомнился Старик.
Кубатбек молча взглянул вверх, в небо, лежавшее над потолком кибитки, и переменил тему разговора:
– Ты в карты играешь?
– Играю вообще-то, – сказал Старик.
– В «дурака с документом» играешь?
– С «документом» не слыхал, – сказал Старик. Ему было неловко, что он не может составить компанию Кубатбеку.
– Давай тогда без «документа», – сказал Кубатбек, осторожно, как ценную вещь, вытягивая колоду залосненных, стесанных карт из-под бараньего одеяла.
За картами разговор пошел живей.
Говорили о том о сем, не придерживаясь одной линии, между сдачами и ходами. Известие о том, что Старик до приезда сюда, в Голубую Могилу, писал рассказы и романы, Кубатбек пропустил мимо ушей. Его интересовало, растет ли лук в родных местах гостя, на морском берегу, и разрешено ли там всякому человеку обзаводиться нарезным оружием для охоты на козлов. Старик взялся было рассказывать Кубатбеку об израильском Объединении охотников, но заметил, что хозяин реагирует на эту информацию неадекватно, и закруглил свой рассказ.
– Тут, знаешь, один парень шел два лета назад, – начал Кубатбек новую тему, – и околел. Опий нес, анашу. У него ружье было, черное такое ружье. Я его салом смазал, завернул в мешок, оно там лежит, наверху. Может, посмотришь?
– А чего его смотреть? – спросил Старик.
– Я такое ружье никогда не видал, – признался Кубатбек и вздохнул. – Вроде не наше.
Решили идти наутро.
Лежа под овчинной шубой, на полу, Старик вспоминал мистера Бринка, обходительного господина. Смерть не пугала Старика, ее появление на сцене уже состоялось, и извечный вопрос «когда?» теперь отбрасывал четкую тень: скоро, вот-вот… Мучительный вопрос, отнимающий покой у здоровых, сильных людей, составляющих отважные планы на будущее. Другое его смущало: как доберется он пешим ходом до Ледника, на сбитых в кровь, неверных после двухдневного верхового перехода ногах? Как справится с нехваткой кислорода на высоте под четыре тысячи метров? Да и справится ли? «Будь что будет», – отступился он наконец и уснул с улыбкой.
Труп лежал под ледяной коркой, присыпанной сухим горным снегом. Кубатбек разбил лед и вытянул из щели ружье, завернутое в мешок.
– Вот, смотри, – сказал Кубатбек, развязывая мешок.
Старик привычно принял в руки американскую автоматическую винтовку М16 – этот черный «кадиллак» среди стрелкового оружия. С такой точно винтовкой он отвоевал две израильские войны; он любил ее и уважал, как только может человеческое существо уважать и любить механический неодушевленный предмет. Нежданная встреча со старой, надежной знакомой тронула душу Старика. Осторожно, двумя пальцами он потянул затвор, потом отщелкнул крышку на торце приклада: зеленая сумочка с развинченным на части шомполом, щетка, смазка – все было на месте. Радуясь, Старик легко вскинул винтовку к плечу. Кубатбек одобрительно на него глядел.
– С такой красавицей мы кого хочешь тут достанем, – сказал Старик. – Хоть козла, хоть барса. У нее прицельность во-он до той скалы.
Кубатбек прищурился, примерился. Получалось здорово, сказочно получалось.
– И убьет? – уточнил Кубатбек.
– Еще как! – сказал Старик. – За километр убьет, ты не беспокойся.
Кубатбек тщательно, краем мешка обтирал слой сала с магазинов.
– Дай-ка гляну! – протянул руку Старик. 
Нажимая большим пальцем, он выдавил несколько патронов из обоймы. Гильзы были чистые, без коррозии.
– Вот это подарок, елки-палки! – сказал Старик и закинул винтовку за плечо. – Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Ноги у него не ныли и не болели, а разреженный холодный воздух отдавал вкусом абрикоса.
Обратный путь показался легким. Войдя в кибитку, Старик первым делом разобрал винтовку, почистил ее и смазал. Потом, повторяя, то же заботливо проделал Кубатбек и уложил оружие на баранье одеяло. Как будто третье живое существо появилось в Голубой Могиле, сильное и располагающее к себе. Нет, четвертое: не следовало забывать и о собаке, она была близка людям – ближе, чем птица или мерин.
Вскипятили воду, заварили чай.
– Теперь без мяса не будем, – сказал Кубатбек. – Киика пойдем убьем, посушим.
– Когда хочешь, – сказал Старик. – Хоть завтра.
Ему хотелось закурить, глубоко затянуться дымом, но сигареты кончились – табаком он не запасся, посчитав, что все равно не угадает: либо не хватит курева, либо оно останется. Он, значит, оказался бы связан каким-то неестественным образом с этим запасом сигарет, как вольное Время с движением часовой стрелки на циферблате; и такая вынужденная связь представлялась ему унизительной. Он придумал иначе: припас одну все же, нераспечатанную пачечку на черный день, на последний – пусть лежит.
День катился за днем, вместе с солнцем, не оставляя следов. Старик податливо сбился со счета времени, он теперь не знал, воскресенье нынче, вторник или суббота, и это не мешало его жизни. Время было нетесно наполнено делами: заготовкой дров, охотой, уходом за мерином или игрой в подкидного дурака. Читать его не тянуло. Однажды ветреной ночью Старику привиделась его библиотека. Он глядел на полки с сотнями книг, среди которых нарядным особняком стояли и написанные им самим, как на чужое достояние малознакомого ему человека.
Наутро, проглотив горошинку мумиё, Старик вспомнил эти картинки сна и удивился: он впервые увидел свой дом за стальной дверью, о котором, казалось ему, и думать забыл в диком мире, в Голубой Могиле. Ни жена не появилась на тех картинках, в приятном освещении, ни дети с внуками, ни персидский кот Глеб – а только книги. Тут было над чем задуматься.
В конце концов, книги, как и чада с домочадцами, являлись для него полноправной частью иерусалимского дома, оставленного им навсегда. Дом, со всем его содержимым, значил для него, Старика, несравнимо больше, чем собрание кирпичей и железобетонных блоков. Дом олицетворял собою родовой ствол, корни которого уходили в песок и камень почвы – уходили, после двухтысячелетнего отсутствия в родных пределах, еще неглубоко, пробивались трудно. Решение Старика уйти из дому и уехать умирать на край земли не было ни блажью, ни глупостью: вид кровати, лежа на которой ему неизбежно предстояло в самом скором времени пересечь границу между жизнью и небытием, приводил его в немую и бессильную ярость. Он не желал знать, где все это произойдет. В этом нежелании был заключен бунт, но не блажь. Глядя из-под овчинного тулупа на низкий и неровный потолок памирской кибитки, Старик без горечи рассуждал над тем, что корни его в израильской почве, возможно, еще недостаточно глубоки. Возможно. Будь он израильтянином во втором или третьем поколении, его бы не сдуло из Иерусалима никаким ветром. Он, может быть, безропотно принял бы свой приговор и покинул этот мир в собственном, недавно с конвейера, родовом гнезде, в окружении причитающих и плачущих родных и близких. Старик поймал себя на мысли, что рассуждения его носят несколько ернический характер, и слегка попенял себе за это. Другое его насторожило: вспомнив ночью о доме, он не усомнился в том, что оставил его навсегда. Что можем мы знать, раздумывал старик, о медовом наполнении этих заповедных слов – навсегда и навечно? Только безответственный человек, глупец может позволить себе бренчать этими словами, подвластными лишь Главному Языковеду, вложившему звуки речи в наш рот. Откуда мне знать, растроганно размышлял Старик, надолго ли ушел я из дому, вернусь туда или нет? Кто знает, что случится со мной через час или день? В Голубой Могиле, в речной долине день выкатывается из-за горы подобно золотой бочке с горным медом, и ни деготь, ни яд не замутят его здесь и не отравят.
Старик привычно потянулся к блокноту в кармане куртки – записать фразу, а потом передумал: зачем это? Не будет больше книг, и записи с собой не заберешь. Но вот что удивительно: с самого отъезда не возникало у него необходимости рисовать буквы в блокноте – а тут вдруг явилось, словно острый стебель травы проклюнулся на пожарище.
Время клонилось к зиме. Ночами ветер трубил все сильней, выдувал из кибитки дневное тепло. Кубатбек заводил разговоры о том, что хорошо бы выбраться в Алтын-Курган, выменять мумиё на патроны для малопульки, керосин, муку. Мумиё можно было раздобыть в верховьях Каинды – там Кубатбек знал неприметную каменную щель, на стенках той щели зрела целебная горная смола. Оттуда родом было и снадобье, которое Старик глотал по утрам, – но запас, хранившийся в трех спичечных коробках, подходил уже к концу.
– Мы знаем, как его искать, мумиё, – разъяснял и растолковывал Кубатбек. – Киик, когда ногу ломает, всегда ищет такую щель и лижет это мумиё. А мы, значит, смотрим, куда он идет, а потом сами приходим и берем.
Помимо него никто, скорее всего, к этой щели и не подымался в обозримом прошлом. Включая себя в множественное число, Кубатбек разумел весь горный народ, обитающий в памирских пределах и наделенный важными знаниями. А Старик к этому племени не принадлежал по праву рождения, поэтому вполне очевидные вещи от него были скрыты и требовали терпеливого объяснения.
– Поедем туда или пешком пойдем? – спросил Старик, передавая решение Кубатбеку.
– Сначала поедем, потом пойдем, – сказал Кубатбек.
Подседлали мерина и поехали – Кубатбек впереди, а Старик за его спиной, на крупе. Собака увязалась за ними, она ровно бежала, понурив голову. Долина сужалась, слева в нее уверенно врывался поток Сууксай – сильный, бугристый, как мускулатура атлета. Понукаемый Кубатбеком, мерин неохотно вошел в серо-бурую ревущую воду, ледяную, и она сразу захлестнула его выше седла. Потерянно бегая вдоль водяной кромки, собака тихонько подвывала. Мужчины молчали, вцепившись взглядом в кривую арчу на другом берегу, с каждым шагом приближающуюся – смотреть в поток нельзя было, вид мчащейся воды внушал головокружение, и человек без борьбы сползал с коня в реку.
Переправились. Через полчаса пути слева открылось узкое извилистое ущелье, усеянная козьими орешками звериная тропа круто забирала вверх. В горле ущелья, у развалин глинобитной кошары путники стреножили мерина и, с винтовками за спиной, ходко зашагали по тропе. Внизу, в полусотне метров, шибко бежала по чистому скальному ложу речка Каинды – зеленая прозрачная вода, украшенная кое-где сливками белой пены. Старик, счастливо дышавший на ходу, снова вспомнил о блокноте в нагрудном кармане, как о неразменном тайном кладе, надежно укрытом за семью замками.
Поднявшись близко к перевалу, они вышли к неприметной щели,
черневшей высоко над тропой, на серой обточенной скале. Старик замедлил шаг, а
потом вовсе остановился: 
добраться на двух ногах
до этой пещерки не представлялось ему возможным. Остановился и Кубатбек, и
вытер потный лоб рукавом.
– Пришли! – сказал Кубатбек. – Отсюда стрелять будем, камни отбивать. – И потянул малокалиберку из-за спины.
Хлопки выстрелов упруго прыгали по ущелью, небольшие, с ладонь, обломки камней скатывались на тропу из щели. Мужчины собирали камни, складывали их в стороне. Оббитые щеки камней были покрыты наплывом драгоценной горной смолы. Старик зачарованно следил за сыплющимися обломками, как будто вылетали они не из скальной щели, а из волшебной пещеры Аладдина.
– Ну, хватит, – сказал Кубатбек, оценив собранное. – Пускай дальше растет.
Они соскребли мумиё в помятую алюминиевую кружку. Можно было спускаться.
– На все хватит? – спросил Старик. – Хорошо бы лучка купить, а то ведь зима вот-вот, последние зубы попадают. – И удивился: что это ему пришло в больную голову? Какие там зубы? Какая зима для него? Хорошо бы дожить до понедельника, да и то ведь не знаешь, когда этот понедельник наступит… Старик улыбнулся своим мыслям, и улыбка его не была грустной.
– На все никогда не хватит, – убирая кружку за пазуху, безмятежно заметил Кубатбек. – Завтра с утра поеду в Алтын-Курган, там посмотрим.
– У меня тут деньги еще остались, – сказал Старик. – Возьми на всякий случай. За два дня обернешься?
– За два нет, – сказал Кубатбек. – За три.
Утро выдалось жемчужным, пасмурным. Накрапывал мелкий дождик. С окраины неба властное солнце прожигало водяную пыль над долиной и окрашивало пространство в голубое и желтое.
От порога кибитки Старик следил, как Кубатбек подъезжает к подъему, как мерин под ним встряхивает хвостом и вытягивает сильную шею. Получалось так, что, отправляясь в Алтын-Курган менять мумиё на патроны и лук, Кубатбек восстанавливает связь Старика с далеким теплым миром, раз и навсегда прерванную. Старик, стало быть, нарушает собственный выбор, отступается от него. Три дня он будет нетерпеливо ждать возвращения Кубатбека, гадая с любопытством, что привезет в курджуне посланец. Это было так, но Старик не испытывал ни сожаления, ни досады на себя – а только вслушивался в уверенный ход своего сердца.
Он вытянул из кармана блокнот, открыл его и, приладив на колене, записал посреди странички: «Старик, который забыл умереть».
Невнимательно глядя на удаляющуюся фигурку Кубатбека, Старик достал пачку сигарет, закурил и глубоко затянулся дымом.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.