[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2008 ХЕШВАН 5769 - 11(199)
БАБУШКИН МАМЕ ЛОШН
На четыре вопроса отвечают: Исроэл Некрасов, Александра Полян, Велвл Чернин, Геннадий Эстрайх
Беседу ведет Афанасий Мамедов
В нашем опасном каждодневье, испытующем нас ежечасно, к кому только мы не обращаемся за помощью — когда серьезной, когда «терапевтического» характера, — но редко – к себе и почти никогда – к своему языку. Меж тем родной язык не только способ общения, он неотъемлемая часть нашего метафизического «я», проверенный поводырь, лекарь и оберег. Причем, что интересно, язык или языки, на которых нам судьбою выпало думать и говорить, могут и не быть языками нашего «метафизического “я”». Я вот точно знаю: единственный язык, на котором говорю, – не мой. Мне об этом когда-то приватно сообщила после тестирования репетитор по-русскому, готовившая меня к поступлению в Литинститут, участница знаменитой группы СМОГ, филолог-структуралист. Отправившись на поиски «своего» языка, я со временем обнаружил целых два «обязательных» – ими оказались азербайджанский и идиш. Языки моего счастливого детства, языки, параллельные русскому, лишь по какому-то недоразумению мною не воспринятые. Хотя почему «по недоразумению»? А то я не помню, на какие высоты книжных шкафов была сослана вся идишская литература в нашем доме и как удобно располагалась русская и зарубежная переводная. Да я ее по цветам только так. Алексей Толстой – лимонного цвета, Ильф и Петров – оранжевого, Чехов – серый, Жюль Верн – синий, далее без остановок. Единственный, кому повезло, — это Шолом-Алейхем: он стоял рядом с бирюзовым Голсуорси и был горчичного цвета. Именно такого цвета мне казался идиш – бабушкин маме лошн. Именно этот горчичный по сей день служит мандатом в прошлое, именно на языке этого цвета договариваю я моей бабушке все, что не успел договорить. И слова все неслучайные, слова любви и признательности. Случается это либо во сне, либо на порубежье сна и яви. А где еще мне свободно говорить на идише? Возможно, потому-то и затеял я беседу с теми, для кого горько-сладкий язык моей бабушки – тот самый «обязательный» идиш.
РАНО ГОВОРИТЬ, ЧТО НАЧАЛОСЬ ИЗУЧЕНИЕ ЕВРЕЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Исроэл Некрасов, поэт, преподаватель идиша в Петербургском институте иудаики
– В Средние века в Германии на языке лошен хохма или хохумлошен (Kokumloschen) общались между собой воры, нищие, бродяги. Мог ли действительно лашон а-кодеш (священный язык), состоящий из ивритских и арамейских слов Священного Писания, стать основой воровского арго раньше, чем возник сам идиш? Правда, что первые словари блатного языка появились чуть ли не во времена императора Карла V и якобы они дали повод немецким филологам регистрировать язык уголовного мира как смесь немецкого и еврейского языков?
– Я не знаю немецкого языка и тем более немецкого уголовного жаргона, поэтому не могу ответить на этот вопрос. Но сама идея определять жаргон как смесь двух языков выглядит странно. В русском уголовном жаргоне тоже немало слов еврейского происхождения, но никому в голову не приходит называть его смесью русского и еврейского языков.
– В начале 1980-х годов появилось немало идишских писателей, родившихся уже после Катастрофы в США и в СССР. Вы могли бы назвать несколько имен, на которые нам следует обратить пристальное внимание?
– Мог бы. Если ограничиться простым перечислением, то можно назвать покойного Александра Белоусова, а также, слава Б-гу, ныне здравствующих Дов-Бера Керлера, который пишет под псевдонимом Борис Карлов, Велвла Чернина, Феликса Хаймовича. Хорошую прозу пишут Довид Кац, живущий в Вильнюсе, и Борис Сандлер, живущий в Нью-Йорке. Без сомнения, очень талантлив Михаил Фельзенбаум1, прозаик, поэт и драматург. Во Франции прекрасные стихи пишут Жиль Розье и Ицхок Ниборский. Есть интересные авторы, которые начали писать несколько позже. Стихи пишут Шолем Бергер и Йоэл Матвеев в США, Хайка-Брурия Виганд в Англии, из прозаиков можно назвать Бориса Котлермана. Надо подчеркнуть, творчество этих авторов интересно не тем, что они пишут по-еврейски, а тем, что они пишут талантливо. Конечно, я назвал не всех, можно вспомнить еще несколько неслабых имен. Стоит обратить внимание на литературу, которую сейчас создают ортодоксы. Это не только повести о мудрецах и праведниках, пишут женские романы, детективы, боевики, иногда очень динамичные, с напряженным сюжетом, перестрелками, мордобоем, захватом заложников. Эта литература очень интересна прежде всего как явление. Из таких авторов я бы выделил Мойше Готлиба. И конечно, о представителях довоенного поколения тоже нельзя забывать.
– Можно сказать, что в какой-то степени закончился активный процесс накопления текстов на идише и началось их изучение? Вы согласны с таким положением?
– Накопления? Скорее, наверное, создания. Да, этот процесс идет не так активно, как несколько десятков лет назад, но говорить о том, что он закончился, еще, по крайней мере, рано. Также, по-моему, рано говорить и о том, что началось изучение еврейской литературы. Серьезных исследователей можно пересчитать по пальцам одной руки. Я имею в виду современных исследователей.
– Обращаюсь к вам уже не только как к специалисту по идишу, но еще и как к поэту. Известно, что для того или иного языка его поэзия есть зеркало, в которое он, язык, глядится, по поэзии судят о состоянии языка. Этот опыт можно проделать, например, с английской ренессансной поэзий, с экспрессионистской немецкой поэзией, с новой французской, с русской поэзией Серебряного века и так далее. Пик идишской литературы, идишской поэзии, если не ошибаюсь, пришелся на 20–30-е годы ХХ века. А что сегодня происходит с идишской поэзией, можно ли по ней судить о состоянии идиша?
– С поэзией, кажется, все очень даже неплохо, а вот судить по ней о состоянии языка, наверное, не стоит. Что такое состояние языка? Под этим можно понимать количество носителей, воспроизводство, области применения, наличие или отсутствие кодификации, официальный статус в той или иной стране. Наличие и уровень поэзии и вообще литературы – только одна сторона.
ИДИШ СТАЛ ДОСТОИН ОПЕКИ
Александра Полян, филолог, лингвист, переводчик, преподаватель ИСАА при МГУ и ЦБИ РГГУ
– Правда ли, что только массовая алия советского еврейства вынудила израильские власти изменить отношение к идишу? Что исключительно благодаря нашим евреям в 1996 году на специальном заседании кнессета были приняты решения, направленные на восстановление позиции идиша в стране? Насколько вообще возможно восстановление позиций идиша в Эрец-Исраэль? Есть ли бесспорные примеры восстановления былых позиций идиша?
– За этой ситуацией я могу наблюдать лишь извне: в Израиле бываю мало и с реальным положением идиша там знакома плохо. Я более-менее представляю себе достижения израильской идишистики и преподавания языка в израильских университетах, пользуюсь обширным собранием книг на идише и о нем, находящимся в Национальной библиотеке в Иерусалиме, – все это производит гораздо более выгодное впечатление, чем аналогичные вещи у нас, поэтому по контрасту положение идиша в Израиле мне кажется лучше, чем на самом деле, и всякий раз, когда я думаю на эту тему, приходится напоминать себе, что израильские власти немало поспособствовали сокращению числа носителей идиша. На мой взгляд, динамика положения идиша объясняется иначе: в 1950-х он представлял реальную угрозу для позиций иврита, в страну приезжало большое количество его носителей, многие из тех, кто приехал раньше, продолжали общаться на нем, – его позиции были сильны, и с ним боролись. В 1990-х идиш едва ли мог составлять ивриту какую бы то ни было конкуренцию. К этому времени американский сантимент по отношению к уходящей ашкеназской культуре, ее языку, песням и тому подобному получил распространение и в Израиле. Идиш, давно поверженный и безвредный противник, язык, ассоциировавшийся теперь не с диаспоральным прошлым, которое надо было как можно скорее преодолеть, а с детством, с идеализируемым штетлом и определенным набором песен, с одной стороны, и с богатейшей литературой – с другой, стал достоин опеки. Об опеке я говорю без пренебрежения и иронии, я очень рада, что в Израиле идиш, литература и фольклор на нем – популярные учебные дисциплины, что выходят книги и толстые журналы на идише, что на исследование в области идишистики можно получить в Израиле грант. Однако ни о каком восстановлении былых позиций идиша в израильском государстве, на мой взгляд, говорить не приходится. Поколения людей, для которых идиш – единственный родной язык, ушли в прошлое. Выросли люди, с детства говорящие только на иврите. Идиш стал принадлежностью закрытых ультраортодоксальных общин – и идишистов. Ни те ни другие не стремятся к укреплению позиций идиша на государственном уровне. Иллюстрацией ко всему вышесказанному может послужить небольшой эпизод, о котором мне рассказывал один хороший приятель. Как-то он увидел объявление о вечере декламации в «Лейвикхойзе». Планировалось читать произведения классических и современных авторов, говорить о них, предполагалось присутствие кого-то из известных идишистов. Объявление заканчивалось фразой: «Произведения будут читаться на иврите».
– Вы талантливый молодой переводчик, несомненно, следите за литературой на идише. Как развивается она после Холокоста, сказывается ли на ней давнишнее противостояние идишистов и гебраистов, какое влияние оказывает на нее современная израильская литература?
– Так получилось, что большинство современных авторов, которых я читаю, – это люди, владеющие и идишем, и ивритом. В сущности, как и все гебраисты сто лет назад. Да и как большинство тогдашних идишистов. По поводу борьбы языков, как мне кажется, страсти давно утихли: незаживающая рана – это Холокост, его событиям, конечно, по-прежнему продолжают посвящать произведения. Современная израильская литература, на мой взгляд, даже на израильскую литературу на идише влияния оказывает мало, – русская, европейская и американская литературы влияют на еврейскую гораздо сильнее.
– Скажите, возможно ли в скором будущем появление столь же сильных ученых, какими были Фалькович и Вайнрайх?
– Я бы не сказала, что таких сильных ученых-лингвистов сейчас нет. В какой-то момент мне казалось, что все гениальное, написанное про идиш, принадлежит или ученым 1920–1930-х годов, или отцу и сыну Вайнрайхам, или Герцогу. Потом я прочла книги Каца об истории и стилистике идиша, Керлера о складывании литературного языка в Восточной Европе, Геннадия Эстрайха о советском идише – и поняла, что жизнь есть не только после Вайнрайхов, но и после Шехтера. Недавно я провела два месяца в Берлине, у меня был доступ к новым работам, авторы которых – современные американские и европейские лингвисты, я получила более приближенное к реальному, надеюсь, представление об идишистике 1990–2000-х годов – и оно вселяет большие надежды. Важное изменение, произошедшее в изучении идиша за последние лет двадцать, на мой взгляд, заключается в том, что занятие Yiddish studies перестало быть прерогативой еврейских ученых – крупных идишистов, многие из которых были за границами своей дисциплины практически неизвестны. Сейчас идишем занимаются, с одной стороны, германисты и слависты, с другой – типологи и социолингвисты. Через некоторое время по идишу станет возможно проводить корпусные исследования: московские лингвисты с регенсбургскими коллегами начинают создавать интернет-корпус языка.
– В России маскилим столкнулись со старым идишем, пытались приблизить литературный идиш того времени к немецкому языку, вставляли массу немецких слов, до того на идише не употреблявшихся. Прижились ли эти нововведения, остались ли в сегодняшнем идише?
– Спасибо, интересный вопрос. Это довольно сильно зависит от
извода и от регистра языка. Не закрепилась «маскильская» орфография –
приближенная к немецкой, с избыточными буквами 
и – в окончаниях – 
, с
двойным обозначением некоторых гласных звуков (с помощью огласовок и строчных
символов одновременно). Что же до лексики и грамматики, то какие-то германизмы
закрепились в идише благодаря тому, что письменный стандарт литературного языка
был сформирован еще классиками – Менделе, Перецом и Шолом-Алейхемом, – которые
были, в сущности, непосредственными наследниками маскилов (а Менделе в начале
своей литературной деятельности написал некоторое количество просветительских
произведений). Неожиданную преемственность по отношению к маскилам можно
заметить и в советской «лингвотехнике»: при выработке советской нормы
литературного языка существовала тенденция заменять слова семитского
происхождения немецкими заимствованиями и кальками. Американская норма в
спорных случаях часто тяготеет к тому варианту, параллель которому можно найти
в немецком (этому посвящена одна из известных статей Шехтера). С германизмами
последовательно боролись, в сущности, только представители еврейского движения
Ausbau, например тот же Шехтер. Они считали, что идиш принадлежит к
Ausbausprachen (термин, предложенный социолингвистом Хайнцем Клоссом: так
называются языки, развивающиеся в тени и под очень сильным влиянием
какого-нибудь языка, обладающего статусом государственного, большим количеством
носителей и знаменитой культурой, – например, немецкого; надо сказать, сам
Клосс идиш к Ausbausprachen не относил). Эти ученые старались влияние
«сильного» (в данном случае немецкого) языка минимизировать, тем самым найдя
для идиша свой отдельный путь. В сущности, идиш допускает довольно сильный
стилистический люфт, и многие современные авторы, в том числе и лингвисты,
пишущие о языковой норме в идише, употребляют в своих текстах большое
количество недавних заимствований из немецкого и некоторое количество
грамматических германизмов.
«БОЛЬНОЙ СКОРЕЕ ЖИВ, ЧЕМ МЕРТВ»
Велвл Чернин, доктор философии, поэт-идишист, переводчик, литературовед и этнограф, преподаватель Бар-Иланского университета
– Существует такое мнение, что идиш, наш маме лошн, вышел из языка хохумлошен – арго средневековой германской братвы, что якобы с него-то все и началось. Словарь немецкого воровского арго содержит более половины ивритских слов. Глоссарий Liber Vagaborum подтверждает еврейское влияние на криминальные субкультуры: шестьдесят пять ивритско-арамейских слов и пятьдесят три немецких, латинских и голландских всего по девятнадцать, а французы, цыгане, испанцы в воровской доле принимали, по-видимому, совсем незначительное участие. Если на Западе к этому отношение вполне взвешенное, филологическое, то у нас, как только разговор заходит о русской фене, он сразу же принимает антисемитский оттенок: мы-то белые, чистые, пушистые, а иначе разве была бы могучая русская феня большей частью состоять из слов, заимствованных из иврита и идиша?.. Есть ли убедительные версии влияния еврейского языка на воровской жаргон, насколько исследована эта тема?
– Я, конечно, слыхал, что в воровском немецком арго есть слова еврейского происхождения. Идея происхождения идиша от немецкого воровского арго представляется мне надуманной, но не оригинальной. В конце концов, утверждения, согласно которым евреи происходят от асоциальных элементов населения Египта, встречаются еще у античных антисемитов. Что же касается употребления древнееврейских слов в устной речи еврейских групп, разговорный язык которых взаимопонимаем с языком окружающего нееврейского населения, в качестве тайного языка, то это явление хорошо известно, в том числе на примере идиша. Достаточно перечитать «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема. Так что, на мой взгляд, можно говорить о заимствовании еврейских слов воровским жаргоном, но никак не о происхождении языка идиш от оного. Что же касается «антисемитского оттенка» обсуждения происхождения русской фени, то я воздерживаюсь от комментариев, поскольку живу в Израиле и мало интересуюсь мнением русских антисемитов.
– Говорят, что идиш в Америке умер естественной смертью, так ли это или вы готовы поспорить?
– Идиш в Америке вообще не умер. Этот язык активно употребляется многими десятками тысяч ультраортодоксальных евреев всех возрастных групп. Вместе с тем подавляющее большинство евреев восточноевропейского происхождения, родившихся в США, утратили идиш и перешли на английский в качестве основного языка общения. Поскольку никто их к этому не принуждал, то можно говорить о естественной языковой ассимиляции. Однако и в этой группе населения она далеко еще не завершилась. Так что «больной скорее жив, чем мертв».
– Как вы относитесь к деятельности идиш-клубов в Иерусалиме, Тель-Авиве, Беэр-Шеве, Ашкелоне, в других городах Израиля? Насколько плодотворна их деятельность, насколько профессиональна? Поддерживается ли она в финансовом плане государством?
– К деятельности идиш-клубов повсеместно и в Израиле в особенности отношусь весьма положительно. На мой взгляд, она не профессиональна. До какой-то степени она поддерживается государственными и муниципальными инстанциями, однако глубочайший кризис, в котором пребывает финансируемое из государственного бюджета «Национальное управление по делам языка идиш», неизбежно отражается и на деятельности идиш-клубов.
– Идиш в Израиле – насколько актуальная и болезненная тема сегодня? Вам не кажется абсурдным, что люди, ратующие за сохранение языка идиш в Израиле, вынуждены обращаться за помощью чуть ли не в ЮНЕСКО?
– Идиш в современном Израиле – тема не очень актуальная и совсем не болезненная в общегосударственном масштабе. Мне неизвестно, кого вы называете «людьми, ратующими за сохранение языка идиш в Израиле». Я тоже «ратую за сохранение языка идиш» в нашей стране и кое-что делаю ради этого, однако обращаться в ЮНЕСКО мне не приходило в голову. Спасибо за идею.
СОТНИ ТЫСЯЧ ЖИТЕЛЕЙ НЬЮ-ЙОРКА ГОВОРЯТ НА ИДИШЕ
Геннадий Эстрайх, прозаик, журналист, профессор идишской культуры в Нью-Йоркском университете
– По мнению ООН, языки, на которых говорит меньше одного миллиона человек, обречены на скорое исчезновение. По прогнозам ЮНЕСКО идиш совершенно точно должен исчезнуть в ХХI веке. Сколько людей сегодня разговаривает на идише и можно ли предположить, что вопреки всем закономерностям произойдет чудо – возвращение к жизни «выкидыша диаспоры», как называли его «просвещенные»? Возможно ли вообще гармоничное сосуществование двух еврейских языков?
– Я провожу каждый год шесть-семь месяцев в Нью-Йорке, где вопрос о «возвращении к жизни» идиша не очень актуален, – сотни тысяч жителей города говорят и вообще функционируют на идише. Они – ортодоксальные евреи – имеют мало общего с современной культурой, но это уже другая проблема. Неправильно было бы воспринимать их как людей без какой-либо неритуальной культуры. Я недавно писал о современных хасидских детективах – примитивных, конечно, но они не намного более примитивны, чем большинство сериалов российского телевидения.
– Все языки претерпевают изменения, одни в большей степени, другие – в меньшей, как часто претерпевал изменения идиш, сколько раз реформировалась его орфография?
– Орфография реформировалась много раз. В начале ХХ века, когда уже в какой-то мере сформировалось понимание современного литературного стандарта, идиш был «эмансипирован» от сильного влияния немецкой орфографии. В советских (и некоторых зарубежных) публикациях идиш был «эмансипирован» от иврита. Были попытки перейти на латинские буквы. Встречаются люди (обычно обделенные чувством юмора), фанатично преданные тому или иному стилю. По сути дела, это вопрос совсем не первостепенной важности.
– Как сильно отличается «советиш идиш» от общепринятого? Может он составить проблему переводчику с классического идиша?
– А что это такое – «классический идиш»? «Советиш идиш» (как и советский русский, украинский), конечно, сложен, если переводчик не знаком с ГТО, ОТК, встречным планом, профсоюзным соревнованием и другими советизмами. Аналогичные сложности связаны и с «американиш идиш» – надо знать реалии.
– В последние годы в ряде стран растет интерес к идишу, пишутся диссертации и научные монографии, созываются конференции и симпозиумы. Влияет ли этот интерес ученых на восстановление языка, что нужно для того, чтобы материнский язык передавался по наследству? В состоянии ли сегодняшний еврей справиться с двумя национальными языками?
– Этот вопрос связан с местом восточноевропейской еврейской культуры в современной модели еврейского самосознания. Сейчас это самосознание базируется, обычно, на Израиле, религии и Холокосте. Восточноевропейская составляющая присутствует в форме кича, обычно музыкального. По моему мнению, без изменения этой модели ничего существенного не произойдет.
Удивительное дело: именно сейчас, в эпоху глобализма, декларированного единения всего со всем, человек оказывается озабочен поисками сугубо личного, содержанием того неуловимого, что определяет его суть как человека и питает день ото дня. Вопрос самоидентификации сегодня приобретает остроту уже порядком подзабытую. От «горизонтальных», примитивных «свой-чужой» и мстительных «никогда не забудем и никого не простим», нацеленных преимущественно на выживание, мы, слава Б-гу, уже переходим к вопросам метафизического свойства, по определению вечным: что есть моя вера, язык, доставшееся мне культурное наследие? Каждодневное исполнение ритуала «стучания в небеса» обеспечивает человеку той или иной конфессии, той или иной национальной принадлежности достойное существование в мире, вызывающее уважение как у большинства «своих», так и у большинства «чужих». А иначе не было бы у нас возможности назвать Катастрофу Катастрофой, не было бы Нюрнбергского процесса, страны Израиль с государственным языком иврит, много чего не было бы. Потому мы обязаны хранить то, что есть, и возрождать то, что претерпело ущерб. Путь упрощения, избавления от лишнего возможен лишь на определенных отрезках истории, да и то чреват опасностью: неизменно сужает души, приводит к деградации человека и целого народа. Возможно, когда-то премьер-министр Бегин был прав, утверждая, что Израилю идиш ни к чему. Нынче, кажется, наступило время правды Шимона Дубнова, Исаака Башевиса Зингера и многих других интеллектуалов, мечтавших о сохранении ашкеназского многоязычия. Одним словом – и иврит, и идиш.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.