[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2008 ТИШРЕИ 5769 – 10(198)
СЕРГЕЙ ГАНДЛЕВСКИЙ
Я родился 55 лет назад в Москве в семье инженера. Среди всей обозримой родни не было гуманитариев – ни одного. Но мужчины баловались рифмоплетством по случаю, читали наизусть под настроение классику, того же Пушкина.
То ли у подростка иммунитет к словесности оказался слабее, чем у старших, то ли времена способствовали, но меня все больше и больше сносило в сторону литературы, вопреки родительским предостережениям, что придется врать. Врать не пришлось, хотя бы потому, что общество признало нашу литературную компанию писателями лишь в конце 80–х. Надеюсь, и впредь не придется. Уже неплохо.
ЭЛЕГИЯ
«Мне холодно. Прозрачная весна
...»
О. Мандельштам
Апреля цирковая музыка –
Трамваи, саксофон, вороны –
Накроет кладбище Миусское
Запанибрата с похоронной.
Был или нет я здесь по случаю,
Рифмуя на живую нитку?
И вот доселе сердце мучаю,
Все пригодилось недобитку.
И разом вспомнишь, как там дышится,
Какая слышится там гамма.
И синий с предисловьем Дымшица
Выходит томик Мандельштама.
Как раз и молодость кончается,
Гербарный василек в тетради.
Кто в США, кто в Коми мается,
Как некогда сказал Саади.
А ты живешь свою подробную,
Теряешь совесть, ждешь трамвая
И речи слушаешь надгробные,
Шарф подбородком уминая.
Когда задаром – тем и дорого –
С экзальтированным протестом
Трубит саксофонист из города
Неаполя. Видать, проездом.
1985
СТАНСЫ
Памяти матери
1.
Говори. Что ты хочешь сказать?
Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному
следу,
Как две трети июня, до двадцать
второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно
тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте
площадей,
Как со всех четырех сторон света
гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека
идей
И нешуточный повод – так это тебя
обманули.
2.
Слышишь: гнилью арбузной пахнул
овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет
порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку
дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт
тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит
труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде
винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь
тогда,
Что приходит на память в горах
и расщелинах ада.
3.
И иди, куда шел. Но, как в бытность
твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой
упрямо,
Осязая оконные стекла, программный
анчар
Трогать раму, что мыла в согласии
с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих
невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь
отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался
мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье
для скорби!
4.
Об пол злостью, как тростью, ударь,
шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною
шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная
распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей
убогой.
Локтевым электричеством мебель
ужалит – и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы
и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую
любовь
Это гиблое время и Б-гом забытое
место.
5.
В это время вдовец Айзенштадт,
сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать
пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель,
я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах
до колена.
В этом месте, веселье которого есть
питие,
За порожнею тарой видавшие виды
ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную
зарплату.
6.
После смерти я выйду за город, который
люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув
на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор
протрублю
То, на что не хватило мне слов
человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним
закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом
запястье,
Как заветную дверь отпирали
английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой
напастью.
1987
* * *
«Пидарасы», – сказал Хрущев.
Был я смолоду не готов
Осознать правоту Хрущева,
Но, дожив до своих годов,
Убедился, честное слово.
Суета сует и обман,
Словом, полный анжамбеман.
Сунь два пальца в рот,
сочинитель,
Чтоб остались только азы:
Мойдодыр, «жи-ши» через «и»,
Потому что система –
ниппель.
Впору взять и лечь в лазарет,
Где врачует речь логопед.
Вдруг она и срастется в гипсе –
Прибаутки, мол, дул в дуду
Хабибулин в х/б б/у –
Всё б/у. Хрущев не ошибся.
1995
* * *
Драли глотки за свободу слова –
Будто есть чего сказать.
Но сонета 66–го
Не перекричать.
Чертежей моих не троньте –
Нехорош собой, сутул
Господин из Пиндемонти
Одежонку вешает на стул.
День-деньской он черт-те где слонялся,
Вечно не у дел.
Спать охота – чтобы дуб склонялся,
Чтобы голос пел.
2005
* * *
Ю. К.
«Где
с воробьем Катулл
и
ласточкой Державин…»
В. Ходасевич
«О-да-се-вич?» – переспросил
привратник
и, сверившись с компьютером, повел,
чуть шевеля губами при подсчете
рядов и мест.
Мы принесли – фиалки-не фиалки –
незнамо что в пластмассовом горшке
и тихо водрузили это дело
на типовую серую плиту.
Был зимний вполнакала день.
На взгляд туриста, неправдоподобно-
обыденный: кладбище как кладбище
и улица как улица, в придачу –
бензоколонка.
Вот и хорошо.
Покойся здесь, пусть стороной пройдут
обещанный наукою потоп,
ислама вал и происки отчизны –
охотницы до пышных эксгумаций.
Жил беженец и умер. И теперь
сидит в теньке и мокрыми глазами
следит за выкрутасами кота,
который в силу новых обстоятельств
опасности уже не представляет
для воробьев и ласточек.
2007
Публикацию подготовил Асар Эппель
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.