[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2008 ТИШРЕИ 5769 – 10(198)
Пой о моей Польше
Анджей Щиперский
Начало, или Прекрасная пани Зайденман
Пер. с польск. Л. Бухова
М.: Текст; Еврейское слово, 2008. – 267 с.
Вильгельм Дихтер
Олух Царя Небесного
Пер. с польск. К. Старосельской
М.: Текст, 2008. – 298 с.
В поезде пограничник, возмущенный тем, что я подал ему паспорт, не отрываясь от книги, решил полюбопытствовать:
– Что-то интересное читаете?
– Интересное, – говорю.
– Про что? Про войну?
– Как вы догадались, – отвечаю, – действительно, про войну. Вторую мировую.
– А называется-то как? – спросил он недоверчиво и, услышав про «Прекрасную пани Зайденман», авторитетно заключил:
– Ну, это, конечно, не про войну.
Не поверил подозрительный пограничник. А зря. Книга-то про нее самую, только не про пиф-паф-ой-ой-ой, а про 40–е годы в жизни нескольких варшавских семей – поляков, немцев и ассимилированных евреев. Евреи – состоятельные адвокаты, преуспевающие медики и модные закройщики, с почтительной клиентурой и доброжелательным окружением, красивые блондинки с голубыми глазами, увлеченные загадками рентгенологии, со свободным немецким и обширной библиотекой, считающие себя интегральной частью европейской цивилизации. Евреи без лапсердаков и талмудов, евреями себя не ощущающие и совершенно не готовые умирать непонятно за что – не за идею, не за нацию, не за прошлое и не за будущее, вообще не за, а из-за: из-за того, что их «породили еврейские чресла», из-за «проклятой металлической коробочки» – мужниного портсигара с его инициалами, из-за идиотской мелочи, из-за которой умирать смешно, глупо, бессмысленно, оскорбительно.
Война для Щиперского – не конец света, не ад и не горный ледник для проверки человеческого качества. Это стадия, чуть ли не нормальная стадия в жизни людей и страны, несколько более нервная и неприятная, но со своими маленькими радостями и со своей обыденностью. И книга про эту войну – не мартиролог и не «козлиная песнь», а ироническая проза, иногда разгоняющаяся до экшна опасного и волнительного, но при этом довольно типового (эпизод в гестапо, смахивающий на историю вызволения Штирлицем радистки Кэт), иногда сворачивающая в вольные интермедии (превосходная миниатюра про чиновного москаля с белыми ручками, коньяком и нагайкой), но с неизменно хорошим неброским юмором:
В кондитерской он <еврейский юноша> поначалу возбудил деликатное любопытство, потом переполох и, наконец, бурную реакцию какого-то мужчины, который выкрикнул: «Еврей ест пирожное!» – как будто еврей, евший пирожное в кондитерской на Маршалковской, был чем-то вроде динозавра, русской великой княжны без бриллиантовых серег или еврея, евшего пирожное в кондитерской на Маршалковской в 1942 году.
Война у Щиперского выражается непосредственно в том, что еврей больше не может есть пирожное в кондитерской на Маршалковской, а в перспективе – в том, что вскоре не будет этого еврея, потом этой кондитерской, а потом и всей Маршалковской. И непонятно, какую потерю Щиперский горше всего оплакивает. Как гуманист – человека, наверное, но как поляк – конечно, Маршалковскую. В чем-то мой бдительный пограничник оказался прав: книга эта не только и не столько про войну. Нет-нет-нет, вы не то подумали, она и не про Холокост – в национальном отношении Щиперский демонстрирует здоровый объективизм и владение разными мифологиями:
Немецкая раса была лучше всех других, для Штуклера это не подлежало сомнению, равно как не подлежало сомнению для многих англичан, что они самый прекрасный народ на земле, как для евреев, верных Завету, не подлежало сомнению, что они – народ, избранный Б–гом, а для поляков не подлежало сомнению, что пребывают под особым покровительством Б–жьей Матери, в то время как немцы – это тевтоны, русские – рабские души, французы – лягушатники, итальянцы – макаронники, англичане – торгаши, а чехи – трусливые Пепички.
Она вообще не про народ и не про народы, а про страну – про Польшу, милую Польшу. Которая виртуозно показана в трех срезах: довоенная – с воспитанными гимназистами, кофе и пирожными на террасе в Лазенках, антикварной мебелью, дорогими сигарами, крахмальными воротничками и шевиотовыми костюмами, военная – с облавами на улицах, динамитом, восстанием в гетто и русской артиллерией с другого берега Вислы, и послевоенная – под коммунистами, с цветными телевизорами по взятке, очередями, милицейскими дубинками и свиной грудинкой по карточкам.
Про ту же Польшу книга Вильгельма Дихтера, несравнимо менее интересная в художественном отношении. Про ту же дилемму – под фашистами или под коммунистами, где оба хуже, про те же горькие споры и стремление к самостийности, про тех же ассимилированных евреев, которые погибли, не зная за что, а кто не погиб – продолжал мыслить свою судьбу неразрывной с судьбой Польши, робко желая, чтобы и про их трагедию кто-нибудь помнил:
А купцы приезжают в Познань,
Покупают меха и мыло…
Подождите, пока не поздно,
Не забудьте, как это было!
Обе книги – про геополитику. Но не победоносную имперскую, а межеумочную, обреченную всегда терпеть поражение и пестовать неутолимые амбиции. И речь не о Польше даже, а о Речи Посполитой, давно распавшейся и вошедшей в состав разных государств. О лиминальном пространстве, где царили пруссаки, австрийцы и москали, где люди веками жили в ситуации полиглоссии, где у большинства городов по два-три названия, где офицеры СС квартировали в ренессансных палаццо с шедеврами Леонардо и русскими мечами по стенам, а портреты Сталина вешали на фасады венских кондитерских. Где тогдашние и нынешние политические границы воспринимались как условная и временная сетка, искусственно наложенная на культурное единство, но, как известно, нет ничего более вечного, чем временное, и кирзовый сапог оказался способен разрушить многое и поставить точку не только в истории великой еврейской общины, но и на мечтах о Великой Польше. «Никто не забыт, ничто не забыто» – идеал, безусловно, недостижимый, но возможно хотя бы не забывать, что эту войну – и не беспричинно – оплакивают разные национальные памяти.
Тум-балалайка,
шпил балалайка,
Рвется и плачет сердце мое!
Давид Гарт
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.