[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2008 ТИШРЕИ 5769 – 10(198)
Алик Ривин
Леонид Кацис
Имя этого поэта уже встречалось на страницах нашей антологии: мы приводили отрывки из поэмы Моисея Кульбака «Рейзн» («Белоруссия») в его переводе. И тогда же перепечатали из научного сборника, который вряд ли попался бы на глаза так называемому широкому читателю, сложное мессианское стихотворение Ривина, посвященное событиям месяца ав, когда мы отмечаем дату разрушения Иерусалимского Храма.
Ривин столь же притягателен и непонятен для публикаторов, как и его современники ОБЭРИУты – Хармс, Введенский или Олейников. А еврейские и тем более иудейские обертоны его творчества остались для них так же недоступны, как заумь. Между тем Ривин занимает в нашей антологии совершенно особое место. Ведь он не только переводчик сложных стихов Кульбака с идиша, но и сам, оказывается, еврейский поэт в самом что ни на есть прямом смысле.
Да и как иначе? Знавшие его люди рассказывали «характерный анекдот»: «Ривин приходит к Гуковским (семья выдающегося ленинградского филолога), садится на пол, держа двумя руками собственную ногу, и начинает петь еврейские псалмы. Когда его просят перестать, открывает один глаз и просит: “Дайте тимак (рубль)”. Когда ему дают рубль, начинает читать – частично петь – свои стихи». Те, кто хочет видеть и слышать, как Эмма Сотникова, вспоминают: поэт, родом из Минска, «говорил с сильным еврейским акцентом, который можно расслышать в его стихах».
На наш взгляд, речь идет не об акценте, а о глубинном содержании поэзии Ривина. Ведь его стихотворение о месяце ав – мессианские чаяния евреев исполняются, а распятый Христос так и остается одиноко висеть на кресте собора – это прямое продолжение нечастой традиции еврейских антихристианских стихов Елизаветы Полонской начала 1920–х годов, которые уже вошли в нашу антологию.
У Полонской есть ставшие известными лишь недавно произведения о Палестине и Израиле, у Ривина – стихотворение о Вечном Жиде. И оно больше, чем что-либо, доказывает: это не просто еврейский акцент поэзии Ривина, а именно ее содержание. Ведь в одном относительно небольшом тексте поэт сумел отразить все возможные варианты еврейской судьбы: и скитания, и Вечного Жида, и сионизм. Не так уж много подобного рода произведений создавалось в СССР на русском языке.
Другое дело, что в 1930–х было принято писать стихи и поэмы об обратном движении евреев по маршруту «Палестина – Биробиджан». Тем интереснее воспоминание о том, что в тексте Ривина недостает, по крайней мере, одной строфы, посвященной оседлым евреям в СССР. Из нее приводят два стиха: «Там нам землю надо кохать, / Землю жадную, как змей». Не вдаваясь в анализ этого дополнения, заметим: для поэта, поющего еврейские псалмы, сочетание земли со змеем имеет явные библейские коннотации, далекие от апологии советского территориального проекта на Дальнем Востоке.
К глубокой еврейской образности, навеянной, возможно, и произведениями на идише Моисея Кульбака, и творениями немецких экспрессионистов, под воздействием которых находятся оба поэта, восходят замечательные стихи о еврейской судьбе: «Капитан, капитан, улыбнитесь, / Кус ин тохес – это флаг корабля». Тем, кто помнит мандельштамовский образ из «Шума времени», впрочем, вполне традиционный – еврейство как корабль в бурю, – стихи Ривина о капитане с их пряным идишским присловьем не покажутся странными или непонятными. А пророческие стихи Ривина «Вот придет война большая» не удивят своим провидческим пафосом.
Тамара Хмельницкая, сохранившая его произведения, тоже вспоминала о «тимаке», только без еврейских псалмов, однако дополняла портрет Ривина так: «Он демонстрировал свою ненормальность, заброшенность и неустроенность, танцуя на трамвайных остановках, распевая “я Алик – дер мишигинер” и выпрашивая у прохожих грошики».
Может показаться, что мы имеем дело с самым настоящим сумасшедшим, однако это неправда. Ведь так же вел себя и Осип Мандельштам, когда обращался к богатым евреям, утверждая, что им на том свете зачтется помощь голодному поэту. А своим грузинским друзьям, собираясь то же самое проделать в Тифлисе, говорил, что знает этот народ.
Но Ривин знал свой народ не понаслышке, и судьбу еврея-чужака, в том числе в мире социализма, чувствовал на себе. А его, инвалида, попытка прорваться на румынский фронт и стать переводчиком (обратим внимание, не с немецкого, а с румынского, который близок к французскому!) оказалась гибельной платой за стихи – или стихотворение, с текстологией Ривина ничего не ясно, – о рыбках со странным началом «Я просил у плена…».
Так можно быть еврейским поэтом и по-русски.
* * *
Это было под черным платаном
На аллее где жабы поют
Там застыл Купидон великаном
Там зеленый и черный уют
Там лежала в рассыпанных косах
Золотистая харя лица
А в глазах удивленно-раскосых
Колотились два черных кольца
А потом они стукнулись дружно
И запали под веков белки.
Ничего им на свете не нужно
Ни любви ни цветов у реки.
Я поднял равнодушную ручку
Нехорошие очи поднял
Подмахнул на листе закорючку
И судьбу на судьбу променял
И меня положили за стены
На холодненький каменный пол
Дали мне на подстилку две смены
И сутулый расхлябанный стол
Это было под черным платаном
Где уже меня больше нема
Где луна кулаком-великаном
За нее отомстила сама
Где летают блестящие мухи
Где безлицые камни лежат
Где с козлами в соитьи старухи
В черном озере желтые звезды дрожат
Только ночью в заречном колхозе
Зарыдает винтовка как гром
И на желтенькой лунной колоде
Синей глыбой расколется дом
Изо рта ее узкого очень
Тихо вытечет нож как слюна
И под черной улыбкою ночи
Он уколет меня из окна
Это будет под черным платаном
Где кровавые жабы поют
Там луна кулаком-великаном
Разрубает зеленый уют.
Отнесите меня, отнесите
Где дрожит золотистая нить
У жестокой луны попросите
Желтым светом, что медом облить
После смерти земные убийцы
Отправляются жить на луну
Там не надо работать и биться
И влюбляться там не в кого...
Ну?
Желтый ад каменистый бесплодный
Звезды пропасти скалы мосты
Ходит мертвый слепой и голодный
И грызет костяные персты
Никогда ему больше не спится
Но слепые зеницы в огне
Шел он узкой и рыжей лисицей
По широкой и голой луне
Вечный Жид никогда не усталый
На бесплодной бессонной луне
Голосами царапает скалы
И купает лицо в тишине
* * *
Вот придет война большая,
Заберемся мы в подвал.
Тишину с душой мешая,
Ляжем на пол, наповал.
Мне, безрукому, остаться
С пацанами суждено,
И под бомбами шататься
Мне на хронику в кино.
Как чаинки вьются годы,
Смерть поднимется со дна,
Ты, как я, – дитя природы
И прекрасен, как она,
Рослый тополь в чистом поле,
Что ты знаешь о войне?
Нашей общей кровью полит,
Я порубан на земле.
И меня во чистом поле
Поцелует пуля в лоб,
Ветер грех ее замолит,
Отпоет воздушный поп.
Сева, Сева, милый Сева,
Сиволапая свинья...
Трупы справа, трупы слева
Сверху ворон, сбоку – я.
* * *
По горам и по дорогам,
В лагерях, аулах нищих,
У растерянных балкарок
Покупая молоко,
Вечный Жид устал шататься
Мы – плохие альпинисты.
От Голгофы до Кавказа –
Это очень далеко.
Вот с турецкою монетой
Между двух грудей тряпичных
Едет горькая старуха
На коне на Страшный суд.
Ледоруб песок взрывает,
Я плетусь за нею сухо,
Вдруг балкарка окликает:
«Ты урус или джюгут?»
Видно, вымерли хазары
Преждевременно, некстати,
И не знают караима
Мусульманские дьячки.
Я обрезанный, как муж твой,
И с меня сюнепа хватит.
Вдруг старуха помрачнела
И помчалась, как джигит.
А когда настанет утро,
Я бреду нагорьем сонным,
И английский желтый ангел
Смотрит с елки голубой.
Я – Мессия Палестины,
Я машу мечом коратным,
И в лучах моей короны
Призрак родины любой.
По горам и по дорогам
С ледорубом и тетрадкой,
У растерянных балкарок
Покупая молоко...
Мы плохие альпинисты,
Вечный Жид в кавказских Альпах.
От Голгофы до Кавказа –
Это очень далеко.
Как Христос своих овечек,
Холил я моих евреев.
Растоптали нас, как скорпионов,
Английские жеребцы.
Я – смешной английский клоун,
Я – потомок Маккавеев,
И в лучах моей короны
Могендовидов концы.
Скучно в городе Сиона,
Бомбы падают лениво,
Сионисты греют руки
На поставках англичан.
Я смешной английский клоун
У стены Иерусалима,
И в лучах моей короны
Иудейская печаль.
* * *
Капитан, капитан, улыбнитесь,
Кус ин тохес – это флаг корабля.
Наш корабль без флагов и правительств,
Во вселенной наш корабль – Земля.
Мы плывем, только брызжем звездами,
Как веслом мы кометой гребем,
Мы на поезд судьбы опоздали,
Позади наш корабль времен.
Так над жизнью, над схваткой, над валом,
Над жемчужными жабрами звезд
Улыбнись капитан над штурвалом,
Наступи этим волнам на хвост.
Раньше взлета волны не поймаешь,
Раньше света не будет звезды,
Капитан, капитан, понимаешь,
Раньше жизни не будет судьбы.
Так над жизнью, над схваткой, над смертью
Над разбрызганным зеркалом звезд
Улыбайся, товарищ, бессмертью,
Наступи ему сердцем на хвост.
* * *
Я языка просил у плена
Будь рыбой – жизнь коротка!
Вот безъязыкая мурена
Живет свободна и гладка
Без плавников и без зацепок
Без чешуи и без жилеток
Без связей сверху на земле
Они гуляют в глубине.
Ты царь. И если Пушкин снова
Тебе подсунет этот стиль
И если рыба это слово,
И если совесть это штиль,
И если время – пароход,
И если люди – круг спасенья,
И если якорь – идиот,
И если в будущем – круженье!
Утюг на шее был фальшив,
А круг спасения горяч,
Поэт обжегшись стал спесив,
Танцует по воде, как мяч
И только рыбу соблазняет
«Будь безъязыка и гуляй»
Кто лжет себе, тот это знает
Утюг на шею и жихляй!
Они стихи мои вбирают,
А помести я их в печать,
Они бы начали рычать.
Живу, жихляю, умираю,
И не желаю замолчать!
* * *
...Жихляй с фальшивкою в зубах,
С дешевой рыбкой на губах,
Но с рыбками не играйся,
Как по-еврейски говорят,
Раз изменив, не извиняйся,
Раз извинив, не изменяй.
И если время – пароход
И рыбу тщетно оглушает,
Хоть рыба с мертвым языком
Эпохе плавать не мешает,
И если племя рыбаков
Из всех критических редакций
Лишь трусы
Для большевиков
На нас приходится бодаться.
А я, чужой в любой стране,
Мычу по-рыбьи,
презираю
Таких марксистов.
В тишине.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.