[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2008 ТИШРЕИ 5769 – 10(198)
ПРИЗНАНИЕ В РАСТЕРЯННОСТИ
Анна Исакова
Предлагаемая к обсуждению книга[1] (название которой с некоторой долей вольности можно перевести как «Беседа растерянных») принадлежит к категории «разговоров о жизни», и ей можно предсказать высокую читаемость ввиду острой и даже скандальной тематики. Тематика эта весьма разнообразна, и касается она в основном различного восприятия иммигрантами из стран СНГ и коренными израильтянами самых разных явлений и проявлений, таких, как: национальная принадлежность, методы школьного воспитания, этика и эстетика повседневного поведения, прагматизм и бескорыстие интеллектуального усилия и Б–г весть что еще.
Подается полемика в виде выборочных высказываний полуанонимных лиц, притянутых к дискуссии волей составителя и по только ему одному понятному признаку. Комментируется она тоже достаточно случайными персонажами, объединенными в основном той или иной степенью принадлежности к Фонду Мандель, спонсировавшему описываемый эксперимент. Таким образом, дидактический и научный выход самого эксперимента тяготеет к нулю, но, несмотря на это, если бы меня спросили, стоит ли перевести эту книгу на русский язык, я бы ответила утвердительно.
Дело в том, что эксперимент проводился в весьма необычной тель-авивской школе «Шевах-Мофет». До начала массовой иммиграции из СССР, а потом из стран СНГ это была школа, примерно соответствовавшая по профилю обучения и контингенту учащихся советским ПТУ. Называлась она просто «Шевах» и обслуживала детей из близлежащих социально неблагополучных кварталов. К концу 80–х годов прошлого века в школе осталось всего 400 учеников, и ее собирались закрыть. А в 1990 году, как известно, началась большая волна иммиграции из стран СНГ. Бедные кварталы вокруг школы предлагали сравнительно дешевое жилье, поэтому они сразу наполнились иммигрантами, а школа – их детьми, ставившими перед педагогами совершенно иные задачи, нежели прежняя популяция учащихся.
Часть учителей и кое-что в школьной программе пришлось заменить. Но самые большие изменения произошли только после того, как школе «Шевах» разрешили принять в качестве эксперимента группу учителей и учеников, связанных с проектом «Мофет» (в вольном переводе – «Пример для подражания»). Этот проект пытались осуществить учителя, иммигрировавшие в Израиль из бывшего СССР. Ядром проекта стали бывшие преподаватели знаменитой московской физматшколы № 2, желавшие подарить Израилю элитные методики для особо одаренных детей.
В Министерстве образования подарок сочли не только неприемлемым, но и педагогически вредным. На Западе распространилось мнение о непозволительно авторитарных методах воспитания и обучения, обеспечивавших советским вундеркиндам высокие результаты на математических и прочих олимпиадах. А Израиль, по примеру США и некоторых стран Европы, перешел на систему суперлиберальной педагогики. Часы, проводимые в школе, должны были в первую очередь быть приятным времяпрепровождением. Строгая дисциплина, требующая от ученика и учителя приложить максимальное усилие для получения максимального результата, не поощрялась. А поскольку педагоги из бывшего СССР настаивали именно на дисциплине и стремлении к успеху, их методики отклоняли.
Однако школе «Шевах» уже нечего было терять, и группу педагогов-иммигрантов допустили к преподаванию в ней, сначала на особых условиях, затем – на общих основаниях, но не в тех рамках, на каких настаивали «мофетовцы». И даже частичный эксперимент дал неожиданные результаты. Школа стала не то чтобы элитной, но особой. О программе техучилища забыли, успеваемость взлетела, выпускники удачно сдают экзамены по всем предметам и поступают в вузы, Министерство образования выдало школе почетную грамоту, количество учащихся выросло до 1400, но… школу покинули почти все ивритоязычные ученики. Сейчас «Шевах-Мофет» – школа почти стопроцентно «русская», хотя большинство предметов преподается на иврите и все требования министерства относительно программы обучения выполняются беспрекословно.
Итак, с одной стороны – применительно к выходцам из бывшего СССР – история невероятного педагогического успеха, с другой – применительно к уроженцам Израиля – полный провал. Естественно ожидать, что составитель займется в первую очередь сравнением педагогических методик, тем более что израильская (как и американская или европейская) школа переживает тяжелый кризис именно в связи с избранным направлением и мучительно ищет выход из него. Но наш автор идет иным путем, тоже, впрочем, вполне легитимным, хотя и несколько витиеватым. Он делит учителей школы «Шевах-Мофет» на две группы: «русских» и местных, после чего стимулирует нескончаемый разговор между ними, пытаясь выяснить, чем же эти группы отличаются одна от другой во взглядах на жизнь и на свое место в ней.
Разговор получается нервный. Тогда экспериментатор призывает на помощь сторонних людей, считающих себя экспертами в вопросах национального самосознания, а также вывозит учителей на экскурсию в Москву и Петербург для кратких и невразумительных визитов в ту самую московскую физматшколу № 2, еврейскую школу в Петербурге и на случайные туристические аттракции. Из описания этих визитов мы узнаем, что в физматшколе стены голые, а в еврейской школе – расцвеченные по израильскому обычаю картинками неоднородного эстетического значения, что учителя родом из России прекрасно ориентируются в картинах Бородинского сражения, тогда как израильские учителя ничего в них не понимают. А также нам сообщают, что в физматшколе во время уроков царит тишина, на переменах учащиеся решают недорешенные задачки, тогда как в еврейской школе на переменах слышится привычный израильскому уху гвалт, зато во время уроков стоит только уютный гул, не мешающий учителям, в отличие от израильской школы, донести до учащихся содержание предмета изучения. И весьма важная информация: оказывается, русские учителя не столько авторитарны, сколько авторитетны, а русские ученики не убивают друг друга на глазах у гостей вследствие нестерпимого духа соревнования, обязанного присутствовать в авторитарной системе образования.
Читатель может спросить, имеет ли смысл ради всего этого переводить книгу на русский язык? Ради подобной информации, а ее в книге не менее трети общего объема, – разумеется, нет. Книга плохо продумана, небрежно написана и неудачно составлена. Создается впечатление, что автор-составитель, он же экспериментатор, поначалу хотел только столкнуть две популяции учителей в заинтересовавшей его школе, руководствуясь намерением помочь им лучше понять друг друга.
Однако дискуссия развилась в неожиданных направлениях и повела за собой ведущего. Единственным положительным практическим результатом всего этого грандиозного начинания составитель полагает тот факт, что в конце эксперимента учителя – иммигранты и местные – наконец стали усаживаться вперемешку, тогда как в начале каждый судорожно держался своей группы.
В школе «Шевах-Мофет».
Я же считаю главным достоинством этого собрания разнородных текстов обилие разговорных отрывков. Говорят учителя, те и эти; дают волю собственным мыслям комментаторы, профессионалы и любители; проговариваются представители тех или иных организаций; выплескивают обиды и связанные с ними рефлексии бывшие ученики. Разговор то нисходит до конфиденциального шепота, то взвивается обличительными выкриками или назидательными сентенциями. Особо интересен разговор израильских учителей, превратившихся в школе «Шевах-Мофет» из доминантного большинства, уверенного в себе и своих принципах, в растерянное меньшинство, переоценивающее многие догмы, ввиду чего их рефлексия по разным поводам становится необычайно искренней, лишенной привычных языковых штампов и блоков мышления. Учителя же родом из бывшего СССР и ученики, считающие себя русскими израильтянами, растеряны гораздо меньше своих израильских коллег, и растерянность их вызвана скорее желанием экспериментатора сузить масштаб каждой личности до единичной национальной и культурной принадлежности, его неприятием личностной сложносочиненности, отмеченной несколькими принадлежностями единовременно.
И вот что занятно: именно нежелание либо неумение автора-экспериментатора-составителя-редактора придать дискуссии четкие смысловые параметры, а книге – законченный и «причесанный» вид заставляют и участников эксперимента, и читателя, поначалу растекшись мыслию по древу, затем эту мысль собрать воедино и составить собственную позицию. Положиться в этом деле ему не на кого, поскольку даже сентенции комментаторов дышат неуверенностью и не опираются на принятые и хорошо известные социопсихологические исследования и положения, относящиеся к проблемам мигрантов и принимающего их социума. Опять-таки, трудно составить отчетливое мнение, известно ли автору о наличии этих исследований и положений и он только намеренно создает ощущение сумятицы и растерянности, или же ему и впрямь кажется, что он – экспериментатор и составитель – ступил на terra incognita и является первооткрывателем некоего феномена.
Но результат оправдывает первое предположение или извиняет второе. Участники эксперимента, а с ними и читатель, избавленные от авторского или редакторского надзора, оказываются вынужденными рефлексировать с большой интенсивностью и неменьшей искренностью, что придает книге характер подлинного документа немалой познавательной ценности.
Возможно, так и должны составляться книги, входящие в категорию нон-фикшн. В конечном счете, должна же нехудожественная литература отличаться чем-то ясно обозначенным как от учебников и пособий, так и от литературы художественной. В данном случае жанр определен в самом названии: смятение перед фактом, и смятение искреннее, а не наведенное умелым пером. Разговоры о жизни иными и не бывают.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.