[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2008 ТИШРЕИ 5769 – 10(198)
Художник Каплан и писатель Эренбург
(по страницам переписки)
Борис Фрезинский
На рубеже 1953–1954 годов, когда гигантская советская империя вползла в новую эпоху, названную Ильей Эренбургом «оттепелью», ленинградский график Анатолий Каплан почувствовал, что, пожалуй, уже можно, не опасаясь серьезных неприятностей для работы и жизни, вернуться к еврейской теме. Он вернулся – и обрел мировое имя.
Анатолий Каплан.
Родившийся в 1902 году в черте оседлости (Рогачев Могилевской губернии), Анатолий (Танхум) Львович Каплан впитал в себя традиции и быт местечка и, приехав учиться в Ленинград, увиденного и перечувствованного в детстве никогда не забывал.
Первый и заслуженный успех Каплану принес выполненный им сразу после войны цикл литографий «Ленинград в блокаде» (1946). Но впереди ожидали страшные времена, и в 1950 году художник устроился работать на завод художественного стекла (эта ниша решала не только вопрос пропитания семьи, но, в известном смысле, и ее безопасности)… Когда же время немного отпустило и диктатор умер, в стране потеплело, и Каплан снова занялся графикой, еврейскими сюжетами. Конечно, приглушенный страх все еще им владел. Каплан жил в коммунальной квартире и, рисуя, прикнопливал ватман к двери, открывавшейся вовнутрь комнаты: если заглядывают соседи, содержания рисунков им не видно… Так рождались дивные серии литографий по мотивам прозы Шолом-Алейхема.
К концу 1957 года Каплан, при всей его поразительной скромности, ощутил высокое значение своих новых работ. Чтобы добиться тиражирования листов с еврейской тематикой, требовалась мощная поддержка. Ждать помощи от предельно косного и трусливо-враждебного Союза художников было бессмысленно. Новые работы Каплана имели несомненную литературную основу, но и на поддержку писателей, измученных не только блокадой, но и безжалостными сталинскими зачистками последующих лет, рассчитывать не приходилось. В поисках помощи Каплан отправился с новыми литографиями в Москву.
Расчет был прост: если московские художники, способные оценить и поддержать его работы, находились, как правило, в опале, то среди неопальных московских писателей с именем найти тех, кого не оттолкнет графика на сюжеты Шолом-Алейхема, было реально.
17 декабря 1957 года Анатолий Львович Каплан показывал свои литографии Самуилу Яковлевичу Маршаку (до войны Маршак жил в Ленинграде, и Каплан, подрабатывавший тогда книжной графикой, возможно, был с ним знаком). Маршаку литографии Каплана понравились; он подарил ему очередное издание своих переводов из Бернса, а в следующем году написал статью «“Заколдованный портной”, сюита Анатолия Каплана» и передал ее художнику (она так до сих пор и не опубликована). В последующие годы, приезжая в Москву, Каплан иногда навещал Самуила Яковлевича, дарил ему новые работы. Маршак охотно показывал их московским знакомым (так, в 1959 году у него работы Каплана увидел превосходный график и давний автор «Литгазеты» Н.В. Кузьмин, и Маршак предложил ему написать о Каплане – Кузьмин сделал это с удовольствием, но газета печатать статью отказалась).
Зная дальнейшую судьбу Каплана, следует, однако, признать, что во время его декабрьской поездки 1957 года наиболее значимая для него встреча состоялась 19 декабря, когда со свертком литографий он явился к Илье Григорьевичу Эренбургу.
В кругах подлинной интеллигенции (особенно еврейской) Эренбург имел в ту пору непререкаемый авторитет писателя, любящего и понимающего пластические искусства. Еще в годы парижской юности он подружился с художниками, прославившими ХХ век, – Пикассо, Модильяни, Риверой, Леже, Сутиным, Шагалом, Цадкиным, Липшицем. Позже в число его добрых знакомых вошли Матисс и Марке. Его друзьями были и большие отечественные мастера Лисицкий, Фальк, Кончаловский, Альтман, Сарьян, Тышлер, С. Лебедева, Осмеркин... Их работы висели у Эренбурга дома (в Москве и на даче в Новом Иерусалиме) – при любой погоде в области советской художественной политики (даже в 1949 году, в пору людоедской борьбы с «низкопоклонством перед Западом», когда Фадеев в узком кругу пошутил, назвав квартиру Эренбурга «последним форпостом формализма в СССР»).
Судьба Эренбурга сложилась так, что и в сталинскую и в послесталинскую пору он имел возможность по делам общественным постоянно ездить на Запад и поддерживать дружеские контакты с деятелями культуры многих стран. Пожалуй, другого такого писателя в СССР не было. Как президент общества «СССР – Франция» Эренбург в определенной мере влиял на культурную политику, и если в пределах СССР его возможности все-таки были минимальны, то за рубежом через своих друзей, левых западных интеллектуалов, он мог влиять на переводы советских книг, организацию выставок, показы спектаклей и кинофильмов.
Обращаясь к Эренбургу, Каплан несомненно учитывал и его вкусы, и его возможности. Не знаю, была ли известна художнику давняя ассимилянтская позиция писателя, но что Эренбург – едва ли не самый решительный в СССР борец с антисемитизмом, Каплан знал безусловно (наиболее отчетливо личная позиция писателя по еврейскому вопросу была сформулирована им чуть позже, в день его семидесятилетия, в выступлении по всесоюзному радио: «Покуда на свете будет существовать хотя бы один антисемит, я буду с гордостью отвечать на вопрос о национальности – “еврей”»[1]).
Тематика каплановских литографий сама по себе не гарантировала восторга Эренбурга, иное дело – их художественное качество.
У себя дома писатель впервые увидел
не только художника Каплана, но и его литографии. Они его восхитили, как и Л.М. Козинцеву-Эренбург – художницу, ученицу Экстер, Родченко и Фалька, неизменно боготворившую Пикассо. Литографии были автором немедленно и щедро подарены, а Эренбург, в свою очередь, выдал Анатолию Львовичу тоненькое первое издание своей знаковой повести «Оттепель» (М., 1954), написав на нем: «Анатолию Львовичу Каплану на добрую память. И. Эренбург. 19 декабря 1957».
Допускаю, что разговор о выставках и тиражировании работ Каплана возник уже в ту, первую, встречу. Значимость советов человека, неплохо понимавшего механизм осуществления советской культурной политики и умевшего ее использовать вопреки ее же тайным целям, художник смог оценить очень скоро. О возможностях (в бoльшей степени – невозможностях) Каплана в СССР Эренбург, полагаю, говорил напрямую, предложив официально, через советские культурные каналы, выставляться на Западе – путь, который и привел Каплана к международному успеху (а вместе с тем и к некоторой известности в СССР).
Каплан-художник был, мне кажется, неизмеримо интересней Каплана-человека, и это определило характер взаимоотношений с ним Эренбурга: работы художника вызывали восторг и желание ему помочь, а близкого человеческого общения не сложилось.
Вернувшись в Питер, Каплан отправил Эренбургам свое первое письмо. Оно написано с характерной для него провинциально-еврейской интонацией, смущенно и неловко; в его робости читается безусловное почтение к адресату и затаенная надежда на помощь. В оценке людей творчества Эренбург неизменно исходил из достоинств их работы, а не из человеческих черт (в том числе – слабостей и недостатков). Поэтому его ответ Каплану внимателен и доброжелателен – хотя, разумеется, лапидарен. Дело не в какой-то природной сухости, а исключительно в немыслимом объеме его почты. Большинство корреспондентов были совершенно незнакомые люди, но Эренбург (пусть и с помощью секретаря) отвечал всем. Стиль переписки Каплана с Эренбургом установился сразу и навсегда. Каплан сообщал о своих художнических планах и новых работах (для его биографов это надежный источник полезной информации), присылал или привозил их в подарок и деликатно просил помощи либо совета по части выпуска изданий и организации выставок (задавать Эренбургу «лишние» вопросы о его работе и т. д. он себе не позволял, хотя о прочитанном в новых эренбурговских книгах всегда сообщал); Эренбург (сам или через секретаря) отвечал благодарностью на подарки, давал – и всегда по существу – запрашиваемые советы, если было нужно – писал Каплану сам, не дожидаясь его сообщений, а когда считал это реально осуществимым, оказывал необходимое содействие. Если из писем Каплана читатель узнает о ходе и результатах работы художника, о его планах и надеждах, то в ответах Эренбурга искать информацию о его литературной или общественной деятельности не приходится: темой переписки неизменно оставалась именно работа Каплана.
Автограф И. Эренбурга на издании его повести «Оттепель».
Эпистолярный дуэт Каплан–Эренбург вписан в контекст эпохи «оттепели»; ее специфика и обстоятельства определяют тон переписки никак не меньше, нежели индивидуальные особенности адресатов.
Теперь – собственно переписка[2].
30 декабря 1957 года
Дорогие Любовь Михайловна и Илья Григорьевич!
Поздравляю Вас с новым годом и желаю Вам много счастья, добра и здоровья. Особенно – много здоровья.
Я очень рад, что побывал у Вас, показал свои литографии к Ш<олом>-Алейхему[3] и посмотрел очень хорошие вещи, которые висят у Вас на стене.
И если я еще буду знать, что мои работы в какой-то мере Вам понравились, буду больше рад и еще лучше и много работать.
Дорогой Илья Григорьевич, если у Вас окажется полчаса свободного времени, пожалуйста, напишите мне отзыв о работах, которые показывал Вам, потому что для нас, художников, очень важно и дорого Ваше мнение.
Желаю Вам всего хорошего.
Будьте здоровы и счастливы.
Уважающий Вас художник
Каплан Анатолий Львович.
Ленинград Д – 187, ул. Чайковского, д. 8, кв. 11.
4 января 1958 года
Дорогой Анатолий Львович,
спасибо за память, в свою очередь желаю Вам мирного и радостного года.
Хочу еще раз поблагодарить Вас за Ваши прекрасные литографии к рассказу Шолом-Алейхема. Я их показывал многим друзьям и все разделяют наше восхищение. Ваши работы вдохновенны, пластически прекрасны и выражают душу Шолом-Алейхема.
Я хочу застеклить несколько литографий и повесить их у себя в комнате, чтобы они были постоянно у меня перед глазами[4].
Любовь Михайловна и я, мы оба счастливы, что увидали Ваши работы. Желаю Вам сил и здоровья.
Ваш И. Эренбург.
Это письмо Эренбурга давало Каплану в руки документ, говоривший определенному кругу влиятельных людей о безусловном признании работ художника высокоавторитетным писателем и общественным деятелем. В двух следующих письмах Каплана ощущается попытка это признание использовать:
20 января 1958 года
Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!
Альбом автолитографий «Заколдованный портной» печатается в Ленинграде вручную, с оригинальных камней в количестве 500 экз.
В настоящее время литографские камни пришли в такое состояние, что дальнейшая печать будет вовсе прекращена.
По мнению многих, эта работа нуждается в издании в несколько уменьшенном формате, при тираже 30–40 тысяч экземпляров по офсету.
Я знаю Ваше отношение к этому произведению и обращаюсь к Вам с убедительной просьбой помочь своим высоким авторитетом для того, чтобы эта работа была издана в одном из центральных издательств.
Офсетная фабрика в Ленинграде берется выполнить эту работу отлично и в короткий срок, но нужен издатель.
Может быть, комитет по проведению юбилея Шолом-Алейхема сделает это?
Привезу оригиналы (42 листа) по первому требованию.
Глубоко уважающий Вас А. Каплан.
17 мая 1958 года
Дорогой Илья Григорьевич!
Прошу прощения, что без Вашего разрешения отправил Вам бандероль. Там листы по поводу романа Шолом-Алейхема «Тевье молочник» и некоторые листы к сказке «Козочка»[5].
Очень бы хотелось знать, как сильно Вы меня поругаете за эти работы. Ваше письмо от 4 января обязывает меня больше и лучше работать, а я хорошо пока ничего не сделал.
Альбом «Заколдованный портной» издан в количестве 200 экз. и распродан. Напечатали его ручным способом с оригинальных камней чисто, хорошо и на приличной бумаге. Всего в папке 26 листов.
Краткое содержание повести, предисловие и теперь на листах на русском языке послал Вам.
Сотрудники междун<ародной> книги в Москве показывали альбом в Минист<ерстве> культуры и ЦК партии и получили одобрение на продажу его за границей. Если будут заявки, то возможно напечатают еще несколько экземпляров, а то зашлифуют камни.
Очень бы хотелось к юбилею Ш<олом>-Алейхема (март 1959 г.) напечатать эту работу тиражом, дешевым изданием с текстом, вроде книги. Об этом <я> просил Моск<овский> Гослитиздат. Отказ мотивируют тем, что в прошлом году издали эту повесть массовым тиражом.
Дорогой Илья Григорьевич! Скажите пожалуйста, нельзя ли через общество «Франция – СССР» устроить выставку автолитографий: 40 листов «Заколдованный портной», 16 листов сказки и листов 20 «Рогачев», «Прошлое» или листов 25 пейзажей Ленинграда?
Желаю Вам и Любовь Михайловне здоровья, добра и счастья.
Ваш А. Каплан.
P. S. Если для Ваших друзей понадобится несколько экземпляров альбома, то издательство немедленно вышлет по цене 260 р. экз.
На майское письмо Эренбург ответил не сразу – он зачастую отсутствовал в Москве:
Москва, 13 июня 1958 года
Дорогой Анатолий Львович!
Вернувшись из командировки, нашел Ваши рисунки. Сердечно Вам за них благодарен. Они очень понравились нам, а также многим иностранным гостям, которым я их показывал. Вопрос о выставке сейчас нереален, но, когда будут возможны какие-либо подобные выставки, к этому вопросу можно будет вернуться.
От души желаю Вам дальнейших успехов в работе.
Ваш И. Эренбург.
Ответ может показаться формальной отпиской, но делать невозможное Эренбург не умел, а, человек памятливый, он не упускал реального случая сделать все возможное, и в этом мы еще убедимся.
Каплан писал Эренбургу нечасто – обычно по завершении нового цикла работы (при этом он тут же присылал или привозил свежие литографии); письма его отличает повышенная деликатность:
2 декабря 1958 года
Дорогой Илья Григорьевич!
Посылаю Вам 12 автолитографий по поводу двух глав Шолом-Алейхема «Тевье молочник» (это не иллюстрации).
Не знаю, какие листы из них лучше и что хуже, поэтому прошу Вас негодные литографии, с Вашей точки зрения, – уничтожить. Когда у Вас будет досуг, напишите, пожалуйста, несколько слов, какие листы Вам более или менее понравились.
У нас в залах Русского музея открылась всесоюзная выставка эстампов. Там много литографий, гравюр и офортов.
Участвую десятью работами.
В настоящее время работаю к выставке «Советская Россия» на тему «Революцион<ный> Ленинград». Рисую с натуры места, связанные с этой темой.
Дорогой Илья Григорьевич! В начале марта 59 года исполняется сто лет со дня рождения Шолом-Алейхема. Не считаете ли возможным написать об этом статью или несколько слов о моих работах, сделанных по поводу его произведений?
От всего сердца желаю Вам здоровья и много лет бодрой жизни.
Ваш А. Каплан.
Сердечный привет Любови Михайловне.
P. S. Прошу прощения, что посылаю листы, не спросив Вас об этом.
Фрагмент цветной литографии из альбома
«Заколдованный портной».
Письмо и бандероль на сей раз застали Эренбурга дома:
Москва, 8 декабря 1958 года
Дорогой Анатолий Львович!
Ваши рисунки доставили мне огромное наслаждение, я от души Вам за них признателен.
Что касается юбилея Шолом-Алейхема, с моей стороны будет сделано все, что в моих возможностях, которые однако не очень велики.
Шлю Вам сердечный привет.
Ваш И. Эренбург.
Привет от Любови Михайловны.
За пределами сохранившейся переписки остается важное для Каплана событие, к которому Эренбург имел прямое отношение – отправка альбома «Заколдованный портной» в Париж, где французам его вручил В.С. Володин, приставленный к обществу «СССР – Франция» (в отличие от президента общества Ильи Эренбурга он был всего лишь чиновником, но все реальные решения без него не утверждались).
Следующее письмо Эренбурга не было ответным: оно написано потому, что писатель считал полученную им информацию важной для художника и имел к ней прямое отношение как один из вице-президентов Всемирного совета мира.
Москва, 30 декабря 1958 года
Дорогой Анатолий Львович!
Могу сообщить Вам, что по линии Всемирного совета мира решено отметить в международном масштабе столетие со дня рождения Шолом-Алейхема в 1959 году.
Пользуюсь случаем, чтобы пожелать Вам счастливого года.
Ваш И. Эренбург.
Каплан надеялся, что решение Всемирного Совета мира широко отметить юбилей Шолом-Алейхема будет воспринято в СССР как руководство к действию, но Эренбург особых иллюзий на сей счет не питал:
Москва, 6 февраля 1959 года
Дорогой Анатолий Львович!
Я получил Ваше письмо, но боюсь, что не могу помочь Вам. Отметить юбилей Шолом-Алейхема было предложено исполкомом Всемирного совета мира. Я не знаю, как будет отмечаться юбилей у нас и ничего не слыхал о создании юбилейного комитета.
Может быть, Вам следует обратиться в Гослитиздат с предложением издать Ваши литографии-иллюстрации к рассказам Шолом-Алейхема? Все иностранные друзья, которым я показывал Ваши работы, очень высоко их оценивают.
От души желаю Вам удачи
Ваш И. Эренбург.
Официально юбилей Шолом-Алейхема в СССР праздновали скромно: торжественное заседание провели не в Большом театре, как полагалось по традиции круглых юбилеев классиков, а в небольшом зале московского Литмузея, и никакое начальство его своим присутствием не почтило. Судя по тому, что открывал его и вел Эренбург, он и проявлял в том деле главную активность (выступали несколько старичков, еще заставших еврейского классика живым, и чудом не расстрелянный замечательный поэт С. Галкин). Одно только стало заметным событием – распоряжение издать Собрание сочинений Шолом-Алейхема в шести томах (без «Кровавой шутки»!) вполне приличным даже по тогдашним временам тиражом в 225 тысяч… Но иллюстрированных изданий, на что надеялся Каплан, выпускать не стали.
До осени, когда Каплан написал следующее письмо Эренбургу, его литографии экспонировались на выставке к 100–летию Шолом-Алейхема в Нью-Йорке (где похоронен писатель), их собирались показать на аналогичной выставке ЮНЕСКО в Париже. Искусство Каплана начало приоткрываться миру, и начало этому было положено именно в московском доме Эренбурга, где с работами ленинградского художника знакомилась масса влиятельных иностранцев.
«Возмущение». Фрагмент литографии к «Тевье-молочнику».
Ленинград, 4 ноября 1959 года
Дорогой и любимый Илья Григорьевич!
Не один раз садился к столу, чтобы написать Вам. Письма выходили малосодержательные, и я их не отправлял Вам. В данном случае воспользуюсь, чтобы поздравить Вас и многоуважаемую Любовь Михайловну с наступающим праздником и, главное, пожелать Вам много-много хорошего, здоровья и счастья. Быть очень здоровым особенно необходимо, дорогой Илья Григорьевич!
По многу раз читаем и перечитываем Ваши прекрасные статьи. Жаль, что нигде нет в продаже Вашей книги об искусстве, выпущенной 1 1/2 – 2 года назад[6].
Новых работ у меня не много, потому что уничтожил большую часть рисунков. Плохо выходит.
Есть листы, выполненные темперой, они, возможно, понравятся Вам. Буду в Москве, охотно поделюсь.
Альбом «Заколдованный портной» издан вторично, 500 экземпляров.
В некоторых странах положительно писали об этой работе. Мечтаю порадовать Вас новой удачной работой, но пока не получается.
Желаю Вам столько доброго, сколько могу пожелать себе и своей семье.
Ваш Каплан.
Короткий, но не формальный ответ Эренбурга таков:
Москва, 3 декабря 1959 года
Дорогой Анатолий Львович!
Спасибо Вам за поздравления и добрые пожелания. Мы Вас помним и Ваши работы я часто показываю моим советским и зарубежным друзьям.
Буду рад видеть Вас, когда будете в Москве.
Ваш И. Эренбург.
Окончание следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.