[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2008 ЭЛУЛ 5768 – 9(197)
Дмитрий ВеденЯпин
Я, Дмитрий Веденяпин, родился в 1959 году в Москве. Окончил Институт иностранных языков им. М. Тореза. Стихи пишу лет с 17–18-ти. В 1980–х годах их начали печатать – сначала в сам- и тамиздате, а потом (в конце 80–х) и в российских журналах и поэтических антологиях. Опубликовал две книги стихов («Покров» и «Трава и дым») и множество переводов поэзии и прозы, в том числе три сборника рассказов Исаака Башевиса-Зингера: «Последняя любовь», «Страсти» и «Каббалист с Восточного Бродвея». Лауреат нескольких литературных премий, победитель конкурса переводов стихотворений Бялика.
* * *
Двадцать лет уже – ни много ни мало –
Пахнет сыростью на том повороте,
Где слова твои растут как попало,
Мрея дымчато, как лес на болоте.
Право слово, так сказать, слово право,
Поднимаясь к облакам из карьера,
По утрам, как муравей, темно-ржаво,
Как комар, по вечерам бледно-серо.
Тот, кто думает, что все уже было,
Держит удочку не той стороною.
Баба вымыла дрова, нарубила
Всю посуду и проснулась больною.
Ворох дел моих, как белая сажа,
Пух и прах, седой дымок от карбида,
Промелькнет как бы фрагментом
пейзажа,
Отраженным в стеклах заднего вида.
Суть не в «минусе» и даже не в «плюсе»,
И не в том, что все могло быть
иначе.
«Рабби Зуся, был ли ты рабби Зусей?» –
Спросит Б–г, и рабби Зуся заплачет.
* * *
Наткнуться в сумерках на солнечную
нить,
Похожую на луч, пробившийся сквозь
время,
Где радужная взвесь в полупрозрачной
теми
Порхает тихая, не в силах не светить.
Увидеть, как во сне, что явь и значит
свет.
Беззвучный, сказочный, внезапный
и нечастый;
Экклезиаст сказал: «Все суета сует»,
Нам нечего сказать Экклезиасту.
И не о чем просить, пока не давит даль,
И ужасы не встали на дороге,
И колесо плашмя не рухнуло под ноги,
И не разбит кувшин, и не зацвел миндаль;
И темь не обернулась темнотой,
И на конце луча, как бы в волшебной
точке,
Сверкает серебро серебряной цепочки
И золото повязки золотой;
Пока кузнечик не отяжелел,
И стерегущий не окаменел,
И у коня не лопнула подпруга,
И глубина воздушна и упруга,
И высота мерцает, как свеча,
Пока ты сам на острие луча,
Как сеть дождя внутри лесного круга.
* * *
В цилиндре тишины, в кольце колючих
чащ,
Над треугольной выцветшей палаткой
Ночь выворачивалась как бы вверх
подкладкой,
Как черный плащ.
В просветах ослабевшей темноты,
Приобретая плотность, цвет и вескость,
В зрачке окна, настроенном на резкость,
Обозначались листья и цветы.
Стояло время «слушать» и «молчать»
Под переплеск воды на перекате…
Стояло время «строить» и «сшивать»,
«Любить» и «уклоняться от объятий»,
«Быть беглецом»: под звездами
Стрельца
На веслах уходить от непогоды...
Стояло время жить внутри кольца
Непуганой свободы.
Обещание
Агент, убитый в телефонной будке,
Встает с колен в гостинице во Львове.
Луна в окне желтеет в промежутке
Между стеклом и пойманным на слове
Пространством, обещавшим всем,
кто в нем
Смотрел с холма на медленную воду
Сквозь зелень сада – там теперь у входа
Дежурит ангел с пламенным мечом
Вращающимся; пламя, ударяясь
О пустоту (сосну давно сожгли),
Рассыпавшись на искры, рикошетом
Уходит на террасу, притворяясь
Лучом, застрявшим в зеркале, букетом
иван-да-марьи в солнечной пыли...
* * *
Как в кровати между папой и мамой
Пьешь бессмертие… А может быть,
все мы
Просто знали про незнанье Адама,
Потому что были ближе к Эдему?
С каждым годом жизнь вокруг
безадамней,
Безэдемней – что же тут удивляться?!
Даром, что ли, там мы все вверх
ногами,
Как в утробе, чтоб удобней
рождаться?
Дальше от, но к значительно ближе.
Tout le reste, конечно, – литература.
Может, я еще возьму и увижу
Маму, папу, бабушку, бабу Нюру?..
* * *
В траве, в костре июня, у торца
Шестнадцатиэтажного дворца,
Споткнувшись о натянутое время,
В зеленом круглом мире, где пришлось-
Приходится-придется, глядя сквозь
Танцующую солнечную темень
Туда, где только музыка без слов,
И мелкий дождь, как стрелки без часов,
Среди стволов стрекочет наудачу
(В душе у грибника то вскрик, то всхлип:
Нет, гриб – нет, лист – нет, гриб – нет,
лист – нет, гриб),
За полчаса до выезда на дачу –
Все собрано, но ты еще в Москве –
Над мальчиком – что тот грибник –
к траве
Склонившимся над смятой пачкой
«Dunhill»
И собственным беспамятством, в аду,
В Москве и в опечатанном саду
Стоит стихотворение, как ангел.
* * *
Как – вид сверху – автобус в снегах,
как бесхозный дефис,
Безнадежно сшивающий два
ненаписанных слова,
Как – зеркально – и сам самолетик,
составленный из
Ватной нитки в полнеба, иголки
и смутного зова
Над горами-долами, гостиницей,
млечным каре
Седоватых берез – на стволах световые
разводы –
Сколько ночи? – Дефис на глазах
вырастает в тире –
Приближается утро – залогом
внезапного хода,
Выражая, как пишет Д.Э. Розенталь,
неожиданность. Даль,
Не «толковый» Владимир Иваныч,
а просто – в игрушки
Превращает огромные вещи, включая
печаль,
Ту, что больше... но меньше ресницы
на белой подушке.
Angelica sylvestris
Я падаю, как падают во сне –
Стеклянный гул, железная дорога –
В темно-зеленом воздухе к луне,
У входа в лес разбившейся на много
Седых, как лунь, молочных лун, седым,
Нанизанным на столбики тумана
Июльским днем – как будто слишком
рано
Зажгли фонарь, и свет похож на дым
И луноликих ангелов, когда
Они плывут вдоль рельс в режиме
чуда –
Откуда ты важнее, чем куда,
Пока куда важнее, чем откуда –
Белея на границе темноты;
Вагоны делят пустоту на слоги:
Ты-то-во-что ты был влюблен в дороге,
Ты-там-где-те кого не предал ты.
* * *
В такой – какой? – то влажной,
то сухой
Траве-листве на бледно-сером фоне
Небес, колонн, ступеней, на газоне
Стоит безносый пионер-герой.
Акива Моисеич Розенблат,
Начитанный декан второго меда,
Вообще решил, что это Андромеда,
И Анненского вспомнил невпопад.
Мол, как сказал поэт в порядке бреда,
Вон там по мне тоскует Андромеда.
– Гуд бай, Ильич, большой тебе
привет, –
Профессор раскудахтался глумливо, –
Не умерла традиция… Акива,
Ты настоящий врач! Живи сто лет.
«Субботний день» Андре Дерена
Если картина – зеркало, это шанс...
Стол на боку в обратной перспективе...
То, что казалось скукой par excellence,
День ото дня кажется все счастливей.
То, что казалось мраком, бредом вещей,
Гимном унынию, нелепой хвалой укоризне,
Стало казаться венцом благородства –
вообще,
Чудом подлинной жизни.
Видимо, дело в серьезности... Время идет
Или висит вполводы, как у Робина Крузо,
Между домиком шкапа и небом,
свободное от
Несуразных иллюзий.
«Натюрморт съел людей», но Живой,
поглядев с высоты,
Просто так, не за что-то
Возвратил их назад и во мраке зажег,
как цветы,
Не нарушив субботы.
Раньше лучше было…
Какие были времена!
Теперь не то – Бен-Ладен, Путин…
А раньше – сосны, тишина,
«Во всем… дойти до самой сути».
С утра по выходным мячи
И люди прыгают на пляже,
И запах тины и мочи
В кабинках и не только даже.
В лесу, оправленном в закат
(Где комары звенят, зверея),
Прекрасные московские евреи
О Мандельштаме говорят.
Публикацию подготовил Асар Эппель
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.