[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2008 ЭЛУЛ 5768 – 9(197)
БОК О БОК СО ВРЕМЕНЕМ И ИСТОРИЕЙ
Борис Жутовский
Вся правая сторона, от Дорогомиловской заставы до железной дороги, если идти из центра, – территория двух кладбищ, русского и еврейского. Кладбища эти одни из самых старых в Москве. Почему именно здесь, понятно – окраина города. Мыльный и сальный заводы, Бакановая фабрика, каменоломни и бойни, земли Береняковской слободы. На русском кладбище – храм Спаса Нерукотворенного образа, на еврейском – синагога. На этих двух кладбищах мы прогуливали школу, играли в прятки и «колдунчики».
Панорама, открывающаяся с «Высокого берега» Москвы-реки. 2008 год.
Вспоминаю, как с Юлианом Семеновым, который тогда никаким Семеновым не был, а носил обстоятельную отцовскую фамилию Ляндрес, все на тех же кладбищах учились прицельной стрельбе из пистолета. (Пистолет был отца Юлика.) Не упомню уже, во что мы целились тогда, но сейчас кажется, исключительно во Время. И пока мы с Юликом целились во Время, на бывшей заставе строились потихонечку дома ЦК. Последний был домом, в котором жили Брежнев и Андропов. Строил его Федос Шавлюгин, каменщик знатный, за что и стал депутатом Верховного Совета и лауреатом Сталинской премии. Премиальные Федос быстро пропил с нами там же – на кладбище.
Всю свою сознательную жизнь я живу на Можайке. Наш дом – первый, построенный заводом, на котором работал отец. Возвышался он аки штык над деревянными постройками. А вселились мы сюда, в этот дом, накануне отлета отца в экспедицию. Отец погиб, возвращаясь из Арктики. Самолет, вылетая из Архангельска, грубо задел шасси о дамбу и… Отец вытолкнул с борта почти всю экспедицию. Спастись сам не успел. 18 мая была годовщина его гибели. Семьдесят лет. Я его совсем не помню. Впервые увидел «живого», двигающегося отца, когда мне показали выпуск киножурнала «Новости дня» из архива Госфильмофонда, в котором он улетал в Арктику. Нашли в архивах и пленку его торжественных похорон, с эскортом из конной милиции по пути с Красной площади на Новодевичье кладбище.
Две эти ленты не столько символизируют собою жизнь и смерть как таковые, сколько консервируют и комментируют некоторые аспекты бытия в определенное время и в определенных черно-белых условиях.
Необходимое мне, сыну героя, сверхличное добывалось путем устранения чрезмерной пафосности, ложной героизации тех лет. И тогда оставалась боль. В чистом виде. И маршрут у нее был один – к нам на Можайку.
У меня дома висит фотография, которую я снял в 1947 году. По прошествии многих лет могу сравнить нынешний вид из окна с тем, давнишним, – бараки зэчьи, перед бараками на пустыре картошка посаженная; на нашем огородном участке теперь конный Кутузов. А потом в эти бараки вселили пленных немцев, вскоре их расшвыряли по всему Подмосковью и снова вернули зэков… Сегодня на месте бараков панорама Бородинской битвы раскинулась, парк и свезенный с разрушенного русского кладбища обелиск «Тремстам русским воинам, погибшим в Бородинском сражении».
Русское кладбище стали сносить первым, перед самой войной. Сносили с дальнего конца. На этом месте построили два дома. Во дворе третьего осталась стоять кладбищенская церковь. (По странному стечению обстоятельств первые бомбы, сброшенные на Москву в начале войны, угодили в эту церковь и – в синагогу еврейского кладбища.) А потом потихонечку стали сносить и еврейское, необходимость расширения и благоустройства коего считал в свое время насущно важной генерал-губернатор, давая следующее распоряжение: «Согласно составленного на сей предмет плана на их, евреев, счет, к чему со стороны строительного ведомства препятствий не встречается, а с уничтожением рва и вала и обнесением кладбища забором не потребуется прирезки земли». Он же, проявляя положенную по чину бдительность, предписывал «земской полиции иметь бдительный надзор, чтобы на сем кладбище не было складки товаров или других вещей и также действий и распоряжений, не относящихся до погребения умерших».
Вид из окна квартиры Б. Жутовского. 1947 год.
Первого еврея похоронили у Дорогомиловской заставы в 1788 году. В 1857-м московский обер-полицмейстер направляет генерал-губернатору Москвы донесение о поступившей к нему просьбе от еврейских купцов Кенигсберга, Веницианова и Цетлина: «О дозволении исправить находящиеся на Еврейском кладбище за Дорогомиловской заставой пришедшую в ветхость сторожку, в которой обмываются по Еврейскому обычаю тела умерших евреев». В 1874 году кладбищенская комиссия при Московской думе, осмотрев еврейское кладбище, отметила перегруженность и рекомендовала расширить за счет смежной городской земли. В 1888 году думская комиссия вновь обсудила вопрос о необходимости расширить еврейское кладбище. И еврейское хозяйственное правление прикупило кусок окрестной земли.
Еврейское Дорогомиловское как бы представляло историю московской общины в памятниках и именах покойных. В 80-х годах девятнадцатого столетия кладбище было благоустроено, в начале центральной аллеи соорудили молитвенный дом. Вдоль центральной аллеи находились захоронения наиболее состоятельных и известных людей. Могилы бедных – в дальнем конце кладбища, на высоком берегу Москвы-реки. Стояли как традиционные еврейские надгробия, так и типовые мраморные памятники с эпитафиями на русском языке и иврите.
Парадоксально, но судьба еврейского кладбища была предрешена практически уже к концу 1920-х, когда зарегистрировали Общество благоустройства Еврейского московского кладбища. Несмотря на клятвенные обещания общества, с благоустройством не сложилось. В начале 1930-х годов захоронения были прекращены, ограды и надгробия снесены и разобраны населением. Как и в ситуации с православным кладбищем, о ликвидации еврейского было предварительно объявлено очень тихо. Еврейской общине выделили территорию вблизи поселка Востряково. Но что толку? Кладбищу более двухсот лет, какие родственники?.. Ну, может, у поздних захоронений и были родственники.
Фрагмент Генерального плана города Москвы 1862 года.
Могилу Левитана перенесли на Новодевичье: все же гордость русского искусства. А кто еще? Кого успели перенести? Раввина Якова Мазе и Лазаря Полякова, банкира, дворянина, тайного советника, умершего в Париже, похороненного на Дорогомиловском и перезахороненного на Востряковском. Еще? Революционера Николая Самуиловича Абельмана. Еще?.. Не знаю.
Каждую весну мы с мамой и отчимом ходили на это старое еврейское кладбище. «На пепельной скатерке кладбища / зачокаются чаши лип. / Шоссе по-пьяному осклабится, / улыбкой чащу пропилив. // Застав шлагбаумы заламывая, / метя аллейною листвой, – / к тебе, Москва моя, моя упрямая, / как вкрадчивое торжество» (Алик Ривин). Кладбище располагалось на «Высоком берегу», и мы ходили смотреть оттуда ледоход. И вот помню я, как мы идем по этому рушащемуся кладбищу и видим: зияет яма с углами гробов и черепом с черной косой в желтой весенней воде…
Гораздо позже, когда у меня родился внук, я брал его с собой пятилетнего на тот же самый «Высокий берег», на лыжах кататься. Однажды упал он и коленку ушиб, плачет. Я его утешаю, сейчас-де накажу этот камушек. Разгребаю снег, а на камне куфические письмена. Чье-то надгробие, «вступившее в единоборство с забвением»…
Бывший кинотеатр «Киев» и последний дом в правом углу перед железной дорогой – весь стоит на еврейских костях. «Высокий берег» разрыли, построили театр Петра Фоменко, небось, костей повыгребали и камней под откос поскидывали!..
Вот так и доживаю я тут, в театре жизни, бок о бок со Временем и Историей.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.