[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2008 ЭЛУЛ 5768 – 9(197)
О ВЗРОСЛЫХ СТИХОТВОРЕНИЯХ ДЕТСКОГО ПОЭТА
Велвл Чернин
Шике (или, как его звали по-русски, Овсей) Дриз (1908–1971) был, вне всякого сомнения, наиболее популярным из всех советских авторов, писавших и публиковавшихся на идише после ХХ съезда КПСС и возобновления легального бытия еврейской советской литературы, символом которого стало основание журнала «Советиш геймланд» в 1961 году. Стихи Овсея Дриза переводились на русский язык известнейшими поэтами (многие из которых были евреями). Переводили его также и на украинский, и на другие языки народов СССР. Книги Дриза расходились колоссальными тиражами. Его стихи были положены на музыку. Достаточно вспомнить популярную песню композитора Александра Суханова «Зеленая карета» на стихи Овсея Дриза в переводе Генриха Сапгира (в оригинале – «Ди грине карете»). Его пьеса «Серебряная кузница» имела успех на сценах театров юного зрителя. Никто из писавших на идише авторов этого, послесталинского и позднесоветского, периода не мог похвастаться подобной популярностью. Но все это – благодаря переводам на чужие языки, прежде всего на русский.
Как говорится, нет пророка в своем отечестве. Литературная критика на языке идиш, на языке творчества Овсея Дриза, изначально не рассматривала его в качестве одного из столпов еврейской поэзии, даже детской еврейской поэзии. Место классика детской поэзии в советской еврейской литературе было уже занято Львом (Лейбом) Квитко, расстрелянным 12 августа 1952 года[1]. К тому же Овсей Дриз (как, впрочем, и Лев Квитко) начал свою литературную карьеру с сугубо «взрослой» поэзии. Первые сборники стихотворений Дриза – «Лихтике вор» («Светлая явь», Киев, 1930) и «Штоленер коех» («Стальная сила», Киев, 1934) славы ему не принесли. Прошло более двух десятилетий, прежде чем в свет вышел его третий поэтический сборник – «Ди ферте струне» («Четвертая струна», Москва, 1969). Большая часть включенных в него стихотворений относятся к жанру детской поэзии. К этому времени они уже многократно издавались и переиздавались в переводе на русский язык. Именно эти переводы принесли Овсею Дризу славу большого детского поэта.
Успех еврейского поэта на чужих языках, в большом нееврейском мире не мог не отразиться и на его статусе в маленьком мире советской литературы на идише. Отношение еврейской литературной критики к нему резко изменилось. Она приветствовала его едва ли не подобно тому, как рабби Йонатан приветствовал рабби Акиву: «Не ты ли тот Акива, чье имя идет от начала мира и до конца его?» (Йевамот, 16а). В этом контексте неудивительно, что предисловие к последнему сборнику стихов Овсея Дриза на языке оригинала, вышедшему в свет в московском издательстве «Советский писатель» в 1978 году (уже после смерти поэта) и озаглавленному «Арбст» («Осень»), было написано известным русским поэтом Львом Озеровым, евреем по национальности.
Довольно странно читать в этом, опубликованном по-еврейски предисловии к книге, написанной по-еврейски, следующую фразу: «Он писал свои произведения на идише»[2]. Кажется, это само собой разумеется и еврейский читатель не нуждается в подобной информации. Фраза явно лишняя, но, читая ее, следует помнить: Лев Озеров знал Овсея Дриза прежде всего как поэта, который стал частью большой советской литературы и как таковой был свободен от каких-либо узких национальных рамок.
В предисловии к сборнику произведений Дриза в переводе на русский язык – язык «большой», общей, наднациональной советской литературы – эта фраза была бы уместна в качестве дополнительного, несколько экзотического штриха к творческому портрету всем известного и всеми любимого поэта. Лев Озеров просто не «перестроился» внутренне, взявшись за написание предисловия к сборнику стихотворений Дриза на языке оригинала. Предисловие было, несомненно, написано русским поэтом по-русски, а потом кем-то другим переведено на идиш. Редактор книги просто не обратил внимания на упомянутую деталь.
Как уже было сказано выше, Овсей Дриз стал известен в большой советской литературе прежде всего как детский поэт[3]. Его стихи буквально лучатся добротой и шуткой. Таким его знали на русском и на других языках. И таким он действительно был на языке оригинала. Но это не вся правда о его творчестве. Правда же состоит в том, что далеко не все произведения Овсея Дриза для взрослых были переведены, и, лишь читая их на языке оригинала, можно ощутить глубоко национальный трагизм его творчества. Овсей Дриз писал на идише стихи для детей в период, когда в Советском Союзе уже почти не осталось детей, которые могли бы прочитать на идише эти стихи. Сам поэт был женат на нееврейской женщине, и его собственный сын не мог читать стихов своего отца в оригинале. Намек на это содержится в коротком верлибре «Шин»:
Майн кинд, вос кен нит кейн йидиш,
зогт, аз ди Шин волт мен гекент
авекштелн
афн фенцтер цу дер зун, волтн ойсгеваксн
фун ди драй бутонен квейтн…
Шайн,
Шолем,
Штерн[4].
(Мое дитя, не знающее идиша, / говорит, что если бы букву Шин можно было бы поставить / на подоконник, на солнце, то выросли бы / из этих трех бутонов цветы… / Свет, / Мир, / Звезда.) (Подстрочный перевод мой. – В. Ч.)
Этот верлибр никогда не переводился на русский язык, как и другое стихотворение Дриза – «Шойн фун дринен…» («Ужe изнутри…»), которое ни в коем случае не предназначалось для детей. Собственно, достаточно сложно определить тему этого стихотворения, хотя на первый взгляд оно посвящено воспоминаниям о Холокосте:
Уже изнутри, / уже изнутри / море тяжелых лет. / Я свое уже отжила, / стала седой,
Но до сих пор, / но до сих пор / сердце тает во мне, / когда я слышу игру скрипки, / свист флейты…
Я надеваю / мое подвенечное платье, / мои украшения – на руки, / и я танцую, / и я танцую / немо / с моей тенью / на стенах.
Уже изнутри, / уже изнутри / море тяжелых лет, / но мне кажется, / но мне кажется, / звенят колокольчики – сваты едут.
Бороды и пейсы – как веники, / улицы мести. / Бороды и пейсы, / как леса. / Евреи как медведи.
Я зажигаю / поминальную свечу / старыми руками, / и я танцую, / и я танцую / немо, / пока горит свеча.
Уже изнутри, / уже изнутри / море тяжелых лет. / Я еще тогда, на той свадьбе / стала седой.
Не вино лилось. / Свадьба – не про вас будь сказано. / Не люди – дикие звери / справляли мою свадьбу.
Я зажигаю / поминальную свечу / старыми руками. / И я танцую, / и я танцую / немо. / Поминальная свеча горит[5].
Жесткий, почти танцевальный и в то же время нервный ритм оригинала этого стихотворения держит читателя в напряжении от первой до последней строки. Приведем в качестве иллюстрации несколько первых его строф:
Шойн фун др’инен,
Шойн фун др’инен
А ям мит шв’ере йорн.
Х’об мир майнс шойн ‘опгелебт,
Грайз ун гров гев’орн,
Нор биз айнт, нор биз айнт
Дос арц ин мир цег’ейт,
Вен их эр дос фидл шпилн,
Дос файфн фун а флейт…
Ту их он
Майн х’упе-клейд,
Майн ц’ирунг
Аф ди энт,
Ун их танц,
Ун их танц
Штумер’эйт
Мит майн шотн
Аф ди вэнт.
О
бращает на себя внимание тот факт, что Холокост и война как таковые не названы в стихотворении. В то же время оно полно видениями прошлого и недосказанными правдами. Главное в нем не конкретная трагедия, а общее ощущение трагичности еврейской судьбы. Фонетический облик этого произведения, его ритмы и аллитерации, вместе с образами, появляющимися в нем, создают напряженную до боли атмосферу стихотворения «Уже изнутри…».
Та же предельная напряженность и то же ощущение не названной подлинным именем национальной трагедии характерны и для стихотворения «Фун дойрес цу дойрес» («Из поколения в поколение»). Автор сопроводил его посвящением: «В память о поэтах, погибших в известковых печах»[6]. Это посвящение было принято толковать в советское время как относящееся к Холокосту. Однако следует обратить внимание на то, что Овсей Дриз не использовал ставшую фактически штампом формулировку «погибшие от рук немецко-фашистских оккупантов» или нечто подобное, не нуждающееся в толкованиях. Недосказанность посвящения заставляет прийти к выводу, что автор имел в виду советских еврейских писателей, расстрелянных сталинскими палачами 12 августа 1952 года. Об этом событии тогда не упоминали ни в советской еврейской литературной периодике, ни тем более в общесоветской, русскоязычной. Однако Дриз нашел путь, чтобы выразить глубоко национально трагедию советской еврейской литературы, избежав при этом каких бы то ни было советских идеологических штампов:
Не плачьте и не жалуйтесь, / еврейские вдовы, / поэты-мученики за веру / были жертвами.
Давайте же петь/ все от мала и до велика / песню, которую они / посеяли у нас в сердце.
Пусть встретит песнь / распахнутые ворота / – Бабушка пусть поет/ своему внуку,
Мать – детям, / сестра – братьям, / нельзя порохом / застрелить песни.
Не плачьте и не жалуйтесь / и не ищите могил / на востоке и на западе, / на севере и на юге.
Давайте лучше сегодня / оденемся в черное, / и давайте повесим / камень на сердце,
И давайте выцарапаем / собственными пальцами: / Здесь погребен, здесь похоронен / еврейский певец.
Из поколение в поколение / будем передавать этот камень, / покуда хоть один / из нас еще будет жить.
Не плачьте и не жалуйтесь, / еврейские вдовы, / поэты-мученики за веру / были жертвами.
Давайте же петь / все от мала и до велика песню, / которую они / посеяли у нас в сердце[7].
Стихотворение Овсея Дриза «Из поколения в поколение» не укладывалось в советские идеологические рамки не из-за факта затрагивания «запретной» темы, но именно из-за этого призыва: «Из поколения в поколение передавать этот камень, покуда хоть один из нас будет еще жить». Овсей Дриз не просит сострадания и помощи у окружающих народов, на языках которых звучали его детские стихи. В данном случае он обращается исключительно к «нам», то есть, без тени сомнения, только к евреям как к отдельной национальной группе, обладающей своей собственной коллективной памятью и собственными коллективными интересами, а не просто к сборищу «лиц еврейской национальности».
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.