[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2008 АВ 5768 – 8(196)
ДЕНЬ И НОЧЬ ДОКТОРА ПЕВЗНЕРА
Яков Шехтер
«Двадцать шестое мая Русальный день: где русалки пробегут, там травы густы, где полежат – всходят цветы, где выжмут косы – там грибы в осень. Доктор, вы встречали сегодня русалок?»
Терапевт Певзнер, крепкого сложения брюнет, чем-то похожий на ворона в белой докторской шапочке, хмыкнул и передвинул мышку на графу «Ответить».
«Да, только что видел одну в очереди за новыми купальниками», – быстро отстучал он по клавиатуре лэптопа и клюнул указательным пальцем ENTER.
В электронных недрах компьютера что-то слегка зажужжало, и ответ стремительно унесся по бесконечным проводам, проволочкам и нитям всемирной паутины. Доктор откинулся на спинку кресла и сладко потянулся крепким, хорошо задрапированным телом.
До конца дежурства оставалось три часа. Потом бассейн, сауна, сорок минут на тренажерах и домой. Ужин, жена, широкая постель с хрустальным бра в изголовье, от которого по стенам разбегаются цветные пятнышки мягкого света. Жена опять заведет разговор о ребенке… Что ж, возможно, пришла пора подумать и об этом. Хотя нет. Еще год, полтора. Пусть раскрутится его новая практика, и вот тогда…
Певзнер выпрямился и посмотрел на экран. Ого, ответ уже пришел.
«Когда я была русалкой, купальники не были у нас в моде. А какой фасон теперь носят русалки? Для хвоста раздельный купальник?»
Он снова хмыкнул и написал:
«Да нет, хвост наружу».
Закончив с отличием медицинский, Вадим Певзнер несколько лет проработал в больнице и быстро понял, что из этого роя не выйдет ничего хорошего. Денег едва хватало на одежду и минимальное обеспечение жизнедеятельности. Обо всем другом оставалось только мечтать. Но не деньги главное, нет, не деньги. Ему хотелось чего-то большего, чем поденщина на кровавом больничном конвейере.
И он снова пошел учиться. Новая специальность звучала куда более привлекательно, чем старая: сексопатолог.
«В наш сумасшедший век, – думал Певзнер, – когда все заботятся только о себе и своих удовольствиях, у врача с таким профилем не будет отбоя от клиентов».
Учился Певзнер по вечерам, а для привлечения клиентуры начал заблаговременную рекламную кампанию. Открыв блог на бесплатном сервере Mail.ru, он честно выложил всю информацию о себе. Ксерокс диплома, справку про специализацию на сексопатолога, благодарственные письма от больных. Все подлинное, настоящее, без обманок.
«Честность – лучшая реклама», – считал Певзнер.
Правда, с фотографиями он чуть-чуть схитрил. Нет, это были его всамделишные фотки, только слегка приукрашенные умелой рукой. За них пришлось выложить хорошие бабки профессиональному фотографу, но работу тот выполнил на все сто: облик врача внушал абсолютное доверие. Этакий мудрый, теплый, но вместе с тем молодой и энергичный человек. Так и хочется поведать ему о своих проблемах и спросить совета.
«В качестве начальной акции, – значилось на первой странице блога, – доктор Певзнер консультирует бесплатно».
Тут уж и дураку становилось понятным: доктор гребет столько зелени, что может позволить себе быть щедрым.
Письма посыпались моментально. Правда, поначалу писали ищущие развлечения абоненты. Понять, кто скрывается в сети под именами и фотографиями, невозможно, поэтому Певзнер отвечал всем.
«Доктор, у вас такие умные и чуткие глаза, давайте дружить», – писала одна скучающая дама.
«В каждой шутке есть доля шутки», – отвечал Певзнер.
«Именно на такой мудрый ответ я и надеялась! Спасибо вам за то, что вы имеете чувство юмора и такта», – откликалась дама и спрыгивала с контакта.
Приходили и наглые дурачки, писавшие похабщину и матерщину. Супротив них доктор запускал спецпрогу, определял IP-adress нахала и навсегда закрывал доступ.
Первые две недели на блог заглядывали только такого рода посетители, но Певзнер не терял терпения, и вскоре начались более серьезные заходы:
«Доктор, простите, что забераю ваше время!!!! Просто хочеться рассказать наболевшее, конечно есть подруги, но – это не то!!
Вас я не знаю – это проще. В своей жизни я сделала самую большую глупость. Я считала себя сильной женщиной, но наверно переоценила свои возможности. Мне надоело терпеть, что мой муж не только не как за каменной стеной, но даже на плохую изгородь не похож и я ушла от него. Взяла только детей, даже вещи не взяла, хотя сама все заработала. Вот пишу, а на душе до сих пор тяжело вспоминать. Может, надо терпеть было? Дети меня поддерживают, говорят ты мама у нас сильная. А какая я сильная, по ночам в подушку плачу!
Как теперь жить? Сама не знаю? Извените, писала – плакала. Зачем вам говорю, сама не знаю, честно!!»
И Певзнер отвечал, утешая и советуя. Конечно, дальше чем «спасибо, спасибо вам, доктор» дело не шло, но он и не рассчитывал на нечто большее.
Когда количество посещений перевалило за сотню в день и отвечать на все вопросы он уже не мог, пришлось заняться фильтрацией. Певзнер заготовил несколько стандартных ответов, подходивших к типичным ситуациям и рассылал их, почти не вчитываясь в суть задаваемых вопросов. Но жителям Москвы и Московской области, то есть потенциальным клиентам, он уделял особое внимание. До корочки сексолога его отделяли полгода, к тому времени он планировал повесить на блоге адрес и телефоны своего кабинета и приступить к частной практике.
На вопросы Певзнер отвечал во время дежурства в больнице, то есть за те же деньги. Некоторые письма его забавляли, и он развлекался, отвечая легко и не задумываясь.
Лэптоп мигнул, показав, что на блог пришло новое сообщение:
«Ладно, забудем русалок. Мне в детстве нравилось парить вдоль улиц на уровне второго этажа, зато сейчас я летаю в основном в звездном небе».
Он быстро набрал:
«Так вы не русалка, а ведьма», – и нажал ENTER.
За окном нудно колыхался дождь. Крупные капли, словно большие слизняки, ползли по стеклу, оставляя за собой влажные следы. Что за погода – уже конец мая, а солнечных дней практически не было.
Певзнер подошел вплотную к низкому подоконнику и уперся лбом в холодное стекло. В старом медицинском учебнике он прочитал, что таким способом сто лет назад предлагали снимать головную боль. Певзнер усмехнулся.
«Как далеко ушла медицина всего за сто лет! Трудно даже представить, чем могли помочь больному врачи без рентгена, томографа, ультразвука и прочей современной техники. А лекарства… Если разобраться, в распоряжении врачей прошлого века были в основном слова утешения».
Он отлепил лоб и посмотрел на оставшееся мутное пятно.
«Как ни странно, но в нынешнем, напичканном электроникой и химией медицинском мире больше всего недостает именно этих слов, самого простого, доступного и дешевого средства врачевания. Именно за этим ко мне и приходят люди».
– Слова, слова, слова, – прошептал Певзнер. Он уже начал потихоньку принимать клиентов, честно предупреждая, что еще не закончил специализацию, но это, похоже, их не интересовало. Они хотели побыстрее услышать от него слова, да, всего только слова, и готовы были платить за них очень немалую цену.
Его бизнес-план оказался удачным: выручка за пять-шесть сеансов сексопатолога с лихвой перекрывала месячную зарплату больничного терапевта.
В дверь постучали.
– Вадим Ёсич, можно?
Он вернулся к столу, опустил окно блога на нижнюю панель и ответил:
– Да-да, войдите.
Зоя, сестра его отделения, чуть приоткрыла дверь и ловко протиснула полное тело в образовавшуюся щель. Высокая блондинка в обтягивающем халатике. Две верхние пуговицы, как всегда, в его, Вадима, присутствии, расстегнуты.
Он внутренне улыбнулся. Как всегда… Он специально проследил – когда его нет рядом, халат глухо законопачен до самого верха. Зоечка явно строит ему куры. Простая девушка из Московской области, Петушки или Люберцы, он и не помнит точно, хоть она и называла, хочет закрепиться в большом городе. Смешно-с!
В принципе, он не против, хоть Зоечка не совсем в его вкусе. Ему больше импонируют худощавые брюнетки, темные и волнующие, как лунная ночь. Белесые прямые пряди и пышно клубящаяся плоть нравятся меньше, хотя не оставляют равнодушным, нет, не оставляют.
Но на работе он не хочет никаких отношений. Это ведь только
поначалу они томно вздыхают и готовы на все. А потом начинаются обиды, упреки,
претензии, перешептывания с подружками, а там, глядишь и жалобы, слезы. В
общем, тайное быстро становится явным. К чему эти
проблемы?
О верности жене Вадим даже не думал. Да и что такое верность? Старое, стертое слово. Рассуждать нужно научно или, по меньшей мере, практично. Если ему удобно не изменять жене, он этого не станет делать. Не из-за каких-то непонятно кем придуманных принципов, а по конкретной причине обязанностей человеческого общежития. Ты мне, я тебе. Звучит банально и пошло, но тут-то и кроется самая глубокая истина. Если жена хочет удержать его только для себя, она должна постараться создать условия, при которых хлопоты по завязыванию знакомства и прочая куртуазная возня, предваряющая «то самое», станут для него обременительными, не стоящими конечного удовольствия.
– Да, Зоя, что случилось? – он постарался придать своему голосу строгость, сухость и вместе с ними некую проникновенность, подчеркивающую их общность, рабочую близость людей, тянущих одну упряжку.
– Больной из спецпалаты. Что-то он мне не нравится. Может, посмотрите?
– Да, конечно. Только принеси, пожалуйста, его карточку.
– Конечно, конечно, доктор, – Зоя выпорхнула из кабинета.
Сложись удобные условия, он бы, прямо скажем, был не против. Есть что-то обволакивающее в ее улыбке, блеске ровных зубов. Когда он полностью перейдет на частную практику, можно будет позвонить, назначить встречу. Надо попросить у нее номер сотового… Хотя, когда он уйдет из больницы, Зоечка, скорее всего, утратит к нему интерес.
«А этот Бергман, больной из спецпалаты… Она просто ищет повод с ним заговорить… Чем уже можно помочь бедолаге…»
– Вот, Вадим Ёсич, – Зоя, склонившись, положила на стол папочку Бергмана. Склонилась она больше, чем нужно, так что ворот халата, не сдерживаемый двумя пуговицами, отвис, демонстрируя то, чем Зоечка хотела привлечь его внимание и благосклонность. Но доктор Певзнер немедленно перевел взгляд на дело больного.
– Побудь пока там, я приду через пару минут.
– Хорошо, Вадим Ёсич.
«А духи у нее чересчур приторные. Слишком крепко она поливает ими свои прелести. Да и для работы такого рода запах не подходит, ему место в театре или в ресторане. Хотя Зоечка наверняка побрызгалась ими прямо за дверью, специально для меня».
Он поднял глаза и посмотрел в окно. В парке, окружавшем больницу, стояла немыслимая тишина. Блестящие лужи на черных асфальтовых дорожках отражали низкое серое небо, покрытое густой пеленой клочковатых облаков. Бледность и чистота заполняли парк.
«Да, Бергман. Что с ним, посмотрим еще раз. Прогрессирующая водянка головного мозга, многолетняя кома, не контактирует со средой, возвращающееся воспаление мочевых путей, вода в легких…»
Он отложил папочку.
«Б-же мой, чего они хотят от этого человека? Зачем тащат его по дороге мучений? Если бы сын или дочь, кто платит эти бешеные деньги, знали, что ощущает их отец. Если он молчит, это вовсе не значит, будто все внутри атрофировалось. Трудно даже представить себе больший ужас: столько лет быть запертым в клетке собственного тела и страдать, не имея возможности заплакать, попросить мучителей о жалости!
Нет, – оборвал Певзнер свои мысли, – он давно ничего не чувствует. Плавает в слоистом тумане бессознательности».
Он снова открыл папочку и пробежал глазами последние записи.
«Ого, так беднягу уже подключили к реанимационной аппаратуре. К чему, зачем, для чего продлевать эту жизнь? Достаточно десятиминутного перебоя в подаче электричества, и Бергман перестанет мучиться. Самый простой и рациональный выход. Впрочем, спецпалата подключена к автономному генератору. Так что Бергману предстоит еще пара дней страданий. Но не больше».
Он еще раз просмотрел записи.
«Да, от силы два-три дня. И упокоится с миром».
Певзнер встал, с хрустом потянулся, радостно ощущая тугую крепость тренированных мышц, одернул халат и пошел в спецпалату.
– Он хрипеть чего-то начал, – доложила Зоя. – Похрипит-похрипит и затихнет. А на приборах все вроде нормально, чего ж ему хрипеть?
«Чего ж ему хрипеть! – повторил про себя Певзнер и усмехнулся. – В таком положении не хрипеть нужно, а выть, задыхаться, руки грызть от боли».
– Сейчас посмотрим, – деловито сказал он и стал просматривать один за другим показания приборов. Зоечка была права, судя по цифрам, ухудшения не наблюдалось.
Он взял сухую руку больного, пощупал пульс. Просто так, ведь ритм сердечной мышце задавала машина. Старик захрипел, едва заметно дергая головой, и смолк.
– Доктор, я вас оставлю на пару минут, хорошо? – спросила Зоя. – Совсем забыла, в пятой палате уколы надо делать.
– Иди, иди, – сухо отозвался Певзнер, отпуская руку.
Зоя вышла, откровенно вертя задом. Тонкая ткань халата рельефно очерчивала высокие, волнообразно передвигающиеся бедра.
Его вдруг охватила злость. И на эту дуру, так называемую сестру милосердия, не понимающую, как надо себя вести возле постели умирающего, и на добреньких, благородненьких его деток, за деньги продлевающих мучения несчастного старика, и на идиотские законы, заставляющие тащить на помочах уже отжившее тело.
«Да не будь всех этих приборов, – Певзнер обвел глазами палату, мигающие лампочки, экраны осциллографов, панели, усеянные тумблерами и кнопками, из-за чего палата походила на кабину авиалайнера, – Макс Бергман давно бы уже лежал на кладбище и спал спокойно, под шелест листьев и посвистывание ветерка в ограде могилы».
Певзнер встал, решительно пересек палату и быстрым движением опустил вниз тумблер одного из приборов. Лампочки замигали красным, жалобно запищал зуммер.
«Достаточно пяти минут, – подумал Певзнер. – После этого, даже если включить прибор, пойдут сбои, и через час бедолаги не станет. Человеколюбие и здравый смысл подсказывают мне поступить таким образом. Да, именно человеколюбие и здравый смысл».
Он отсчитал по секундомеру пять минут. Звук зуммера вздымался и опадал в заданной гармонии, паузы проваливались между тонкими всплесками, тяжелые, точно камушки. Певзнер добавил для верности еще минуту и включил прибор.
Старик лежал тихо, нос пожелтел, восковой белизны щеки ввалились.
«Он давно уже умер», – устало подумал Певзнер. Злость куда-то пропала, тяжесть заканчивающегося дежурства вдруг навалилась на плечи. Тупо заныла шея. Он встал и пошел к двери.
– Ты пригляди за Бергманом, – сказал он Зоечке, о чем-то болтавшей в коридоре с техработницей. Ее халат был застегнут на все пуговицы.
Старик скончался через сорок минут. Дрожащая, извилистая синусоида на экране осциллографа превратилась в прямую линию. Певзнер спокойно написал заключение, проследил, как забирали тело, прошелся по палатам, потом сдал дежурство и отправился домой.
Вечерний туман заполонил парк. Косматые полосы висели между деревьями, словно кто-то развесил сушиться рваные простыни. Черный мокрый асфальт дорожек в сумерках казался еще чернее, а желтый свет из окон больницы неожиданно затеплился домашним уютом.
«Вот в таком же тумане плавала душа Бергмана, – подумал доктор Певзнер, – пока я не выпустил ее на свободу. Впрочем, какая еще душа?»
Он усмехнулся и ускорил шаг. Туман при соприкосновении оказался влажной пустотой, чуть застившей глаза.
– Рассуждать нужно научно, – прошептал Певзнер, – только научно. Нет никакой души, нет ни Б-га, ни черта. Мистика – вздор, досужие выдумки, сказки для дурачков. Пока живет в человеке сознание, живет и мир вокруг него. Для Бергмана все закончилось пять или шесть лет тому назад. Я исполнил свой долг, долг врача, понимающего, что происходит на самом деле. А остальное – острова.
Он отыскал на стоянке свой «kia rio», вытер дворниками запотевшее стекло, включил «Эхо Москвы» и через пять минут уже стоял в пробке на проспекте Мира. Конечно, добираться до дома было куда быстрее на метро и автобусе, но автомобиль – это статус, принадлежность к определенному классу. Не только в глазах окружающих, а в первую очередь – в собственных. Железная коробка на колесах придавала Певзнеру больше уверенности, чем с отличием законченный курс.
Сорокаминутную прогулку по тренажерам Певзнер проскочил на автопилоте. Шло туговато, словно на исходе сил, но он не стал придавать этому факту никакого значения. День лучше, день хуже. Когда хуже, недостаток тонуса компенсируется усилием воли. А воли у него хватает.
Радостное сознание хорошо исполненного долга неукротимо вплеталась во все упражнения, плыло рядом в бассейне, витало в хлопково клубящемся паре сауны. Даже в переливах звонка в дверь его квартиры тоже слышались победные, ликующие трели.
Когда Жанна была дома, Певзнер никогда не открывал дверь своим ключом. Мало ли… Из этой малости могло прорасти слишком много. Наученный неприятным случаем с одной из кандидаток на совместную жизнь, после которого, разумеется, ни о какой совместной жизни уже не могло быть и речи, он больше не рисковал появляться внезапно. Даже загодя предупредив о своем приходе по телефону, он всегда звонил, пользуясь ключом только в том случае, когда был твердо убежден, что в квартире никого нет.
Жанна, ловкая худощавая брюнетка, привычно чмокнула его в щеку и повела на кухню ужинать. Есть не хотелось – суточное дежурство и сауна отбили аппетит. Но Певзнер из вежливости поковырялся в тарелке, похвалил стряпню жены и перебрался в спальню, под хрустальное бра в изголовье супружеской постели, от которого по стенам разбегались цветные пятнышки мягкого света.
Обычно суточная разлука заканчивалась бурным финалом, но когда Жанна, прикорнув рядом, отработанным движением положила руку на бедро мужа, Певзнер не отозвался. События минувшего дня все еще текли сквозь него, словно вода из-под тающего снега, собираясь под ложечкой, точно в грязной, заросшей травой и корнями яме. Лежа на боку, он вдруг почувствовал, как вода из-под ложечки, журча, клубясь и мурлыкая, пробивается в его будущее, омывая скрытые клады, подтачивая зарытые в укромных местах скелеты, чтобы где-то далеко, вырвавшись на поверхность, растечься в сияющие на солнце ручьи. Это ощущение было таким новым, неожиданным и увлекающим, что Певзнер даже не заметил призыва Жанниной руки и погрузился в сон.
Он проснулся очень быстро, может быть, спустя всего несколько минут, оттого что в комнате присутствует кто-то чужой. Свет уличного фонаря тускло освещал сидевшего в кресле человека. Певзнер рывком соскочил с кровати, готовый дать отпор забравшемуся воришке, но тут же замер.
Опершись руками на подлокотники, в кресле сидел старик Бергман. Выглядел он точно так же: желтый нос, ввалившиеся восковой бледности щеки, узкие полоски губ, седая щетина на плохо выбритом подбородке. Только глаза были открыты. Певзнер всмотрелся, и сердце ухнуло в глубокую яму, а дыхание сбилось.
Глаза старика представляли собой белые выпуклые полушария, словно глаза античных скульптур. Но они жили, двигались, следя за Певзнером, и это движение слепых глаз было неожиданным и ужасным.
От старика исходила физически ощущаемая волна ужаса, леденившая кровь. Он молчал, но в его молчании крылись упрек и угроза.
«Может, мне все снится», – в отчаянии подумал Певзнер и посмотрел на Жанну. Та спала, раскинувшись, сползшая ночнушка открывала голое плечо и рассыпавшиеся по плечу волосы. Видение было слишком реальным, чтобы допустить мысль о сне.
Старик закашлялся. Прежде Певзнер никогда не слышал его голоса, ведь в больницу Бергмана доставили в коматозном состоянии.
– Что же ты наделал, сынок? – проскрипел старик, и от его слов Певзнеру стало легче. Интонации были не угрожающими, а обращение «сынок» успокаивало.
– Мне оставалось мучиться еще три часа – и все, круг бы замкнулся. А теперь… – он надсадно закашлялся, и Певзнер испугался, что Жанна проснется. – Теперь мне все предстоит начинать сначала, – добавил старик и вдруг заплакал. Он рыдал не по-стариковски, а как плачут обиженные дети, навзрыд, захлебываясь слезами, и Певзнеру вдруг стало безумно жалко этого старика. Он не понимал, что означают его слова и в чем, собственно, таится упрек, но сострадание шевельнулось в его вернувшемся на место сердце.
– Чем я могу вам помочь? – спросил он участливым докторским тоном.
Старик перестал плакать, отер слезы и поднял на Певзнера античные глазницы.
– Мне уже не поможешь. Себе помогай.
И тут до Певзнера дошла вся невозможность ситуации. Откуда в его комнате взялся умерший больной, смерть которого он зафиксировал собственными руками? Как он проник сквозь железную дверь, запертую на два замка? И чем вообще он может говорить, ведь судя по истории болезни, его голосовые связки давно атрофировались? Певзнер решительно шагнул к креслу, чтобы задать старику эти вопросы и… проснулся.
В комнате стояла глубокая ночная тишина. Светящиеся цифры дигитальных часов показывали половину третьего. Жанна тихонько дышала под боком, сползшее одеяло открывало голое плечо и рассыпавшиеся по плечу волосы.
Стараясь не шуметь, Певзнер выбрался из постели и вышел на кухню. Включил свет, умылся. Спать не хотелось. Он сел на табурет, положил руку на стол, покрытый розовой клеенкой, с изображениями терракотовых кувшинов, пурпурных виноградных кистей и тарелок с итальянскими рецептами. Пальцы мелко дрожали.
«Что за ерунда, – сказал себе Певзнер. – Давай рассуждать научно. Сон – это мираж, отходы жизнедеятельности сознания, свободное перемещение электронов по коре головного мозга. К реальности никакого отношения не имеет. В списках живых не значится. Как Бергман. Но почему ты так убежден, что недавнее видение означает нечто большее, чем холостую работу сознания? Отчего холодеет сердце и дрожат руки?»
Певзнер замотал головой, резко поднялся с табуретки и пошел в кабинет. Включил компьютер, быстрыми толчками пальцев ввел юзернейм и пароль. Новое сообщение. Ах да, он же не ответил бывшей русалке, теперь летающей посреди звездного неба.
«Если я ведьма, то вы убийца», – гласило сообщение.
Певзнер невольно вздрогнул. Какое совпадение! Русалка послала ему месагу, когда он собирался к Бергману. Но она же не могла знать… Конечно, не могла. Просто мир так велик, многосложен и многообразен, что в нем постоянно случаются всякие труднообъяснимые вещи. И не нужно строить на них теории и культивировать комплексы.
«Почему убийца?» – написал он в окошке «Ответить» и нажал Enter. На ответ рассчитывать не приходилось, вряд ли ведьмочка бодрствует в такое время. К его удивлению, сообщение вернулось почти мгновенно.
«Потому, что все врачи немного убийцы. Не спится, доктор? Дежурство или совесть замучила?»
– Вот дура! – рассердился Певзнер и погасил экран.
Несколько минут он расхаживал по комнате, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Потом открыл ящик письменного стола. Достал коробку из-под гаванских сигар и высыпал на стол пряно пахнущие фотографии. На ломких прямоугольниках старой фотобумаги с извилистым обрезом сидели и стояли в чопорных позах его родственники: седовласые старики в черных шляпах и дамы в платьях с фижмами, оборками, ленточками и прочей модной галантереей столетней давности. Когда-то мать называла имена, рассказывала забавные истории их жизней, но Певзнер никогда не ощущал трепета родства. Эти ветхозаветные старики и старухи не вызывали в нем никаких эмоций. Ему казалось странным и несправедливым, что в его жилах течет их кровь, а их гены определяют его дальнейшую судьбу. Он был человеком иного мира, иного сознания, иной культуры.
Бергман сейчас наверняка жалуется кому-нибудь из этих стариков, хотя бы вот тому, с карабасовской бородой, кустистыми бровями и гневными морщинами на высоком лбу. Посмотрите, мол, что учудил ваш потомок, и тот важно соглашается, сжимая пальцами набалдашник трости.
Певзнер подошел к зеркалу на стене и тревожно заглянул в его темную глубину.
«Вот так сходят с ума, да, именно так. Ну-ка, немедленно возьми себя в руки!»
Он вернулся на кухню, достал из холодильника бутылку пива, резко сорвал пробку и, поднеся бутылку ко рту, залпом выпил. Меньше всего ему хотелось снова увидеть Бергмана, поэтому спать нужно было крепко, без сновидений.
Потом он разбудил Жанну и через полчаса, устало обняв ее теплое тело, моментально заснул, словно провалившись в черную полынью. Бергман не появился.
Утром, протискивая «kia rio» через плотный поток автомобилей, Певзнер понял, что мир вокруг него стал немного иным. В нем появилась новая грань, иная ось вращения событий.
Увидев входящего в отделение Певзнера, Зоечка залилась румянцем.
– Доктор, – залепетала она вместо приветствия, – доктор, я не знала, извините, доктор.
Пуговицы ее халата были застегнуты до самого верха.
– О чем не знала? – недоуменно спросил Певзнер.
– Вадим Иосифович? – подошла старшая сестра. – Главврач просил вас, как придете, сразу зайти к нему.
– Что случилось, что за спешка?
– Понятия не имею, – голос старшей сестры звучал холодно и отчужденно. Она, несомненно, знала причину вызова, и холодность, внезапно сменившая привычное дружеское расположение, насторожила Певзнера.
Разговора с главным он не боялся. Главврач напоминал ему пожилого пса, доживающего свой век на коврике перед камином. Старичок блаженно мигал, разглядывая пламя из-под опущенных век, урчал сонно и благодушно, постукивал хвостом по паркету, а иногда, словно вспоминая былую прыть, грозно шевелил лапами, слегка оскаливая пожелтевшие клыки. Певзнер без труда находил с ним общий язык и был уверен, что сможет выпутаться из любой ситуации.
Главврач, против своего обыкновения, выглядел решительно.
– Вот что, Вадим Иосифович, – начал он, указывая рукой на стул. – Ситуация, в которую угодили вы и мы вместе с вами, весьма щекотлива. Я не прошу вас сразу отвечать на мои вопросы. Подумайте и вернитесь ко мне с полным и точным объяснением случившегося.
– Но в чем, собственно, дело? – в голосе Певзнера звучало вполне естественное удивление, но внутри все замерло от предчувствия беды.
– Видите ли, – главврач смотрел на него без гнева, а с сочувствием, с которым ветеринар оглядывает безнадежно больное животное, привезенное для усыпления, – родственники Бергмана, старика, умершего во время вашего дежурства, установили в палате компьютер, фиксирующий работу всех подключенных к больному приборов. Признаюсь честно, я об этом ничего не знал, а если бы знал, конечно же, не позволил бы. Но, – тут он многозначительно потер указательным пальцем правой руки большой палец, – кто-то из техников получил мзду и подсоединил компьютер. Так вот, сегодня утром они предъявили мне запись, из которой ясно следует, что смерть наступила вследствие отключения одного из приборов. Я опросил сестер и выяснил, что как раз в это время вы проводили осмотр больного. Я точно излагаю события?
Певзнер кивнул.
– Не знаю, что там произошло и не хочу знать. Я готов принять любую вашу версию, но прошу подыскать правильные слова и точные мысли. Идите, подумайте, припомните, как оно было, изложите все на бумаге и возвращайтесь ко мне минут через, – он сдвинул рукав рубашки и взглянул на часы, – пятьдесят, не позже.
Певзнер молча поднялся и вышел из кабинета главврача. Не зря приходил ночью старик с пустыми глазницами, ох не зря. В голове что-то щелкнуло, как щелкает затвор старого пленочного фотоаппарата, и вся его, Певзнера, жизнь вдруг предстала в совсем ином свете. Задыхаясь от волнения, он спустился по лестнице и вышел в парк.
Там царил другой день, совершенно не похожий на тот, который Певзнер оставил десять минут назад. Сияющий воздух наполняли ароматы травы, свежих листьев, влажной после ночи земли. Мир ждал перемен, судьбу можно было исправить и переделать, стоило лишь захотеть, протянуть руку и крутануть ее вокруг другой оси.
«Все теперь будет по-другому, – не веря самому себе, подумал Певзнер. – Начиная с этой минуты все в моей жизни будет по-другому».
Негромкие голоса больных, отдыхавших на скамейках, резали на дольки пышное тело дня, от взбитых сливок облаков, через синий, воздушный крем пространства до коричневой корки земли. Ловкие руки нянечек укладывали ломтики на подносы и развозили по палатам. Ветер носил между кустов лист газеты, белый, точно пустые глаза Бергмана, ерошил волосы больной, неподвижно застывшей у забора. Ее халатик был застегнут через пуговицу, а руки, нежно и страстно сжимавшие решетку, дрожали.
«Зойка, – со злостью подумал Певзнер, – вот кто настоящая ведьма!»
Газета взмыла, словно воздушный змей, и понеслась вверх, прямо в слепящее, недвижное небо.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.