[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2008 АВ 5768 – 8(196)
СвЯтые из ПаволоЧи, Бешт и коллективнаЯ памЯть
Илья Лурье
Кровавый навет – обвинение в ритуальном использовании крови христианских младенцев – сопутствовал евреям на протяжении многих сотен лет их жизни в странах Европы. Эта нелепая легенда, возникшая на христианском Востоке еще в эпоху поздней античности и получившая свою «классическую» форму в Англии XII века, с поразительной легкостью завладела массовым религиозным сознанием на континенте и стала одним из доминантных факторов в формировании облика евреев в глазах христианского общества. Популярность кровавого навета была укоренена, по всей видимости, в потребности средневекового религиозного сознания в зрелищной реактуализации «мук христовых», для евреев же преследования и изгнания, сопровождавшие навет, стали живым воплощением «мук галута», которые они должны были стойко переносить до прихода Машиаха – избавителя.
Особого размаха кровавый навет достиг в раздираемом межконфессиональными и социальными конфликтами Польско-Литовском королевстве XVIII столетия. С регулярностью ежегодного ритуала в различных регионах Речи Посполитой разворачивались судебные процессы по делу об истязании и убиении евреями христианских детей. Зачастую такие процессы заканчивались мучительной публичной казнью обвиняемых, вспышками насилия по отношению к евреям и разорением целых общин. Подробные отчеты об этих событиях откладывались в польских городских и церковных архивах, а память о них надолго становилась составной частью местного христианского культа.
Одним из наиболее значимых и драматических ритуальных процессов этого периода было житомирское дело 1753 года, жертвами которого стали более тридцати евреев из самой верхней страты общества – арендаторы крупных поместий высшей польской знати, принадлежавшие к общинам Паволочи и Ходоркова. Особый характер житомирскому процессу придавало и то, что он был инсценирован и проведен влиятельным и непримиримым борцом за господствующий статус католической церкви в Польше епископом Киевским и Черниговским, позднее занявшим еще более престижный пост епископа Краковского, Каэтаном Игнацием Солтыком (1715–1778).
Ход дела и его результаты наглядно представлены в двух документах, опубликованных в 1915 году в переводе на русский язык на страницах журнала «Еврейская старина» – органа Еврейского историко-этнографического общества[1].
Письмо Эммаусскаго епископа, коадъютора Киевскаго, Каэтана Солтыка Львовскому архиепископу (из г. Житомира)
Каэтан Игнаций Солтык.
В Страстную Пятницу, в имениях князя воеводы Люблинского, евреи, похитив дворянского ребенка четырех лет от роду, держали его у себя в течение всей субботы, и лишь по окончании шабаша (в виду того, что их праздники по ветхому завету – Песах – совпали в этом году с нашими), съехавшись из разных городов и местечек Великого Коронного Гетмана, князя Литовскаго, подстолия и др. владельцев, приступили к истязанию этого ребенка.
Прежде всего раввин проколол ему левый бок перочинным ножиком, затем прочел что-то по книгам, а в это время другие евреи кололи ребенка небольшими гвоздиками и длинными булавками, выжимая у него при этом невинную кровь из всех жил в особую чашку; эта кровь была сперва разлита в бутылочки и другую посуду, а затем распределена между присутствовавшими.
Еще до начала упомянутаго истязания, они, в виде опыта, завязали ребенку глаза и, поставив его посреди комнаты, повелели ему пойти в желаемом ему направлении; когда же ребенок, двинувшись с места, направил свои шаги непосредственно в сторону входной двери, то они пришли в отчаяние, думая, что их постигнет неудача в этом деле и что оно будет обнаружено.
Но присутствовавшие старшие, писари и сборщики стали их ободрять, говоря, что это во всяком случае будет денежным, но не уголовным делом.
Несмотря на такие мучения, ребенок оставался живым почти целый час; затем он был обмыт и, по приказанию присутствующих, отвезен в рощу, причем отвозившие лица сбросили его среди мелкаго кустарника; но на обратном пути они заблудились и, блуждая всю ночь, едва успели выбраться и приехать на место совершения преступления. Но лишь только они успели доложить об исполненном, им велено было вернуться и спрятать тело где-нибудь подальше, в более густое место рощи. Однако на этот раз они не могли более найти прежнее место.
Опечаленный отец в поисках своего ребенка отправился на следующий день, а именно в Светлое Воскресенье, в костел и с этим намерением упал ниц перед чудотворною иконою Пресвятой Девы. Пролежал он в таком положении в течение всей обедни, после чего у него явилось вдохновение – отправиться в рощу и именно к тому кусту, где брошено было тело ребенка. К нему из усердия присоединилось еще свыше ста других лиц дворянскаго звания.
После непродолжительных поисков ими найдено было в кустах голое тело дитяти, и тут же рядом на других отдельных кустах они нашли развешанными: рубашку, платье, кушак и шапочку ребенка. Подобрав тело, они понесли его в церковь, и, когда проходили с ним мимо корчмы, в которой дитя было замучено, то из левого бока, а именно из места первой нанесенной ему раны, показалась кровь. А потому, как на основании этого обстоятельства, так и ввиду других имевшихся на евреев подозрений, немедленно же в этой деревне схвачено было два местных корчмаря-еврея с их женами, которые сознались во всем и показали еще на других евреев.
В тот же день (так как все это случилось на расстоянии не более шести миль отсюда) мне сообщено было об этом. Принимая во внимание, что дело это касалось веры и славы Божьей, я не замедлил отнестись к нему с возможным усердием и немедленно же издал распоряжение об аресте и «позвы» относительно явки в суд. Причем, ввиду того, что некоторые из панов их милостей управляющих имениями, из опасения перед владельцами этих имений, делали различные затруднения относительно выдачи и ареста, я вынужден был лично разъезжать по этим имениям, убеждать их милостей производить аресты.
Ввиду этого мне впоследствии без всяких затруднений выданы были все участники, каковых у меня имеется уже здесь в тюрьме и в кандалах тридцать один еврей и две еврейки, в том числе наиболее знаменитые и наиболее богатые арендаторы из этих местностей.
Со вчерашнего дня я начал вести допросы, по окончании коих я отошлю это дело, ввиду уголовного его характера, в здешний Гродский Суд. Среди простонародья проявилось такое усердие, что оно было готово вырезать всех евреев, и с усмирением его было много дела. Из числа участников сильно избиты были лишь два еврея, за которыми я распорядился тщательно ухаживать, т. к. они необходимы мне для допроса.
Что касается упомянутого замученного ребенка, то я распорядился доставить его (тело) сюда для осмотра. А по производстве осмотра поместить в костел. Здесь оно находится уже в течение двух недель, причем оно не разлагается и не только не издает зловония, но, напротив, от него исходит какой-то особый запах.
Лишь по окончании допросов это святое тело невинного и мученика будет мною введено торжественно в кафедральный костел. Я распорядился уже об изготовлении для него надгробной надписи, для вечной памяти о сем деле.
Когда упомянутое тело нужно было привезти сюда, оно взято было из церкви во двор и временно помещено в избу, и когда к нему приводили обвиненных евреев, то кровь хлынула почти из всех ран, что уже удостоверено мною допросами присутствовавших тогда при этом дворян.
Сообщая о вышеизложенном как касающемся нас всех, пребываю с совершенным почтением.
Ритуальное убийство. Неизвестный автор. Первая половина XVIII века.
Донесение об исполнении приговора
После первого декрета последовало исполнение приговора. Прежде всего Кива, знаменитый в этих местностях арендарь имений Билиловскаго, великаго короннаго гетмана, и Поволоцкаго, князя подстолия Литовского, Поволоцкий раввин Шнайер, Харлеевские арендари: Маер Мордухович и сын его Шмая и похитившие, по приказанию старших, этого ребенка арендари Марковой Волицы: Еля и Янкель, – все перечисленные шесть лиц поведены были сперва на рынок, где им обложили руки облитыми смолою деревянными щепами, затем обмотали до локтей паклею и зажгли таковую. В этом состоянии их провели за город, под виселицу, где сперва с каждого из них содрали по три полосы кожи, потом четвертовали живьем, отсекли головы и эти последние, а также отдельные четверти тела, развешали на кольях. Из всех один лишь Еля с женою просил святого крещения и присужден к более легкому наказанию, а именно к простому обезглавливанию, но епископом-коадъютором Киевским для него исходатайствовано было освобождение от смертной казни; с остальными же, упорствующими в своем злодеянии, поступлено было согласно приговору.
На следующий день шесть вышеупомянутых евреев, приговоренных к четвертованию живьем, а именно: Дзидус из Паволочи, Берко из Ходоркова, Давид арендарь из Сокульчи, Мевша арендарь из Котлярки, Давид арендарь Ходорковский из Ходоркова (самый богатый из всех в этих местностях) выведены были под виселицу, причем трое из них, упорствующие, казнены были согласно приговору. Остальных, а именно: Давида арендаря Ходорковского, Хаима и Мевшу из Котлярки, изъявивших желание принять святое крещение, приказано было просто обезглавить; но для вящего просвещения их святой верою исполнение приговора было им отсрочено до следующего дня, каковое исполнение и последовало, причем, к великому уназиданию для всех, ввиду твердости в вере, тела этих вновь крещенных положены были в гробы и проведены в процессии в кафедральный костел Епископом-коадъютором в полном облачении, в сопровождении многочисленного духовенства белаго и монашествующего, не только католического, но и греческаго исповедания, и при громадном стечении панов, обывателей и военных; в кафедральном соборе отслужены были многократныя заупокойные богослужения и панихиды, продолжавшиеся до двух часов пополудни, а вслед за этим последовали похороны этих тел.
Тринадцатый еврей, Квилевский арендарь Зейвель, приговоренный к смертной казни, через отсекновение головы, но выразивший желание принять вместе с женою и четырьмя детьми крещение, освобожден был от смертной казни по ходатайству епископа-коадъютора.
Что касается четырнадцатого еврея, Герца Бездетнаго из Паволочи, успевшего бежать еще при возникновении дела, то он приговорен к четвертованию живым, где бы он ни был пойман.
По окончании исполнения приговора епископом-коадъютором произведены были церемониал Святого крещения над тринадцатью лицами, евреями и еврейками, с приобщением их в первый раз Святых тайн, и обряд бракосочетания трех пар.
Нет сомнения в том, что события, описанные в этих устрашающих своей непосредственностью и откровенностью документах, имели самое травматическое воздействие на еврейских современников. Можем ли мы сегодня установить, как воспринимали они житомирский навет, который по существу являлся лишь одним (хотя и наиболее кровавым) звеном в цепи судебных преследований, обрушившихся на евреев Польши в этот период?
В современных исторических исследованиях часто отмечается, что в традиционных обществах память о прошлом может сохраняться и передаваться в различных нарративах, совсем не обязательно исторических. Это наблюдение справедливо и в отношении еврейской коллективной памяти[2]. Действительно, характерное для еврейского религиозного сознания противопоставление «мук изгнания» грядущему искуплению естественным образом требует встроить конкретные события в жизни народа – и в особенности если речь идет о гонениях – в обобщенную циклическую схему, лишенную какого-либо поступательного движения. В результате эти события сохраняются в коллективной памяти, но при этом теряют свое историческое своеобразие и сливаются с сотнями других трагедий, из которых соткано существование в галуте. Важнейшим инструментом такого «преодоления» истории являлась поминальная литургия, с раннего Средневековья служившая своеобразным пантеоном теней прошлого. Житомирская трагедия не стала исключением. Еще в конце XIX века была записана бытовавшая на Волыни поминальная молитва о «святых из Паволочи и Ходоркова», которая позволяет взглянуть на житомирский процесс глазами его современников-евреев:
Б-же любвеобильный, обитающий горе, защитник вдов и отец сирот! Доколе будешь Ты молчать и прощать за невинную кровь, непорочную кровь благочестивых праведников? В городах и в полях вопиет пролитая кровь братьев наших, истерзанных и замученных. Взгляни, о Г-споди, и воззри с обители Твоей на пролитую кровь чистых душою и умудренных познаниями, дай обресть успокоение полное, под крылами величия Твоего, на лествице святых и чистых, сиянием неба озаренных, – душам: раввина, мученика рабби Сендера, сына р. Соломона, Акивы, сына р. Моисея, Мейера и сына его р. Шемая, Якова, сына р. Рувима, Давида, сына мученика р. Симеона, Моисея, сына мученика р. Авраама, Бера, сына р. Иеуды, Давида, сына р. Самуила, Хаима, сына р. Иеуды, Моисея, сына р. Иосифа-Абрама. Все они святы, как агнцы чистые, и приняли на себя жестокий приговор. Да будут зачтены их заслуги остальным детям изгнания, дабы оградить их от всяких гонений и преследований. Г-сподь да будет их уделом и да покоятся они в мире на ложах своих. Возгласим же: Аминь[3].
Этот пронзительный текст относится к традиционному ашкеназскому литургическому жанру плача (кина) и вполне мог бы вписаться в сборники плачей по убиенным во время Первого крестового похода 1096 года или в годы Хмельнитчины.
Выясняется, однако, что в данном случае реакция евреев на кровавый навет и последовавшие за ним судебные бесчинства не ограничивалась традиционными смиренными жалобами, обращенными ко Всевышнему. Свидетельства о совсем ином восприятии происходящего мы находим в несколько неожиданном источнике – в книге Шивхей а-Бешт («Хвалы Бешту»), изданной в 1814 году и сразу же завоевавшей необыкновенную популярность среди евреев Восточной Европы. Книга эта представляет собой сборник рассказов о р. Исраэле Бааль-Шем-Тове (Беште), выдающемся мистике и основателе влиятельного религиозного движения – хасидизма. По своему характеру она является ярким образчиком особого литературного жанра – жития святых, или агиографии, весьма распространенного как в еврейской, так и в христианской среде. Однако в рассказах из книги «Хвалы Бешту», которые на протяжении многих лет передавались из уст в уста, прежде чем были опубликованы, отразились конкретные исторические реалии эпохи в восприятии их современников.
Один из рассказов о Беште имеет непосредственное касательство к нашей истории.
Исраэль Бааль-Шем-Тов. Том Блок. 2006 год.
Кровавый навет в Паволоче
Когда случился кровавый навет в Паволоче, убежал раввин Коростышева, которого звали р. Давидом. И хотел он бежать в пределы Валахии, ибо все большие люди из окрестных местечек боялись, что навет коснется и их. Когда он пришел в святую общину Меджибожа, то Бешт удержал его, и много раз говорил ему Бешт, что те спасутся. И после того как те были убиты, пришло к упомянутому р. Давиду письмо, рассказывающее о страшных и жестоких муках, которые выпали на долю каждого из них, и пошел он с этим письмом к Бешту, и тот опечалился до чрезвычайности. А дело происходило накануне субботы, и пошел он в микву, и сильно плакал, и прочел молитву минху с такой великой скорбью, что все его сподвижники не могли даже головы поднять. И подумали они про себя: «Быть может, когда придет срок встречать субботу, он встретит ее в радости». А он произнес встречу субботы и вечернюю молитву с той же скорбью сердечной, благословил вино с плачем, омыл руки и сел за стол. И удалился в спальню, а там распростерся на земле, и оставался лежать так. А домочадцы и гости ждали его до тех пор, пока не начали гаснуть свечи. Пошла его жена и сказала ему: «Скоро погаснут свечи, а гости ждут». Сказал он ей: «Пусть поедят, произнесут застольную молитву и уходят». Жена тоже пришла в ту комнату, где был Бешт, и легла спать на свою постель. А Бешт все еще лежал на земле с распростертыми руками и ногами. И встал упомянутый р. Давид около двери, чтобы видеть, чем кончится дело. И устал стоять, взял скамеечку и сел у входа. Около полуночи услышал он, что тот говорит жене: «Прикрой лицо». И в тот же миг комнату озарило сияние, и свет пробивался сквозь щели. И сказал он: «Благословен грядущий р. Акива[4]». А также и другим святым мученикам, не знаю их по именам, сказал он: «Благословен грядущий». И р. Давид узнал р. Акиву по голосу. Сказал Бешт святым мученикам: «Приказываю вам пойти и свершить отмщение врагу, вину возведшему, называемому стигатором[5]». Ответили святые и сказали: «Да не сойдет вновь с уст ваших слово такое, и сказанное вами да будет отменено. Вы, ваше степенство, не знаете силы своей. Когда вы нарушили чин субботы, начался большой переполох в Райском саду, и бежали из всех чертогов, как от меча. И когда мы пришли в чертог повыше, там тоже разбегались. И мы не могли понять, почему так, пока не поднялись в возвышенное место, где знали. Закричали на нас: Скорее идите и уймите слезы Бешта! И должны мы вам сказать, ваше степенство, что все испытания, которые выпадают на долю человека при его жизни, как шелуха чесночная по сравнению с той мукой, которую мы приняли во славу Его благого и высокого имени. Однако и дурное начало сделало свое дело, и хотя мы гнали его от себя обеими руками, смутило на миг наши мысли[6]. Из-за этого мы были вынуждены страдать полчаса в преисподней. А потом мы вошли в райские кущи и стали говорить, что хотим отомстить своим ненавистникам. Сказали нам: Еще не пробил их час, но если вы хотите отомстить, то должны согласиться на новое воплощение. И сказали мы: Хвала Всевышнему, что приняли мы муку за Его имя и были вынуждены страдать в преисподней, ибо все мучения – как шелуха чесночная по сравнению с тем получасом в преисподней. А если мы, вновь воплотившись в этом мире, совершим, не дай-то Б-г, какой-нибудь грех, который не сможем исправить? Уж лучше мы не будем ни мстить, ни воплощаться. Поэтому мы просим вас, ваше степенство, чтобы вы отказались от тех слов, которые произнесли». И спросил у них Бешт: «Почему с небес ввели меня в заблуждение и не открыли мне, что вы должны принять святую муку?» Ответили они ему: «Узнав об этом, вы бы неотступно молились и отменили бы этот приговор, и была бы тогда, упаси Б-же, большая беда. Поэтому-то и не сообщили вашему степенству». А от нашего раввина я слышал, что Бешту, по собственным его словам, обещали отменить этот приговор, но некий проповедник проповедовал в святой общине Броды и зарабатывал на положении узников, чем пробудил вышние суды и явился причиною казни узников[7].
Братская могила казненных в Житомире в 1753 году.
Житомирские события 1753 года представлены в этом драматическом рассказе о Беште совершенно в ином ракурсе и совсем в иной тональности. Кровавый навет становится толчком к разворачиванию целой мистерии, происходящей одновременно на земле и на небесах. Главным героем ее является Бешт, обуянный жаждой мщения и пытающийся обратить события вспять – вернуть убиенных в мир и направить их гнев на гонителей. Однако этому плану не суждено было воплотиться: сами жертвы останавливают руку мстителя. Выясняется, что за кровавыми событиями в Житомире скрывается высший смысл, неведомый стороннему наблюдателю, и только Бешт, благодаря своему мистическому дару, оказывается в состоянии раскрыть его. Рассказ выдвигает определенную мистико-этическую концепцию, разрешающую проблему ненаказуемого зла: то, что представляется непосвященному злом, на самом деле оказывается испытанием на пути к искуплению.
Собственно, финал этой истории возвращает нас к смиренной позиции, выраженной в поминальной молитве, однако путь к ней здесь проходит через вспышку протеста, ненависти к гонителям и внутренней борьбы, совершающейся в сердце героя. Можно предположить, что эти переживания отражали реальные чувства, которые испытывали свидетели описанных событий. Таким образом, рассказ о Беште, в силу самой своей жанровой природы являющийся частью коллективной памяти восточноевропейского еврейства, позволяет нам приоткрыть завесу над внутренним миром евреев и выявить их настоящую реакцию на преследования, которая включала и гнев, и бунт против воли небес, и жажду мести, и противостояние соблазну крещения, и готовность к самопожертвованию.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.