[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2008 ТАМУЗ 5768 – 7(195)
Экспрессионист против коммуниста
Моисей Кульбак
Зелменяне
Пер. с идиша Р. Баумволь
М.: Текст, 2008 (серия «Проза еврейской жизни»). – 203 с.
Переиздание этой книги, единственный раз выходившей по-русски в 1960 году, – возможно, главная удача серии «Проза еврейской жизни». Хотя ничто, казалось, этого не предвещало: написанный в начале 30-х роман о крушении мещанского мирка и социалистическом строительстве – зачем он сегодняшнему читателю, которому пафос «лобастых мальчиков невиданной революции» (П. Коган) давно смешон, если не противен?
Но дело в том, что никакого пафоса у автора нет. То есть у Кульбака-человека он, вполне вероятно, наличествовал, но вот Кульбак-прозаик обходился без него. Традиционное для литературы тех лет разделение – сатирически о классово чуждых, патетически о своих – к «Зелменянам» имеет мало отношения. Все герои книги увидены одним и тем же глазом, описаны одним и тем же пером. Гротеск у Кульбака является не просто способом изображения старого уклада, он составляет самую сущность авторского взгляда на мир.
Роман Кульбака писался и выходил в свет двумя отдельными порциями – в 1931-м и 1935-м. И уже рецензенты первой части, обругав автора за сочувственное отношение к отрицательным героям, задали ту оптику, которая и сегодня во многом определяет трактовку «Зелменян». Знак, разумеется, поменялся с минуса на плюс, но сама интерпретация осталась неизменной. Вот и переводчица романа Р. Баумволь пишет, что от сатиры автора «пахнет добротой и лукавством». (Заметим, что книга Кульбака переведена с настоящим блеском, на том уровне, который делает иноязычное произведение фактом русской культуры.) И обозреватель «Независимой газеты» уверяет, что изображенный в романе «рушащийся уклад вызывает жалость». И современная Еврейская энциклопедия сообщает: «Автор нашел теплые краски как для “положительных”, так и “отрицательных” персонажей».
На самом деле все обстоит ровно противоположным образом – теплых красок не досталось ни тем ни другим просто потому, что в палитре Кульбака таковые отсутствовали вовсе. Взгляд художника холоден и беспощаден, герои не вызывают у него ни жалости, ни сочувствия. Он смотрит на них с прищуром патологоанатома, рассматривающего забавных, но пригодных лишь для вивисекции подопытных зверьков. Отсюда фирменный кульбаковский черный юмор, порождающий лучшие страницы его прозы:
Наш город тогда находился под пушечным огнем. Хозяйки всей улицы позапирали дома и спустились к реб Зелмеле в погреб. Вдруг тете Гесе захотелось куриного бульону. Почему? В тесноте она до тех пор смотрела на реб Ёхескла, резника, покуда ей не захотелось курятины. Она поймала курицу, резник вытащил халеф, и они вышли во двор, чтобы ее зарезать.
Но тут на двор обрушился страшный огонь и выбил все стекла.
Когда стихло, сосед постучался в погреб и позвал людей. Тетя Геся лежала спокойная и бледная, как будто ничего не случилось, возле нее – бородой вверх – голова резника, а он сам, резник, лежал на поваленном заборе с халефом в руке.
Тут же стояла курица и размышляла о превратностях судьбы.
Спрашивается, кому сочувствует автор в этом эпизоде – кроме курицы, конечно?
Первое послереволюционное десятилетие Кульбак провел в Вильне и Берлине, но в 1928 году вернулся в Советский Союз, захваченный идеями строительства новой жизни. То есть Кульбак-человек был коммунистом или, по крайней мере, сочувствующим. А Кульбак-художник был экспрессионистом, создававшим гротескный мир и доходившим иногда до почти платоновского градуса смещения и искажения реальности. И как художник, свой экспрессионизм он любил куда больше не только традиционного еврейского быта, но и коммунизма.
Потому и идейный большевик Бера выходит у него неотличимым от старших Зелменовых – убежденных мещан. При всем желании невозможно рассмотреть никакого благотворного влияния марксизма в этой мясной машине, непрестанно отправляющей пищу «через рот прямо в желудок», а после насыщения садящейся на диван и напевающей под собственный балалаечный аккомпанемент: «Когда я ездил в Ростов-на-Дону, / Я брал с собой буханку хлеба. / Когда я ездил в Ростов-на-Дону, / Я буржуев лупил, як треба».
То есть бдительные критики 30-х правильно учуяли опасность, но не поняли до конца, откуда она исходит. Впрочем, роман Кульбак под их нажимом все же испортил, приписав вторую часть, где главной героиней становится еще одна из младшего поколения Зелменовых – Тонька, выписанная в совершенно чуждой автору манере.
Да и не в одной манере тут дело. Гротеск – по определению статический метод, он не знает динамики. Так что попытка показать зелменовский мир в развитии была заведомо обречена на неудачу – неудачу, не отменяющую того факта, что «Зелменяне» остаются одним из самых интересных явлений советской литературы 30-х годов.
Михаил Эдельштейн
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.