[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2008 ТАМУЗ 5768 – 7(195)
Человек, который любит дождь
Николай Александров
При имени Вуди Аллена (он же Аллен Стюарт Кенигсберг) первая мысль или первая возникающая ассоциация – универсализм. Забавно, что почти одновременно с этим возникает и ассоциация прямо противоположная – однообразие.
Действительно, с одной стороны, Аллен – мастер на все руки. Он писатель, сценарист, актер, режиссер, он сам пишет сценарии, сам снимает фильмы и сам же в них и играет. Еще он играет на кларнете и умеет показывать фокусы. Иными словами, в многогранности личности Вуди Аллена нет оснований сомневаться. Тем более что он пять раз был женат, то есть официально жил по крайней мере с пятью женщинами, что, вне всяких сомнений, свидетельствует о богатом и разностороннем даровании.
Однако, с другой стороны, Вуди Аллен как будто всегда одинаков. Он словно бы все время снимает одно и то же и одного и того же, то есть себя. Разумеется, зритель остается в полной уверенности, что Аллен на экране и в жизни – одно и то же лицо.
Для того чтобы понять, какой Аллен актер, – нужно смотреть его в фильмах других режиссеров. Для того чтобы по-настоящему оценить его режиссерский талант, следует смотреть фильмы, где он сам не играет. Как «Матч-пойнт», например.
Он принципиально не живет в Голливуде, осознанно обосновался в Нью-Йорке, он убедил всех, что снимает авторское кино, не гонится за коммерческим успехом и вообще – деньги для него не главное. Но вот выходит на экраны «Матч-пойнт» – первая за долгое время успешная в американском прокате картина Аллена. И кажется, это совсем не алленовский фильм по стилистике, по ритму, по теме.
Вуди Аллену удобнее жить в мифе, находиться в ореоле образа, который он тщательно создавал еще в ту пору, когда впервые начал выступать с эстрады со своими скетчами. Еврей-интеллектуал, закомплексованный, робкий неудачник, сомневающийся в себе. Нерешительный во всех действиях и поступках, вызывающий сожаление. Милый. Именно так назвала его Миа Ферроу, когда во время ее громкого бракоразводного процесса с Вуди Алленом ей позвонил Фрэнк Синатра и спросил: может быть, стоит «переломать ноги этому подлецу»? «Нет, – отвечала Миа, – все-таки он милый».
Когда Аллен вынужден был однажды оставить свою съемочную группу и улететь на похороны отца, по его возвращении все были удивлены – как, он один, самостоятельно улетел? и прилетел? – настолько все были убеждены в его беспомощности.
Беспомощность – не более чем миф. Равно как и внешняя хлипкость, неспортивность. Аллен неплохо играл в бейсбол в юности и до сих пор неравнодушен к спорту: «Я обожаю смотреть многие виды спорта… Бейсбол, баскетбол, бокс, футбол, теннис, гольф… Проще перечислить виды спорта, которые мне не нравятся».
Даже в личной беседе, при видимой откровенности разговора, Аллен как будто не вполне открывается. В этом лишний раз убеждает книга шведского кинокритика Стига Бьоркмана «Вуди Аллен»[1]. Это интервью с Вуди Алленом, точнее – одна долгая беседа, которая записывалась в офисе Аллена, в частном кинозале со скромной обстановкой (в основном помещение было заполнено обширной алленовской музыкальной коллекцией). Книга подробная и основательная. В дотошности, эрудированности, компетентности Бьоркмана нет никаких сомнений. Он изучил биографию Аллена, он все знает, он все видел, он в деталях помнит все алленовские фильмы. Бьоркман задает умные вопросы, интересуется вроде бы всем необходимым: как Вуди Аллен пишет сценарии, как снимает, каких операторов выбирает и почему, как работает с актерами, читает ли современную американскую литературу, каких режиссеров знает и любит, каких писателей и поэтов читал. И вроде бы Вуди Аллен уравновешенно и подробно Бьоркману отвечает, ничего не таит.
На съемках фильма «Матч-пойнт».
Кадр из фильма «Энни Холл».
Но все-таки возникает ощущение, что, несмотря на видимую откровенность, подлинный Аллен ускользает. Создается впечатление какой-то недоговоренности. Уж больно холоден, академичен разговор. Лишь иногда, в отдельные моменты, в словах Аллена проступает нечто личное, выношенное, мировоззренческое. Ну вот, например: «Если я просыпаюсь, смотрю в окно и вижу примерно такую картину, как сейчас, я понимаю, что у меня все хорошо. Чем хуже, тем лучше. Если идет дождь и все небо затянуто тучами – все хорошо. Если на небе ни облачка и все вокруг залито солнцем, я заранее знаю, что у меня в этот день будут какие-нибудь неприятности. Личного характера… Лично мне дождь всегда давал ощущение близости. Люди вынуждены сидеть дома. Люди ищут прибежища, спасаются у себя в домах. Те, кого дождь застал на улице, стараются куда-нибудь спрятаться. Все движения направлены вовнутрь. Кроме того, это чувство связано у меня с океаном, с океанской водой. Океан многое для меня значит, сцены у океана есть во многих моих картинах: в “Энни Холл”, в “Интерьерах”, в “Преступлениях и проступках”. Океан мрачен и безотраден. Я никогда не снимаю его в солнечную погоду».
Ненастье как будто созвучно человеческому несовершенству и бесприютности. Солнечная красота и блеск мира производят скорее пугающее впечатление, нарушают интимность, тепло человеческого существования. Ненастье и несчастье делают человека человечнее – в этом, кажется, одно из глубоких убеждений Аллена. И в этом он похож на своих героев – они «ненастны», «грустно-пасмурны» уже по внешнему своему облику. Это не мешает Аллену настойчиво подчеркивать, что в жизни он не соответствует своему экранному образу, так же как Чаплин, например, отличался от созданного им в кино персонажа.
Любопытно, что эта кажущаяся склонность к унылой, депрессивной погоде – не свидетельство расслабленности, меланхолии. Работа занимает практически все его время – иначе как бы Аллену удавалось выпускать по фильму в год, писать множество сценариев, пьес, рассказов. Но кроме того, сам процесс сочинения приносит ему радость, и вид чистого листа бумаги вызывает не уныние, а восторг и прилив сил. «Можно сказать, что я писал всегда. Еще ребенком я придумывал неплохие рассказы – даже когда не умел еще читать. Я всегда говорю, что я стал писать раньше, чем научился читать. Я стал писать на заказ, когда мне было шестнадцать лет, я еще учился в школе. Мне заказывали шутки и смешные истории. Потом я стал писать для радио и телевидения, а потом для комиков из кабаре. В какой-то момент я сам стал выступать в кабаре с собственными текстами. И только потом я написал сценарий для фильма, который мне в конечном счете удалось снять… Самое большое удовольствие для меня – это срывать упаковку с большущей пачки желтой или белой бумаги. В этот момент мне буквально не терпится все это заполнить. И я люблю это делать».
Аллен сочинял себя, свой сценический образ, а этот образ в свою очередь влиял на характер его письма. Понятно, что едва ли не главную роль в генеалогии Аллена играет Чарли Чаплин – грустный, маленький человек, несуразный и необыкновенно обаятельный бродяжка. Герой Аллена происходит от него, но это человек другой эпохи и другого социального слоя. Это интеллектуал, «интеллигент» и городской житель. Последнее, пожалуй, принципиально. «Обычно думают, что я ненавижу Лос-Анджелес. Вовсе нет. У меня там много друзей. Но мне не нравится солнце, не нравится этот свет, не нравится, что город невероятно растянут, так что без машины никуда не попасть. Там нет ощущения большого города, нет среды, в которой я привык жить и которой обладают такие города, как Лондон, Париж, Стокгольм, Копенгаген, Нью-Йорк. В Лос-Анджелесе меня не оставляет ощущение, что я за городом, и от этого я никогда не чувствую себя комфортно. Мне важно знать, что я могу выйти из дому и вокруг меня будет целый город, с тротуарами и магазинами, что я смогу куда-нибудь зайти».
Вуди Аллен. Фото Ирвинга Пенна.
Кафе, рестораны, выставочные залы, театры, клубы – все эти атрибуты городской интеллектуальной жизни одновременно и составляющие творчества Вуди Аллена. Он намеренно принижает свою «образованность», вернее, подчеркивает неакадемический характер своего образования. Письмо у него предшествует чтению, собственное сочинительство – знакомству с произведениями других авторов. Аллен говорит, что у него не хватает времени на чтение. Но оказывается, что он многое читал, что Фолкнер, Достоевский, Толстой, Чехов, Кафка, Примо Леви и Сол Беллоу, Йетс, Рильке, Ницше, Кьеркегор, экзистенциалисты известны ему не понаслышке.
Впрочем, достаточно бегло просмотреть его рассказы и пьесы, чтобы убедиться в том, насколько они литературны. Может быть, именно книги раскрывают в наибольшей степени – нет, не самого Аллена, но его творческий метод. «Шутки Г-спода» и «Записки городского невротика»[2] – два сборника его рассказов, пьес, пародий, скетчей, вышедших в русском переводе, в этом смысле весьма репрезентативны.
Аллен рождается из шуток, из острот, сочиненных на заказ, из фельетонной журналистики, с одной стороны, и из придуманных сценок, гэгов, миниатюр – с другой. Пародия и эстрадная (цирковая) театрализация – основа его письма, его поэтики.
Пародирует Аллен все: академический филологический труд, философскую монографию, психоаналитическую статью и прием у психоаналитика, бестиарий («Говорел: говорящая птица длиною около шести сантиметров, которая всегда упоминает о себе в третьем лице, например: “Нет, вы посмотрите, какая птаха шикарная!” Согласно персидской мифологии, появление говорла на вашем подоконнике поутру означает, что кто-то из родственников внезапно разбогател либо сломал обе ноги, участвуя в лотерее-аллегри»), балет, рекламные проспекты университетов, Библию и хасидские притчи. Он верен комедийному (или эстрадному) принципу – соединять несоединимое, снижать возвышенное и возвышать низменное и бытовое. Он может написать детектив, в котором расследуется не что-нибудь, а убийство Б-га («Босс»), – и, несмотря на странный сюжет и включенные в текст философские термины и имена философов, это будет точная стилистическая копия американского детектива. А на вопрос о существовании Б-га может ответить с необыкновенной бытовой убедительностью: «Нет не только Б-га, вы попробуйте отыскать в выходные хотя бы водопроводчика».
И все-таки, пожалуй, наиболее яркой особенностью писательского почерка Вуди Аллена становится привнесение цирковой (хармсовской, если хотите) эстетики в пародийные тексты. Получается своего рода «гэговая деконструкция»:
Некий человек приехал в Хелм, желая задать вопрос рабби Бен-Кадишу, святейшему среди раввинов девятнадцатого столетия и, возможно, величайшему moodge Средневековья.
– Рабби, – спросил этот человек, – где я смогу обрести покой?
Великий хасид оглядел его со всех сторон и сказал:
– Обернись-ка, что это у тебя за спиной?
Человек этот обернулся, и тогда рабби Бен-Кадиш как даст ему по затылку подсвечником.
– Хватит с тебя покоя или еще добавить? – усмехнулся рабби, поправляя ермолку.
По существу, это настоящий клоунский номер, построенный на жесте (ударах, падениях, нелепых движениях). Это интеллектуальный балаган, поскольку все-таки стилистический, литературный антураж здесь не менее важен, нежели жест.
И редко-редко сквозь клоунаду, тотальную пародийность, намеренный абсурдизм проглядывает «другое лицо» Вуди Аллена. Вуди Аллена, любящего дождь и ненастье и с большим подозрением относящегося к слепящей солнечной красоте. Б-г Вуди Аллена, пожалуй, здесь – в пасмурной тесноте городской квартиры, в повседневных страхах городского интеллигента, захаживающего в кафе, играющего по понедельникам на кларнете и посещающего своего психоаналитика.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.