[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2008 СИВАН 5768 – 6(194)
ХХ век: беспокойный, бессмысленный, беспощадный?
Галина Зеленина
В одном из лучших отечественных гуманитарных издательств, в серии «Historia Rossica», курируемой авторитетной редколлегией, вышла монография Цви Гительмана, профессора политологии и иудаики Мичиганского университета, автора и составителя целого ряда книг о восточноевропейском еврействе, в частности о еврейской идентичности в Советском Союзе и постсоветских России и Украине[1]. Книга вышла в переводе профессора А.Б. Каменского, признанного специалиста по российской истории Нового времени, и под научной редакцией профессора О.В. Будницкого, исследователя политической истории России и российского еврейства рубежа XIX–XX веков. Иными словами, обложка с оборотом титула уже придают книге респектабельный облик.
Не отходя далеко от обложки, стоит заметить, что в оригинале книга называется «A Century of Ambivalence», «Век двойственности», а вовсе не «беспокойства», что, согласитесь, несколько более содержательная характеристика – а то где вы в еврейской истории видели небеспокойный век, ей-Б-гу! Если же вы обратили внимание на то, что «с 1881 года до наших дней» прошел вообще-то не век, а век с четвертью, то тут надо учитывать, что первое издание книги имело место в 1988 году. Русский перевод сделан со второго, дополненного издания 2001 года, нарастившего две новые главы про постсоветскую эпоху, однако, кажется, в чем-то книга осталась на уровне 1988-го. Но прежде обратимся к содержанию.
Первый период, выделяемый Гительманом в вековой истории отечественного еврейства, это 1881–1917 годы, от гибели царя-освободителя до ВОСР, она же – большевистский переворот. Здесь идет речь о правовой дискриминации, притеснениях и их жертвах, включая оплаканных Герценом кантонистов, и о еврейской реакции – попытках вырваться из рутинной жизни в черте оседлости и уходе в народовольчество (популярное до погромов 1881 года), бундизм, сионизм, марксизм.
Следующая глава посвящена революции, Гражданской войне и периоду военного коммунизма (1917 – середина 1920-х годов) и «двусмысленности освобождения»: за гражданское равноправие евреи заплатили лишением национальной идеологии (будь то иудаизм или сионизм), языка (Евсекции вели борьбу с ивритом) и традиционного уклада, мира штетла. Правда, в последующие годы – о чем рассказывает 3-я глава, – в эпоху нэповского потепления и социалистического строительства 1930-х годов, власти предприняли попытку заново создать еврейскую культуру, но исключительно светскую и идишскую. Впрочем, этот проект наряду с параллельными ему – выселить евреев на землю и побудить их заниматься сельским хозяйством, а также сконцентрировать их в Еврейской автономной области с центром в Биробиджане – потерпел крах. Евреи, по крайней мере наиболее продвинутые их круги, сами уже были нацелены на русификацию и ассимиляцию.
Разграбленные дома после погрома в Кишиневе. Начало ХХ века.
Коллекция Э. Чериковера.
Глава «Холокост», помимо собственно «окончательного решения еврейского вопроса», концентрируется на специфике судеб советского еврейства в эти годы. Вследствие аннексии Прибалтики и Восточной Польши в сентябре 1939 года численность советских евреев увеличилась на миллион, из которого четверть была депортирована в глубь страны и тем самым, непреднамеренно, спасена от истребления. Евреи, не депортированные в Сибирь в качестве «буржуазных элементов» и не эвакуированные в Среднюю Азию, воевали в рядах Красной Армии или участвовали в партизанском движении на оккупированных территориях. В Великой Отечественной войне евреи пострадали больше других советских народов, однако официальная риторика этого не признавала и вообще замалчивала Холокост и участие в нем местного населения, а народная память тоже проигнорировала полмиллиона еврейских солдат и сохранила убежденность в том, что «евреи воевали в Ташкенте», то есть отсиживались в эвакуации. Таким образом, победа в войне, так же как и победа революции, для евреев оказалась «двусмысленной».
Конец 1940-х – начало 1950-х, «черные годы», ознаменовались для евреев уничтожением остатков советской идишской культуры и грозными процессами времен борьбы с космополитизмом: делом Еврейского антифашистского комитета и «делом врачей». В ситуации напряженного ожидания всеобщей депортации в Сибирь смерть Сталина была воспринята как новое пуримское чудо. Политика «оттепели» принесла евреям относительное спокойствие, но оставила их в неофициальном статусе граждан второго сорта, подозреваемых в нелояльности стране и режиму и негласно дискриминируемых.
Шестая глава, посвященная двадцатилетию между Шестидневной войной и перестройкой, рассказывает о зарождении новых настроений и явлений в еврейской среде, воодушевленной военными успехами молодого Государства Израиль, – сионизма, изучения иврита и традиций, ориентации на эмиграцию. Несмотря на неустойчивый курс власти, репрессии и «отказ», СССР за эти два десятилетия покинули около 300 тыс. евреев. В 7-й главе кратко рассказывается о грузинских, горских и среднеазиатских евреях – в советскую эпоху вообще и в период эмиграции в частности. Две последние главы, написанные уже для второго издания книги и использующие результаты опросов, проведенных автором в СНГ в 1990-х годах, рассказывают о евреях на постсоветском пространстве, преимущественно в России и Украине: о демократических реформах, которые сделали антисемитизм достоянием гласности, но не искоренили его; о массовой эмиграции; о возрождении общинной и культурной жизни в центре и в регионах; и, наконец, о секулярном национальном самосознании, которое у (пост)советских евреев не предполагает ни религиозного, ни культурного, ни языкового компонента, а базируется исключительно на внутреннем ощущении, зачастую спровоцированном внешней враждебностью.
Внесение Свитка Торы в синагоге в Дубровне. Белоруссия. Начало ХХ века.
Коллекция А. Литвина.
Еще четверть, если не треть объема занимают иллюстрации – черно-белые, естественно, фотографии из многочисленных частных коллекций и архивов различных еврейских организаций: портреты еврейских деятелей и еврейских семей, синагоги, еврейские дома и жанровые сценки, жертвы кишиневского погрома, бундовцы, рабочие в Биробиджане, дети в Вильнюсском гетто, евреи-партизаны, еврейские кладбища, подпольные седеры и уроки иврита, отказники, эмигранты, антисионистские карикатуры в советских газетах и многое другое. В обширном иллюстративном материале состоит бесспорное и, пожалуй, основное достоинство данного издания. Возможно, стоило бы сделать из этой книги альбом, на соответствующей бумаге и с соответствующей полиграфией, еще увеличив число фотографий и при этом подсократив текст – сведя его к формату развернутого комментария к иллюстрациям. Потому что на концептуальную монографию эта книга не тянет – за отсутствием, собственно, авторских концепций, авторского анализа, научной новизны и историографической контекстуализации.
Во-первых, нельзя не отметить, что все содержание книги, кратко изложенное выше, более или менее известно читателю, знакомому с отечественной историей и мало-мальски обращавшему внимание на место в ней евреев. Право же, кто не слыхал про кантонистов – евреев-народовольцев – черносотенцев – «дело Бейлиса» – евреев в революции – белогвардейские погромы – Биробиджанский проект – «неучастие евреев в ВОВ» – «дело врачей» – подпольный сионизм – отказников – массовую эмиграцию – Хабад Любавич и возрождение общинной и религиозной жизни?
Во-вторых, формат, в котором профессор Гительман излагает эти общеизвестные факты, также не открывает перед нами новых глубин. Это типичная фактография, подкрашенная отчетливо проеврейской и антироссийской/антисоветской позицией автора. Причинно-следственные связи выявляются лишь на самом поверхностном уровне, выводы автора иногда поразительно ограниченны и тривиальны. Приведу для примера следующее рассуждение о причинах революции: «Жестокая ирония состояла в том, что в одной из богатейших по своим ресурсам стране проживало беднейшее население <…> Всякий, кто бывал в Эрмитаже, бывшем царском дворце с сотнями замечательных залов и бесценными произведениями искусства, может легко представить огромную пропасть, отделявшую самодержавие от подданных, и понять, почему в России случилась революция». На каждом историческом повороте, излагаемом в книге, читатель вопрошает «почему?», но не получает ответа.
Почему император Николай Павлович так озаботился еврейским вопросом? Почему – если он так не хотел терпеть евреев в своем государстве – он не крестил их насильно или не изгнал? Неужели он боялся, что о нем плохо будут говорить в Европе? Да Николаю весь свет был не указ: он турецкого султана убеждал отказаться от религиозных заблуждений и воспринять свет христианства, а европейцам открыто заявлял, что ненавидит конституцию!
Почему правительство тратило столько сил на обвинение Менделя Бейлиса? Да-да, понятно, реакционность, черносотенство, животный антисемитизм отдельных деятелей. Но все же – откуда такая одержимость на высоком уровне, какие политические задачи правительство собиралось решить этим процессом?
Почему с середины 1920-х годов партия резко поменяла свой курс в национальной политике на прямо противоположный и вместо нивелировки различий стала поощрять развитие национальных культур, в том числе идишской?
Что означают антиеврейские репрессии 1930-х годов? Следует ли видеть в них проявление целенаправленной антисемитской политики или же это лишь часть всеобщего террора?
Почему евреи Грузии жили благополучнее своих соплеменников из европейской части СССР? Дело в удаленности от центра или в слабовыраженности грузинского антисемитизма?
Чем объясняется массовая эмиграция после перестройки, когда причины, по которым стремились уехать отказники в 1970-х, были уже неактуальны? Почему многие эмигранты предпочитали Израилю Соединенные Штаты?
Молодые горские евреи. Около 1900 года.
Бóльшую склонность к анализу излагаемых фактов автор демонстрирует уже в самом конце книги, рассказывая о ситуации в России конца 1990-х годов. Однако анализ этот, пересыпанный газетными слухами о еврейском происхождении того или иного политика и снабженный сомнительными прогнозами на будущее, в основном живописует – без ссылок на какие-либо статистические источники – экономический упадок, коррупцию, криминал и прочие тяготы постперестроечной жизни, сочится западным высокомерием и в этом одновременно тривиален и неуместен в академической монографии. Например: «<...>Абортами заканчиваются почти две трети беременностей. Половина браков оборачиваются разводами. Продолжительность жизни упала до уровня, неслыханного в современных промышленных странах <…> Широко распространены преступность, коррупция и отчаяние. Были убиты несколько депутатов парламента <…> а также по меньшей мере 36 банкиров <…> Все это породило общее чувство унижения и смятения <…>»
Третий недостаток монографии, на мой взгляд, состоит в том, что она остается в рамках традиционной виктимной парадигмы, некогда универсальной при изложении еврейской истории, но успешно потесненной и оспоренной в последние десятилетия. В изложении Гительмана евреи – преимущественно жертвы истории, а точнее, политики властей и других врагов: жертвы рекрутства, жертвы погромов, жертвы наветов, жертвы революции, жертвы Большого террора, жертвы борьбы с космополитизмом, жертвы «отказа» и т. д. Редкие евреи, занимавшие деятельную позицию, – народовольцы, революционеры, ЕАКовцы, подпольные сионисты мотивируются исключительно той же политикой властей и врагов – то есть они тоже жертвы, только активные. В результате мы читаем не историю евреев в России и Советском Союзе, а историю политики российских и советских властей и реакции на нее евреев. И мало того, что евреи – пассивные объекты, а не субъекты истории – они еще и немые объекты. Народ, как водится, безмолвствует, и если причины правительственных действий нам так или иначе сообщаются, то мотивы еврейского поведения в основном остаются сокрыты. Мы не видим личностей, мы не слышим голосов. Что думал еврей, бежавший в Польшу ради возможности соблюдать традиции? Что думал его сосед по штетлу, играющий теперь в антирелигиозных пропагандистских спектаклях? Как себя ощущали проплаченные государством деятели идишской культуры? Какими амбициями и мечтами руководствовались первопроходцы Биробиджана? Зачем юноши и девушки шли изучать иврит в подпольных кружках? И так далее.
Возможно, отсутствие «живой истории» объясняется редкостью обращения автора к первичным источникам – за рядом исключений, монография построена на научной литературе, на исследованиях предшественников, которые, однако, подаются в весьма ограниченном ассортименте. И тут мы сталкиваемся с четвертым недостатком этой книги. Библиография, реконструируемая из примечаний к каждой главе, удручающе скудна. Практически не учтены работы последних десятилетий, ни англо-, ни русскоязычные. Гительман не упоминает книги Б. Натанса, Дж. Клира и Д. Эльяшевича о еврействе в имперской России, работы Р. Вайнберга, Э. Джаджа, О. Будницкого, Э. Лора, Й. Френкеля о евреях на рубеже веков и в период первой мировой войны и революции. В главах о сталинизме нет ссылок на работы Г. Костырченко, а, например, А. Солженицын упоминается лишь в связи с «оттепелью» и «Одним днем Ивана Денисовича», а «Двести лет вместе» никак не фигурируют в описании еврейского вопроса в современной России.
Рынок у синагоги в Бердичеве. 1994 год.
Коллекция Д. Пейсахова, АФИАП.
Историография отсутствует не только в сносках, но и в самом тексте, где нет ни намека на какие-либо научные дискуссии и вообще на существование разных точек зрения на ту или иную проблему. Отсутствие научного контекста создает у читателя ложное впечатление, будто это единственная книга на данную тему, будто она излагает все, как оно было на самом деле.
Вследствие вышеописанной специфики, а именно – изложения общеизвестных фактов, недостатка анализа, отсутствия историографического контекста, полной традиционности подхода – монографию Гительмана зачастую хочется сравнить с энциклопедией. Например, разделы про среднеазиатских и горских евреев по содержанию и стилю совершенно неотличимы от статьи из какой-нибудь Еврейской энциклопедии. Другой жанровый формат, в который эта ликбезовская и подробно иллюстрированная книга отлично вписывается, это учебник. (Для хорошего учебника желательно, правда, и библиографию расширить, и терминологию с переводами перепроверить. Чтобы текст не пестрел ошибками в транслитерации иврита – «Ашречо Исроэл» вместо «Ашрехо Исроэл», или уж совсем курьезные случаи, когда фамилия Шумахер превращается в Шумиачер, а мусарники именуются мусаристами и т. п.) Особенно познавателен такой учебник для иностранных студентов, не знакомых не только с историей российских евреев, но и вообще с российской историей. Но и для отечественных старших школьников и студентов эта книга в качестве внеклассного чтения/обязательной литературы к экзамену представляется весьма пользительной. Ведь Герцена любят отнюдь не за сочувствие к кантонистам, из народоволок помнят Софью Перовскую, а не Гесю Гельфман, в словах Шолом-Алейхем узнают песню, а в слове Бейлис – ликер, черносотенцев не отличают от чернорубашечников, идиш – от иврита, ну а про Холокост в школьном учебнике новейшей истории нет ни единого слова.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.