[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2008 СИВАН 5768 – 6(194)
ДУХ И ТЕЛО НАСИЛИЯ
Анна Исакова
Цель нашей новой рубрики – создавать стереоскопическое представление о процессах, происходящих в современной ивритоязычной литературе. Гидом читателя в мире израильской словесности выступит Анна Исакова, прозаик и журналист, литературный обозреватель ряда ивритских и русских СМИ Израиля.
Роман «Последние обманы тела»[1] – знаковое событие в творчестве Гайль Харэвен, к телу, впрочем, имеющее весьма косвенное отношение. У писательницы-феминистки сложные отношения с карнальной сферой, все истерическое, маточное, физиологически женское ей как писателю совершенно чуждо. Более того, тело как таковое Харэвен, пожалуй, даже мешает. Оно зачастую растворяется, превращаясь в радужную оболочку, а там, где его присутствие необходимо, формируется нарочито лишенным эротического зова. Героини Харэвен не хотят, чтобы их любили «за это», их требование к физическим проявлениям любви – полное партнерство и самостоятельный выбор.
Но и тут писательницу интересует не столько реализация этого феминистского требования, сколько причины его трудноосуществимости, а также реакция духа на недостижимость желаемого. В силу ее скорее сочувственного мужского, чем чувствующего женского отношения к проблемам героинь, я бы предпочла называть Гайль не феминисткой, а феминистом. Порой создается впечатление, что ее тексты написаны мужчиной, искренне не понимающим, почему столь резонные требования женщины встречают у его собратьев непонимание и отпор.
При всем том сама по себе Харэвен вовсе не мужеподобное, а весьма изящное и очень женственное существо, которому чужды лишь утрированные проявления женственности. Но по складу характера, влияющего, разумеется, и на характер творчества, она в первую очередь солдат, из тех, которые выносят на себе соратников из боя и для которых естественно сказать: «Идите в тыл, я вас прикрою».
Эта не мужиковатость, а мужественность свойственна многим израильтянкам, и в этом отношении лейтенант запаса Харэвен типична для своего места и времени. Творчество писательницы давно переплескивается через феминистские рамки, ею самой себе поставленные, но она остается в строю и под стягом. Так, престижный литературный приз, который был выдан Харэвен в обход претендовавшего на него официального израильского «писателя № 1» А.Б. Йегошуа (что вызвало перепалку критиков и радостное оживление в стане феминисток), был воспринят писательницей не столько как личное достижение, сколько как победа общего стяга.
Эта добровольная привязка к общему делу, вступающая в конфликт с гораздо более широким мировоззрением писательницы и гораздо более глубокими корнями ее творчества, заставляет меня считать «Последние обманы тела» неким поворотным пунктом в творческой биографии Харэвен.
На поверхности перед нами чисто феминистская коллизия: в бедном семейном пансионе поселяется родственник, американский ученый среднего возраста. У хозяев пансиона две несовершеннолетние дочери: одна, Элинор, – самодостаточная, привлекательная, способная и с жестким характером, другая, Элишева, – несколько недоразвитая, покорная, рыхлая, в общем, недопеченная. Гость выбирает для злого дела именно вторую, насилует ее систематически и еще садистски издевается над несчастной. Когда история выходит наружу, семья распадается, мать гибнет, отец бросает дочек на произвол судьбы, и девочки сходят с ума: Элишева – осознав, что с ней произошло, Элинор – из чувства ответственности за сестру и возмущения собственным бессилием.
Дальше пути сестер расходятся. Элишеву спасают добрые христиане-американцы, она исполняется христианской благодати, выходит замуж за американца, рожает дочь и находит в себе силы для прощения. Даже сама предлагает это прощение бывшему мучителю.
Элинор остается израильтянкой, подавляет душевное смятение, выстраивает вполне удачную судьбу, выходит замуж и рожает двух сыновей, но пламя мести, тлеющее в глубинах ее сознания, вдруг вырывается наружу и превращается в навязчивое состояние. В конечном счете она убивает мерзавца, разрушившего ее семью, и делает это не фигурально, во сне или в бреду, а совершенно реально, наяву и продуманно. Убивает – и выздоравливает.
Читатель, разумеется, ожидает первого варианта (фигурального), поэтому почти незаметная в ходе чтения трансформация психологического романа в криминальный поначалу ошеломляет, затем вызывает закономерное возбуждение. Обычно гуманная писательница убила человека – что это должно означать?! Остервенение лейтенанта Харэвен перед волной сексуального насилия, охватившего общество? Но не слишком ли далеко она зашла в своем воинствующем феминизме? С другой стороны, как иначе можно реагировать на создавшееся положение, когда даже президент страны обвиняется в тяжких сексуальных преступлениях?
Однако феминистская линия в романе – всего лишь дань корпоративному долгу. Дело в том, что американский профессор насилует девочку не из сексуальных побуждений. Он ставит эксперимент, необходимый для понимания образа Гитлера, над книгой о котором работает. Сам профессор ребенком с трудом спасся от фашистов. Фашизм – его обсессия. И нет у него иного пути не то чтобы простить, но хотя бы понять образ мыслей ненавистного зверя, нежели попробовать влезть в его шкуру. Отметим, что книга, которую он пишет, называется «От лица Гитлера».
Таким образом, Харэвен убивает не маньяка, а существо, претендующее на рациональное объяснение иррационального. И тут нечто, ощущавшееся во многих произведениях писательницы, выходит на поверхность, прорвав внутренние запреты. На самом деле содержание личности писательницы определяет не столько феминизм, сколько Катастрофа и отношение к ней.
Гайль – дочь знаменитой израильской писательницы Шуламит Харэвен, чудом спасшейся от рук нацистов. Отношение к фашизму и насилию над личностью – главная тема писательской, журналистской и общественной деятельности матери. Разумеется, став писателем (в очень молодом, кстати, возрасте), дочь попыталась отойти на максимальное расстояние от того творческого пространства, на которое столь сильно влияла Шуламит. И все-таки в конечном счете не удержалась. Талант не позволил уйти от неизбежного.
Я бы сказала, роман занимается не столько последними обманами тела, сколько последними обманами духа. Но объявить Гайль, что изнасилование в ее романе – скорее метафизическая, чем реальная коллизия, означает напроситься на весьма недружественную реакцию. Это же именно ее ненавистный герой-маньяк утверждает, что изнасилование – всего лишь метафора. И все-таки придется рискнуть.
Так кого в итоге убила Гайль Харэвен?
Гайль Харэвен.
– Кого я убила? Прежде всего конкретного насильника, а заодно и невыносимого интеллектуала, заявляющего, что «изнасилование – всего лишь метафора». Убила человека, пишущего не биографию, а автобиографию Гитлера. На иврите говорят не «от первого лица», а «от имени тела». Поэтому название книги профессора-насильника можно перевести «Из тела Гитлера». Один из основных вопросов романа: в какое тело не стоит даже пытаться вселиться, то есть кого или что не надо пытаться понять «изнутри»?
Нынешняя интеллектуальная мода такова, что очень скоро кто-нибудь и впрямь возьмется писать биографию Гитлера от первого лица. Разве Питер Лори не написал от первого лица биографию Сталина? А в принципе, как знать, насиловал ли негодяй профессор девочку с целью исследования неразрешимой для него проблемы состава личности Гитлера или вся история с книгой – всего лишь оправдание насильником своих действий?
Кстати, главная героиня тоже пишет книгу от первого лица или, как мы говорим, «от имени тела». Не книгу даже, а газетную рубрику, в которой от лица, или тела, Элинор выступает дура Алиса, предпочитающая видеть вокруг только приятные вещи. Иначе говоря, у нашей Элинор тоже есть чужое тело, которое она оккупирует, или лицо-маска, позволяющая спрятать гримасы истинного лица. Только когда Элинор решается выплеснуть накопившийся гнев и отомстить обидчику, это лицо, или тело, становится для нее лишним и Алиса погибает. Таким образом, убийство профессора ведет и к убийству Алисы, помогавшей читателю воспринимать окружающую действительность в розовом цвете.
Что до автора романа, то мне было совершенно необходимо схватиться с этой фантазией, проверить свою реакцию на нее. Западная литература ХХ века почти не затрагивает проблему мести. Ей это не позволяет делать так называемая политкорректность, хотя слово «месть!» кричит в граффити со стен всех городов мира, а видеотеки полны фильмов на эту тему. Но высоколобые интеллектуалы при слове «месть» зажимают пальцами нос, словно от него несет чем-то невыразимо пакостным. «Это чувство, – утверждают они, – может возникнуть только у очень примитивных людей». А я считаю, что месть – одно из основополагающих чувств, самая естественная потребность человеческой натуры. И то, что евреи в массе своей не стали после Катастрофы вечными мстителями, – одно из чудес света.
Не пойми меня неправильно, я не призываю к мести, но и не считаю, что мы должны уподобиться викторианцам, постановившим для себя: для порядочного и интеллигентного человека не существует понятия секса. Так вот, существует секс, и существует потребность отомстить, а то, как человек реализует эти чувства, желания и потребности, есть вполне допустимая и даже необходимая для творческого исследования тема.
Надо сказать, реакция читателей на образ Элинор оказалась очень разной, просто полярной. Многие, особенно женщины, полюбили мою героиню всем сердцем, а другие возненавидели ее. Особое возражение вызвал как раз тот факт, что именно женщина сотворила все эти ужасные вещи. Чувство мести и его реализация словно приписаны к мужскому полу. Поэтому всепрощающая Элишева показалась многим читателям гораздо более адекватной своему полу, да и вообще идея прощения легче вписывается в современную психологическую догму, призывающую не изменить мир, а, напротив, приспособиться к нему, изменив для этого наши душевные качества.
Ну а насчет феминизма ты не права. По большому счету роман все же феминистский. Но не буду отрицать, что вопрос, в какое тело не стоит забираться и от какого лица не следует говорить и действовать, занимает в нем почетное место. И знаешь, говорить от лица оскорбленной мстительницы – это одно, а говорить от имени Гитлера – другое. Эти вещи нельзя сравнивать.