[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2008 ИЯР 5768 – 5(193)
ЭЛИ-ИЗУВЕР
Филип Рот
Лео Зуреф возник из-за белой колонны – поздороваться с Эли Пеком. От удивления Эли отпрянул, они пожали друг другу руки, и Зуреф жестом пригласил его в просевший старый особняк. В дверях Эли обернулся и увидел, как за сбегавшей по склону лужайкой, за буйными зарослями живых изгородей, за тенистой заброшенной тропой мигают фонари на улицах Вудентона. Магазины вдоль Коуч-Хаус-роуд выбрасывали снопы желтого света – Эли представлялось, что это горожане тайно сигнализируют ему: «Эли, разъясни ты этому Зурефу нашу позицию. У нас современная община, Эли, у нас семьи, мы платим налоги…» Отягощенный этим заданием, Эли тупо, устало поглядел на Зурефа.
– Вы, как я понимаю, работаете полный день, – сказал Зуреф, проводя юриста – чин-чином, при портфеле – в промозглый холл.
Каблуки Эли грохотали по растрескавшемуся мраморному полу, и, чтобы перекрыть грохот, он говорил громко.
– Дорога – вот что тяжелее всего, – сказал Эли, проходя – Зуреф распахнул перед ним дверь – в сумрачную комнату. – Занимает три часа в день… Я к вам прямо с поезда.
Он опустился в кресло со спинкой в форме арфы. Оно, против ожидания, оказалось не очень глубоким, и Эли ушиб костистый зад. Ушиб взбодрил его, заставил вернуться к делу. Зуреф, лысый, с косматыми бровями, когда-то, судя по всему, очень толстый, сидел за пустым столом, стол скрывал его до половины, и от этого казалось, что он сидит на полу. Кроме стола, в комнате не было ничего. Ни книг на полках, ни ковра на полу, ни штор на больших створчатых окнах. Когда Эли заговорил, Зуреф встал и открыл державшееся на одной скрипучей петле окно.
– Май, а уже как август, – сказал он, и Эли увидел на голове Зурефа – тот стоял к нему спиной – черный кружок. У Зурефа не было макушки! Зуреф сквозь полумрак – лампочки в люстре отсутствовали – проследовал к столу, и тут Эли сообразил, что это кипа. Зуреф чиркнул спичкой, зажег свечу, и в открытое окно ворвались приглушенные крики играющих детей. Уж не для того ли Зуреф открыл окно, чтобы Эли их услышал.
– Ну-ну, – сказал он. – Я получил ваше письмо.
Эли изготовился: ожидал, что Зуреф выдвинет ящик, достанет письмо из папки. Вместо этого старик подался животом вперед, просунул руку в карман брюк и извлек оттуда нечто, что Эли на первый взгляд принял за сильно несвежий носовой платок. Зуреф развернул его, расправил, разгладил на столе ребром ладони.
– Вот, – сказал он.
Эли указал на замызганный листок, который он слово за словом обсудил со своими партнерами, Льюисом и Макдоннелом.
– Я надеялся получить ответ, – сказал Эли. – Прошла неделя.
– Дело такое важное, мистер Пек, что я знал – вы придете.
Дети бегали под открытым окном, их непонятный лепет – вполне, впрочем, понятный Зурефу, иначе чего б он заулыбался, – проник в комнату, как третий собеседник. От детского крика Эли стало не по себе, он не смог сдержать пробравшей его дрожи. Надо было, думал он, сначала пойти домой, принять душ, поужинать, а потом уж нанести визит Зурефу. Профессионализм, обычно выручавший его, здесь не помогал: слишком сумрачный был кабинет, слишком поздний час. А там, внизу, в Вудентоне, его ждали – ждали клиенты, ждали соседи. И он представлял не себя с женой, а евреев Вудентона.
– Вы поняли, в чем дело? – спросил Эли.
– Понять нетрудно.
– Это вопрос районирования… – Зуреф ничего не ответил, лишь побарабанил пальцем по губам, и Эли сказал: – Законы создаются не нами…
– Вы их уважаете.
– Они защищают нас… Защищают общину.
– Закон есть закон, – сказал Зуреф.
– Вот именно! – Эли так и подмывало встать и забегать по кабинету.
– Но закон не всегда закон, и это тоже верно. – Зуреф поднял руки ладонями вверх, изобразил весы. – Ведь бывает и так: хоть закон и закон, но он не всегда закон? – Он покачал чаши весов. – И наоборот.
– Все проще простого, – отрезал Эли. – Школе-интернату не полагается находиться в жилом районе. – Он не допустит, чтобы Зуреф затуманил эту проблему другими проблемами. – Мы сочли за благо предварить вас, прежде чем что-либо предпринимать.
– Ну а дому?
– Да. Жилой район он и предназначен для жилья.
Не исключено, что эти перемещенные лица знают английский не так хорошо, как могло показаться. Зуреф говорил медленно, но до сих пор Эли относил это за счет его изворотливости, а то и умудренности.
– Жилье и означает дом, – добавил он.
– Значит, это есть мое жилье.
– А как же дети?
– Это их жилье.
– Всех семнадцати?
– Восемнадцати, – сказал Зуреф.
– Но вы же обучаете их здесь?
– Талмуду. Это против закона?
– В таком случае это школа.
Зуреф снова подвигал чаши весов вверх-вниз, постепенно нарушая их равновесие.
– Послушайте, мистер Зуреф, в Америке такое заведение называется школой-интернатом.
– И там их учат Талмуду?
– Их там учат – и точка. Вы – директор школы, они – ученики.
Зуреф положил чаши весов на стол.
– Мистер Пек, – сказал он. – Я в это не верю… – Но к тому, что говорил Эли, слова его, похоже, касательства не имели.
– Мистер Зуреф, таков закон. Я пришел осведомиться, что вы намерены предпринять.
– Что меня обяжут предпринять.
– Надеюсь, это совпадает.
– Совпадает, – Зуреф вжал живот в стол. – Мы остаемся. – Он улыбнулся. – Мы устали. Директор устал. Ученики устали.
Эли встал, взял портфель. Туго набитый жалобами, претензиями и махинациями клиентов, портфель оттягивал руку. Случались дни, когда портфель был как пушинка, – в кабинете Зурефа он весил не меньше тонны.
– До свидания, мистер Зуреф.
– Шалом, – сказал Зуреф.
Эли открыл дверь и, стараясь не стучать каблуками, мрачным – ни дать ни взять склеп – коридором вышел из дома. Привалился к колонне, стал смотреть, как на лужайке играют дети. Перекликаясь то громче, то тише, они гонялись друг за другом вокруг обветшавшего дома. В сумерках детская игра напоминала ритуальные пляски. Эли отлепился от колонны, но едва он ступил на лужайку, пляски прекратились. Раздался пронзительный, долго не смолкающий визг. До сих пор еще никто при виде Эли не пускался наутек. Не сводя глаз с огней Вудентона, Эли направился к ведущей с горки тропе.
Когда Эли увидел его, он сидел на скамейке под деревом. Поначалу Эли помстилось, что перед ним глубокая черная дыра, затем в ней вырисовалась фигура. Эли узнал его по описаниям. Вот он, в той самой шляпе, из-за которой на Эли и возложили эту миссию, в шляпе, повергшей Вудентон в такое смятение. Городские огни вновь просигналили: «Займись тем, кто в шляпе. Это же черт знает что». Эли направился к нему. Ну а вдруг он более покладистый, чем Зуреф, более резонный. В конце-то концов, таков закон. Эли подошел к нему поближе, хотел было окликнуть, но не решился. Долгополый черный сюртук, сцепленные на коленях руки – вот, что его остановило. Широкополая, с круглой тульей, талмудическая шляпа сдвинута на затылок. Лицо, шея заросли бородой, такой мягкой и жидкой, что она взлетала и опускалась при каждом выдохе. Он спал, по его щекам курчавились пейсы. Судя по лицу, он был не старше Эли.
Эли поспешил навстречу огням.
Записка на столе вывела его из равновесия. Из бумажных клочков в каракулях за последнюю неделю могла бы составиться летопись. Подписи на клочке не было.
«Миленький, – оповещала цидулка, – я пошла спать. Сегодня у младенца пробудился эдипов комплекс. Позвони Теду Геллеру».
В холодильнике его ждал отсыревший обед. Он терпеть не мог холодных, отсыревших обедов, но посиди с ним Мириам, съел бы обед с удовольствием. Он был на взводе, но Мириам при всем ее зверски аналитическом уме не могла его умиротворить. Он любил ее, когда жизнь шла без сучка без задоринки, тогда и она любила его. Но порой Эли ощущал, что профессия затягивает его подобно зыбучим пескам, не дает дохнуть. Слишком часто ему хотелось представлять интересы другой стороны, а представляй он их, ему хотелось бы представлять интересы той стороны, которую он и представлял. Иногда закон не давал ответа, по-видимому, закон не имел никакого отношения к тому, что удручало людей, – вот в чем беда. А раз так, Эли не мог не чувствовать себя глупым и никчемным... Правда, сегодня дело другое: претензии горожан обоснованны. Обоснованны-то они обоснованны, но не вполне, и, если бы Мириам не легла спать, а видела, как Эли расстроен, она бы с места в карьер взялась разъяснять, чем он расстроен, понимать его, прощать с тем, чтобы все вернулось в норму, потому что, когда все приходит в норму, они любят друг друга. Закавыка заключалась в том, что все усилия Мириам не помогали ему разобраться ни в себе, ни в своих трудностях, а только еще больше расстраивали и вдобавок убеждали в ее слабости. И Эли, и Мириам не отличались, как выяснилось, особой силой характера. Эли уже дважды с этим сталкивался, и оба раза выход находил в «нервном срыве» – так это милосердно называли соседи.
Садясь обедать, Эли поставил портфель около тарелки, вынул записки Зурефа и положил их рядом с цидулкой Мириам. Время от времени он перебирал записки – их приносил в город тот, в черной шляпе. Вот первая записка, из-за которой и загорелся сыр-бор:
Всем, кого это касается,
Прошу передать этому джентльмену следующее: ботинки для мальчиков на резиновых подметках и каблуках:
5 пар размера 6с
3 пары размера 5с
3 пары размера 5в
2 пары размера 4а
3 пары размера 4с
1 пара размера 7в
1 пара размера 7с
Итого: 18 пар ботинок для мальчиков. Джентльмен имеет заранее подписанный чек. Прошу поставить нужную сумму.
Лео Зуреф
Директор вудентонской ешивы, Н.-Й. 5.8.48.
– Эли, он из тех, что здесь без году неделя, совсем зеленый, – это ему Тед Геллер еще когда говорил. – И хоть бы слово сказал. Сунул записку и стоит, прямо как старики из Бронкса, ну те, что продавали вразнос разную дребедень.
– Ешива, – это Арти Берг ему когда еще говорил, – Эли, ешива в Вудентоне. Если б я хотел жить в Браунсвилле[1], я б там и остался.
– Эли, – а это ему Гарри Шоу уже сейчас говорил, – и вдобавок ко всему в особняке старика Паддингтона. Старик перевернулся бы в гробу. Эли, когда я уехал из Нью-Йорка, я думать не думал, что Нью-Йорк потянется за мной.
Записка номер два:
Уважаемый бакалейщик,
Прошу выдать этому джентльмену десять фунтов сахара. Деньги запишите на счет вудентонской ешивы. Мы откроем у Вас счет, оплачивать будем каждый месяц. Этот джентльмен будет приходить к Вам раз или два в неделю.
Лео Зуреф
Директор
5.10.48.
Р. S. Имеете ли Вы кошерное мясо?
– Сегодня этот тип прошел мимо моего окна, – это ему Тед Геллер когда еще говорил, – и кивнул мне. Эли, выходит, мы с ним теперь на дружеской ноге?
– Эли, – это ему Арти Берг когда еще говорил, – он явился, в этой самой шляпе, в «Купи здесь» и передал свою, чтоб ее, записку прямо в руки менеджеру.
– Эли, – это снова Гарри Шоу, – смех смехом, а мы и оглянуться не успеем, как сотня, если не больше, сопляков в этих их ермолках будет распевать на Коуч-Хаус-роуд свои ивритские уроки, и тогда тебе будет не до смеха.
– Эли, чем они там занимаются? Мои дети слышали какие-то странные звуки.
– Эли, у нас современная община.
– Эли, мы платим налоги.
– Эли.
– Эли.
– Эли.
Сначала ему зудел в ухо только очередной горожанин; а тут обернулся – в дверях Мириам, живот загораживал ее чуть не целиком.
– Эли, миленький, ну как?
– Он сказал: нет.
– А того, другого, ты видел? – спросила она.
– Он спал под деревом.
– Ты ему разъяснил, как наши к этому относятся?
– Он спал.
– Почему же ты его не разбудил? Эли, такое дело не каждый день поручают.
– Он устал!
– Пожалуйста, не кричи на меня, – сказала Мириам. – Не кричи. Я беременна. Мне уже тяжело носить.
Эли понял, что его сердит вовсе не то, что она сказала, а то, что она еще скажет.
– Доктор говорит: ребенок очень тяжелый.
– Раз так, сядь, чтобы я мог нормально пообедать.
Он понял: а теперь его рассердило, что она не посидела с ним, пока он обедал, хоть он и обрадовался возможности побыть одному. Казалось, за ним хвостом тянется оголенный нерв, а он все наступает и наступает на него. Но вот и Мириам на него наступила.
– Эли, я понимаю, ты расстроен.
– Нет, ты не понимаешь.
Она вышла из кухни. И уже с лестницы крикнула:
– Понимаю, миленький.
Это западня! Он будет выходить из себя, предчувствуя, что она будет его «понимать». Она, видя, как он сердится, в свою очередь будет понимать его еще лучше. Ну а он в свою очередь будет сердиться еще сильнее. Зазвонил телефон.
– Алло! – сказал Эли.
– Эли, Тед. Ну?
– Ну ничего.
– Кто этот Зуреф? Он американец?
– Нет. Перемещенное лицо. Из Германии.
– А дети?
– Тоже перемещенные лица
. Он их учит.
– Чему? Какому предмету? – спросил Тед.
– Не знаю.
– Ну а тот в шляпе, ты видел того типа в шляпе?
– Да, он спал.
– Эли, он спит в шляпе?
– Он спит в шляпе.
– Изуверы паршивые, – сказал Тед. – Эли, двадцатый век на дворе. А тут на́ тебе – этот тип в шляпе на нашу голову. Не успеем оглянуться, и эти субчики из ешивы разбредутся по городу.
– А там, глядишь, станут увиваться за нашими дочками.
– Мишель и Дебби и смотреть на них не станут.
– В таком случае, Тедди, – буркнул Эли, – тебе не о чем беспокоиться. – И повесил трубку.
Тут же зазвонил телефон.
– Эли? Нас разъединили. Нам не о чем беспокоиться? Значит, ты все уладил?
– Придется повидать его еще раз. Думаю, мне удастся как-то это уладить.
– Отлично. Я позвоню Арти и Гарри.
Эли повесил трубку.
– Я так поняла, что ты ничего не уладил. – А это уже Мириам.
– Так и есть.
– Тогда почему же ты сказал Теду, что все уладил?
– Так и есть.
– Эли, а не стоило бы тебе еще полечиться?
– Мириам, с меня довольно.
– С расстроенными нервами юрист работать не может. Это не ответ.
– Мириам, придумай что-нибудь поновее.
Насупившись, она отвернулась и ушла вместе со своим тяжелым младенцем спать.
Зазвонил телефон.
– Эли, это Арти. Тед звонил. Ты все уладил? Все прошло гладко?
– Да.
– Когда они уедут?
– Арти, предоставь это дело мне. Я устал. Хочу спать.
В постели Эли поцеловал жену в живот, положил на него голову – ему нужно было подумать. Положил очень осторожно: у Мириам шла вторая неделя девятого месяца. И все равно, когда она спала, тут хорошо отдыхалось – голова поднималась и опускалась в такт ее дыханию, а он тем временем искал выход: «Если б только этот тип снял свою дурацкую шляпу. Я знаю: шляпа – вот что их бесит. Сними он ее, и все наладится».
– Что-что? – спросила Мириам.
– Я разговариваю с ребенком.
Мириам села на постели.
– Эли, детка, ну, пожалуйста, улучи минутку, загляни к доктору Экману – просто поговорить.
– Я чувствую себя хорошо.
– Ох, миленький! – Она уронила голову на подушку.
– Ты знаешь, какой вклад внесла твоя мать в наш брак: шезлонг и преклонение, как заповедано Новой, черт бы ее подрал, школой[2], перед трудами Зигмунда Фрейда.
Мириам сделала вид, что спит, но по тому, как она дышит, Эли понял, что у нее сна ни в одном глазу.
– Я говорю ребенку правду, Мириам, ведь так? Шезлонг, недополученные три месяца подписки на «Нью-Йоркер»[3] и «Введение в психоанализ»[4]. Я верно говорю, разве нет?
– Эли, ну к чему такая враждебность?
– Тебя только и заботит, что у тебя внутри. Целый день торчишь перед зеркалом, смотришь, как растет твой живот.
– У беременных устанавливаются особые отношения с плодом, отцам этого не понять.
– Тоже мне отношения. Что поделывает моя печень? А тонкая кишка? А не пошаливает ли мой островок Лангерганса?[5]
– Эли, зря ты ревнуешь к крохотуле-зародышу.
– Я ревную к островку Лангерганса!
– Эли, я не могу с тобой спорить: я ведь знаю – ты недоволен не мной. Милый, неужели ты не понимаешь: ты недоволен собой.
– Тобой и Экманом.
– Эли, а вдруг бы он и помог.
– Вдруг бы он помог тебе. Между вами, можно сказать, роман.
– Эли, это в тебе опять говорит неприязнь.
– Тебе-то что – это же неприязнь не к кому другому, а к себе.
– Эли, у нас родится чудесный ребенок, я легко разрешусь, ты будешь замечательным отцом, я просто не понимаю, что тебя точит – для этого нет никаких оснований. Если нас что и должно заботить, так только какое имя ему выбрать.
Эли встал с постели, сунул ноги в шлепанцы.
– Назовем его Экман, если родится мальчик, и Экман, если родится девочка.
– Экман Пек звучит некрасиво.
– Придется ему с этим смириться, – сказал Эли и спустился к себе в кабинет, где в льющемся в окно лунном свете на портфеле поблескивал замок.
Он вынул записки Зурефа, снова их перечел. У него расходились нервы, стоило подумать о том, какими псевдонаучными доводами жена станет обосновывать, почему он читает и перечитывает эти записки. «Эли, ну почему ты так сосредоточился на этом Зурефе? Эли, ну не втягивайся ты так. Почему, как ты думаешь, ты так втянулся?» Ни от одной жены – раньше ли, позже – не укроется, в чем твоя слабина. И угораздило же его – экая незадача! – родиться неврастеником. Что бы ему родиться колченогим.
Снимая крышку с машинки, он продолжал злиться на Мириам, потому что в ее словах был резон. И все время, пока писал письмо, он слышал, как она будет растолковывать, почему он просто не способен вовремя поставить точку. Пусть так, зато она не способна понять, в чем суть дела. Но он уже слышал, что она скажет: у него «сформировалась негативистическая реакция», это же очевидно. Но заумные рацеи его не задурили: ей и всего-то было нужно, чтобы Эли предоставил Зурефу с домочадцами выпутываться самим – тогда община умиротворится, а они снова заживут счастливо. Ей всего-то и нужно было, чтобы в ее личном мирке царили любовь и лад. И чем это плохо? Пусть в мире творится черт-те что, покой Вудентона ничто не должно нарушать. Как бы там ни было, письмо он написал.
Дорогой мистер Зуреф,
наша сегодняшняя встреча, на мой взгляд, результатов не дала. Но, по-моему, мы вполне могли бы прийти к соглашению, которое устроило бы и еврейскую общину Вудентона, и ешиву, и Вас – никаких препятствий к этому я не вижу. Как мне кажется, недовольство моих соседей прежде всего вызывают выходы в город джентльмена в черных шляпе, костюме и т. д. Вудентон – передовая пригородная община, и ее члены, как евреи, так и христиане, хотели бы, чтобы жизнь их семей протекала в благополучии, благолепии и спокойствии. В конце концов, мы живем в двадцатом веке, и просьба к членам общины одеваться сообразно времени и месту не кажется нам чрезмерной.
В Вудентоне, что Вам, по всей видимости, неизвестно, долгое время селились исключительно состоятельные протестанты. Лишь в войну евреи получили возможность покупать здесь недвижимость и согласно жить бок о бок с протестантами. Чтобы не ущемлять и не оскорблять друг друга, как евреям, так и христианам пришлось отказаться от кое-каких крайностей в своих обычаях. Таким согласием, несомненно, следует дорожить. Не исключено, что если бы в Европе перед войной установилось такое согласие, гонения на еврейский народ, жертвами которых стали Вы и эти восемнадцать детей, не осуществились бы с такой легкостью, а может быть, и не осуществились бы вовсе.
Вследствие чего, мистер Зуреф, не согласились бы Вы на следующие условия? Если да, то мы сочли бы возможным не привлекать ешиву к суду за нарушение положений номер 19 и 23 городского устава. Условия эти таковы:
1. Религиозная, образовательная и общественная деятельность вудентонской ешивы будет ограничена пределами ее территории.
2. Появление работников ешивы на улицах Вудентона приветствуется при соблюдении одного условия: они будут одеты так, как принято одеваться в Америке двадцатого века.
Если Вы примете эти условия, вудентонская ешива сможет без помех наладить добрососедские отношения с евреями Вудентона – точно так же, как евреям Вудентона в свое время удалось наладить отношения с христианами Вудентона.
Был бы весьма признателен, если бы Вы ответили без промедления.
Искренне Ваш,
Эли Пек, поверенный.
Два дня спустя – без промедления – пришел ответ.
Мистер Пек,
он не имеет ничего, кроме этого костюма.
Искренне Ваш,
Лео Зуреф, директор.
И на этот раз, едва Эли вышел из-за купы тенистых деревьев на лужайку, дети пустились наутек. Он простер к ним руку с портфелем – хотел их остановить. Но они убежали так быстро, что перед ним пронеслась лишь стайка кип.
– Идите, идите, – окликнули его с порога.
Из-за колонны вырос Зуреф. Он что, живет за колонной? Или просто-напросто смотрит, как дети играют? В любом случае, стоило Эли появиться, и Зуреф тут как тут – не нужно и предупреждать.
– Здравствуйте! – сказал Эли.
– Шалом.
– Я не хотел их напугать.
– Запуганные, потому и убегают.
– Я же ничего такого не сделал.
Зуреф пожал плечами. Жест вроде бы ничего не говорящий, но Эли увидел в нем обвинение, и еще какой силы. Чего он недополучил дома, добрал здесь.
В кабинете они сели на свои места. Хотя сегодня было светлей, чем несколько дней назад, одна-другая лампочка не помешала бы. Чтобы уловить последние отблески заката, Эли пришлось поднять портфель повыше. Он достал письмо Зурефа из папки. Зуреф достал письмо Эли из брючного кармана. Эли достал второй, написанный под копирку экземпляр своего письма из другой папки. Зуреф достал первое письмо Эли из заднего кармана брюк. Эли достал второй экземпляр своего первого письма из портфеля. Зуреф воздел руки:
– …Я больше ничего не имею…
Воздетые руки, саркастический тон – еще одно обвинение. Это что, преступление – хранить вторые экземпляры? У всех были свои резоны: что бы Эли ни сделал, все не так.
– Мистер Зуреф, я предложил вам компромисс. Вы его отклонили.
– Отклонил, мистер Пек? Как есть, так оно есть.
– Он мог бы купить костюм.
– Он больше ничего не имеет.
– Вы мне это уже сказали.
– Как я вам сказал, так и есть.
– Это не непреодолимое препятствие, мистер Зуреф. У нас имеются магазины.
– И для этого?
– На дороге 12 магазин сети «Роберт Холл»…
– Чтобы забрать у человека все, что он имеет?
– Не забрать, а заменить.
– Но я же вам говорил, он больше ничего не имеет. В английском есть такое слово? Nicht?[6] Горништ?[7]
– Да, мистер Зуреф, есть у нас такое слово.
– Матери и отца? – сказал Зуреф. – Нет. Жены? Нет. Ребенка? Нет. Десятимесячного младенца? Нет! Деревни, где все твои друзья? Синагоги, где каждый стул помнит твои штаны, где ты с закрытыми глазами узнаешь запах чехла Торы? – Зуреф так резко встал с кресла, что письмо сдуло на пол. Высунулся из окна, смотрел вдаль, за Вудентон. Потом повернулся, потряс перед Эли пальцем.
– Мало того, так над ним еще медицинские опыты производили! После такого ничего не остается, мистер Пек. Ничего, совсем ничего!
– Я вас неправильно понял.
– В Вудентон такие новости не доходили?
– Я имел в виду костюм, мистер Зуреф. Я думал, он не может позволить себе купить костюм.
– Не может.
Они вернулись туда, откуда начали.
– Мистер Зуреф! – не отступался Эли. – Вот! – И ударил по бумажнику.
– Вот именно! – сказал Зуреф и ударил себя по груди.
– В таком случае мы купим ему костюм! – Эли подошел к окну, взял Зурефа за плечи и сказал, выговаривая каждое слово раздельно: – Мы – заплатим – за – него. Хорошо?
– Заплатите? Чем, бриллиантами?
Эли полез было во внутренний карман, но тут же опустил руку. Глупо, ох как глупо! Ведь у Зурефа, заменившего отца восемнадцати детям, удар пришелся не по тому, что под пиджаком, а по тому, что глубже – под ребрами.
– О!.. – выдохнул Эли. И стал отодвигаться вдоль стены, подальше от Зурефа. – Значит, костюм – все, что у него есть.
– Вы получили мое письмо, – сказал Зуреф.
Эли остался, где стоял, в тени, Зуреф вернулся на свое место. Подхватил письмо Эли с пола, поднял его повыше:
– Очень много слов… столько доводов… столько условий…
– Что же мне делать?
– В английском есть слово «страдать»?
– Есть у нас такое слово. Есть и слово «закон».
– Хватит с нас вашего закона! У вас есть слово «страдать». Вот и пострадайте. Это такая малость.
– Они не захотят, – сказал Эли.
– Но вы, мистер Пек, как насчет вас?
– Я – это они, они – это я, мистер Зуреф.
– Ах! Вы – это мы, мы – это вы.
Эли все мотал и мотал головой. Может, сумрак тому причиной, но ему вдруг почудилось, что он мог бы подпасть под власть Зурефа.
– Мистер Зуреф, нельзя ли хоть немного света?
Зуреф зажег сальные огарки. Эли не осмелился спросить: а что, электричество им не по средствам? Не исключено, что у них всего только и осталось, что свечи.
– Мистер Пек, могу я спросить, кто пишет законы?
– Народ.
– Нет.
– Да.
– До того, когда народа не было.
– Никто. Когда народа не было, не было и закона. – Эли не хотел ввязываться в этот разговор, и освещай комнату не одни свечи, он никогда не дал бы себя завлечь.
– Неверно, – сказал Зуреф.
– Мы устанавливаем законы, мистер Зуреф. Это наша община. Они – мои соседи. Я – их поверенный. Они оплачивают мои услуги. Без законов воцарился бы хаос.
– Что для вас закон, для меня стыд. Сердце, мистер Пек, сердце – вот закон! Б-г! – возвестил он.
– Послушайте, мистер Зуреф, я пришел к вам не для того, чтобы беседовать на отвлеченные темы. Люди пользуются законами, закон – штука гибкая. Они защищают то, что им дорого: собственность, благополучие, счастье…
– Счастье? Они прячут стыд. А вы, мистер Пек, вы что, не имеете стыда?
– Мы поступаем так, – сказал Эли упавшим голосом, – ради наших детей. Мы живем в двадцатом веке…
– Двадцатый он для гоев. Для меня он пятьдесят восьмой. – Зуреф уставил палец на Эли. – Нам уже поздно стыдиться.
Эли был убит. У всех были злокозненные мотивы. У всех, всех! А раз так, что за резон покупать лампочки.
– Хватит с меня ваших мудрствований, мистер Зуреф. Помилосердствуйте, я на пределе.
– А кто не на пределе?
Зуреф взял со стола бумаги Эли, потряс ими в воздухе.
– Что вы наметили нам делать?
– Что до́лжно, – сказал Эли. – Я изложил наши условия.
– И что – ему до́лжно отказаться от костюма?
– Зуреф, Зуреф, отцепитесь вы от меня с этим костюмом! Я не единственный юрист в мире. Не стану я заниматься вашим делом, им займется другой юрист, а он никаких компромиссов вам не предложит. И тогда у вас не будет ни дома, ни детей, ничего. Только черный костюм, тоже мне ценность! Жертвовать собой – вот что вам нужно! Я знаю, что сделал бы я на вашем месте.
Зуреф ничего на это не ответил, лишь отдал Эли его письма.
– Дело не во мне, мистер Зуреф, в них.
– Они – это вы.
– Нет. Я – это я. Они – это они. Вы – это вы, – провозгласил Эли.
– Вы ведете речь о листьях и ветках. Я смотрю на то, что под грязью.
– Мистер Зуреф, вы меня с ума сведете вашими талмудическими мудрствованиями. Это – то, а то – вовсе не это. Отвечайте мне прямо.
– Так пусть и вопросы будут прямые.
– Г-споди!
Эли вернулся на свое место, сунул документы в портфель.
– В таком случае у меня всё, – сказал он в сердцах.
В ответ Зуреф лишь пожал плечами.
– Попомните мои слова, Зуреф: вы сами навлекаете неприятности на свою голову.
– Я?
Эли решил, что больше не даст Зурефу помыкать собой. Заковыристые словеса ничего не доказывают.
– До свидания, – сказал он.
Но не успел Эли открыть дверь в холл, как Зуреф окликнул его.
– А ваша жена, как она?
– Хорошо, очень хорошо. – Эли не остановился.
– И ваш ребенок родится сегодня-завтра?
Эли обернулся.
– Да, это так.
– Ну что ж, – сказал Зуреф, вставая. – Желаю удачи.
– Откуда вы узнали?
Зуреф указал на окно, затем жестами изобразил бороду, шляпу, долгополый сюртук, обрисовывая сюртук, он коснулся пальцами пола.
– Он ходит за покупками два-три раза в неделю, так и узнаёт.
– Он с ними разговаривает?
– Он их видит.
– И он смог узнать
, какая из них моя жена?
– Они покупают в одних магазинах. Он говорит, она красивая. У нее доброе лицо. Такая женщина умеет любить… хотя... я знаю?
– Он говорит с вами про нас? – не отступался Эли.
– Вы говорите с ней про нас?
– До свидания, мистер Зуреф.
Зуреф сказал:
– Шалом. И удачи вам – я знаю, что такое иметь детей. Шалом, – шепнул Зуреф, шепнул – и тут же две свечи погасли.
Но за миг до этого в глазах Зурефа отразилось пламя свечей, и Эли понял, что вовсе не удачи желал ему Зуреф.
Закрыв за собой дверь, Эли ушел не сразу. На лужайке, взявшись за руки, кружились дети. Поначалу он стоял недвижно. Но не может же он проторчать тут в тени весь вечер. Мало-помалу он стал перемещаться вдоль фасада. Руками нащупывал выемки там, где выщербился кирпич. И так, не выходя из тени, продвигался, пока не добрался до торца. А там, выбирая места потемнее, пересек лужайку, прижав к груди портфель. Держал курс на прогалину неподалеку, но, добежав до нее, не остановился, а помчал сквозь, пока голова не закружилась, да так, что ему чудилось, будто деревья бегут рядом, только не в Вудентон, а от него. Когда он вылетел на горящую желтыми огнями автозаправку «Галф» на окраине, легкие у него едва не лопались.
Перевод с английского Ларисы Беспаловой
Продолжение следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.