[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2008 ШВАТ 5768 – 2(190)
Zidе города Праги
Андрей Шарый
Город Фрага построен из камня
и песчаника, и это большой торговый город. Славяне приезжают сюда с товарами
из королевских городов. Мусульмане, евреи
и правоверные из восточных земель привозят сюда на продажу товары и монеты.
Ибрагим ибн Хакаб, арабский купец, XI век
Шесть сохранившихся до наших дней синагог пражского Еврейского города – словно шесть лучей маген Давида: Староновая, построенная, согласно легенде, прибывшими из Иерусалима ангелами, – тут бережно сохраняют скамеечку рабби Лоева; Высокая (молельня при ратуше); Майзелова; кладбищенские Клаусова и Пинкасова; наконец, Испанская, прянично-нарядная, возведенная к 400-летию изгнания евреев с Пиренейского полуострова. Из конца в конец здешней еврейской земли – всего-то десять минут неспешной прогулки: от вросших в землю древних храмовых стен; мимо Старого кладбища и Еврейской ратуши, на башне которой стрелки часов на размеченном иудейскими письменами циферблате идут в обратную сторону, но время-то отсчитывают правильно, минуту за минутой, час за часом, год за годом, век за веком; через тенистую, нарядную, с самыми дорогими в Центральной Европе бутиками, Парижскую улицу – к мушиной вязи арабесок на фронтоне здания, расписанного с оглядкой на Альгамбру.
Славная и трагическая седая старина еврейского гетто Праги уверенно и ловко упакована в подарочный футляр, заодно со всеми излишествами сытой и бесцеремонной жизни большого европейского туристического города: здесь лучшее в городе итальянское мороженое – в Cremerie Milano, здесь самые крупные бриллианты – в витринах Bulgari и Cartier, здесь самые свежие мидии – в модном бельгийском ресторане Les Mules. Границы между еврейским и нееврейским мирами в архитектуре Праги давно стерты: никаких стен, никаких неухоженных развалин, все тщательно отреставрировано, выкрашено, выбелено, приведено в образцово-показательный порядок. Отсюда рукой подать до Староместской площади с величественным католическим собором Девы Марии и зданием Ратуши со знаменитыми часами-Орлоем. Туристическая река течет к реке настоящей, к широкой Влтаве, Карлову мосту, вдоль которого шеренгой выстроились каменные праведники. Первый среди них – страдающий Христос, крест распятия украшен золотой гирляндой с надписью на древнееврейском: «Святой, святой, святой Господь, наш заступник».
Это небо над головой и эти камни под ногами помнят не одних только туристов, но и старинных жителей Еврейского города: несметно богатого примаса Мордехая Майзеля, мудрого толкователя Талмуда Авраама бен Азриеля, раввина-чудотворца Йеуду-Лоева бен Бецалеля. Помнят даже то, чего не может помнить никто больше: шорох ангельских крыльев над Староновой синагогой и стенания духа, 427 лет назад вселившегося в пустую душу глиняного истукана по имени Голем.
Ночью после двадцатого дня весеннего месяца адара 5340 года раввин Йеуда-Лоев бен Бецалель вместе с зятем Зеэвом и любимым учеником Сосоном вылепил из влтавской глины существо без души и ума, безгласное и пучеглазое, «бесформенную массу». Перед рассветом Зеэв вложил под язык Голема огонь, Сосон влил под язык Голема воду, а Лоев вдохнул в грудь Голема воздух. Когда один из помощников раввина совершил вокруг чудища семь кругов, двигаясь против часовой стрелки – глина раскалилась до красноты; когда еще семь раз вокруг чудища обошел другой помощник – на пальцах Голема выросли ногти. Тут старый Лоев прошептал магическое заклинание – и оживил истукана. И тогда раввин Лоев начертал на лбу Голема слово «эмэт», что значит «истина», и получил Голем от своего создателя имя Иосл, и Иосл остался в доме своего создателя, и стал служить ему во всем, безгласный и пучеглазый, денно и нощно, кроме субботы, когда в праздник Шабата раввин Лоев вынимал из немого глиняного рта записку с секретным заклинанием, обездвиживавшим Иосла. Но однажды в день Шабата Лоев, совершив торжественное песнопение, забыл о магической формуле. И безумный Голем обезумел еще больше: с нечеловеческой силой и яростью он принялся крушить все вокруг, и тогда раввину пришлось уничтожить свое детище. Он стер со лба чудища первую букву заветного слова «истина», и получилось слово «мэт», что значит «смерть». Бесформенной массой, «големом», грянулся Иосл оземь и разбился на тысячу глиняных черепков. Жалкие останки истукана раввин спрятал под полом или на чердаке Староновой синагоги.
Староновая, что пятьсот лет назад, что сейчас – главный духовный центр еврейской Праги. Как раз сюда, с трудом разворачиваясь в узких проулках, огромные туравтобусы большими порциями подвозят соотечественников из Израиля и США, прибывших в Европу с миссией. Взволнованные торжественностью момента, туристы покорно платят по 10 долларов за вход, каждый надевает на голову бумажную кипу, и вот оно, святое храмовое пространство: багровый косой флаг пражской еврейской общины, древние свитки Торы… От Голема и следа не осталось: сколько ни искали, в шутку и всерьез, никто никогда не видел немого глиняного слугу, вышедшего из повиновения. Смерть оказалась сильнее истины. А молва о чудище жила: через три с лишним века пражанин Карел Чапек вспомнил Иосла – и придумал робота. Помнят о Големе и теперь: всевозможные, от мистических до эротических, фигурки и изображения Иосла – самый популярный артикул туристического рынка пражского еврейского квартала, популярнее семисвечников и каббалистических побрякушек.
В рассказах экскурсоводов и в путеводителях раввин Йеуда-Лоев – под стать своему глиняному творению: ученый и проповедник стал «шестиконечной звездой» еврейской поп-культуры. Хотя рабби Лоев и был видным религиозным мыслителем и мистиком, за пределом круга почитателей Пятикнижия он прославился не столько знаниями, сколько сотворенным в свободную минуту кадавром. В Праге, где раввин провел примерно треть своей девяностопятилетней жизни, он сочинил главные религиозные трактаты – «Пути мира», «Слава Израиля», «Колодец изгнания», а также основал талмудическую школу, слава о которой донеслась до самых отдаленных уголков еврейского мира. Рабби Лоев относился к числу мудрецов-теологов, защищавших веру с помощью аргументов, основанных скорее на философской, а не богословской концепции. И при жизни, и после смерти этому пражскому раввину приписывали магические способности и невероятную проницательность; ему дали прозвище «Маарал», акроним эпитета «учитель и раввин Лоев».
Староновая синагога.
Могила рабби, скончавшегося в 1609 году, – самая почитаемая и самая посещаемая на Старом еврейском кладбище Праги. У этого надгробного камня иудеи всего мира черпают житейскую мудрость и спиритуальную силу. Впрочем, духовная сила имеет универсальный характер: чтобы исполнилась мечта, не обязательно быть ни евреем, ни верующим, каждый вправе оставить у надгробия записку с заветной просьбой. Другая легенда предупреждает: эта машина желаний, как Зона в киносценарии братьев Стругацких, исполняет только самые искренние, самые сокровенные мечты.
Старое еврейское кладбище, оно за углом от Староновой синагоги, – и теперь самый перенаселенный пражский квартал. На площади в один гектар в неимоверной тесноте скучились и сгрудились, наползая и налегая друг на друга, двенадцать (по другим данным – двадцать) тысяч надгробных камней и больше ста тысяч захоронений. Поскольку места для упокоения в Еврейском городе всегда катастрофически не хватало, с середины XV столетия по конец XVIII века, когда захоронения здесь были вообще запрещены, одних мертвецов помещали поверх других. Историки насчитывают на кладбище десять или двенадцать могильных уровней. Надписи на надгробных камнях это история пражского еврейства, и чтение их – увлекательное занятие для знатоков иврита. Впрочем, кое-что может разобрать и «безъязыкий»: изображение короны на рельефе – символ доброго имени и мудрости, гроздь винограда – знак богатства. Фигурки животных могут означать имена усопших: лев – Иеуда, Арье; олень – Цви, Гирш; волк – Зеэв, Вольф; медведь – Дов, Бер. Вот изображение гуся на замшелом надгробии математика, астронома и географа Давида Ганса, автора первой светской книги центральноевропейского иудейства, обширных вольных исторических хроник под названием «Скипетр Давида». Вот могила дочери Якова Бассеви, пронырливого ростовщика, сколотившего богатство на махинациях с чеканкой монет, первого иудея, получившего при императорском дворе благородный титул и фамильный щит с голубым львом и восемью красными звездами. Вот самый старый кладбищенский памятник, здесь с 1439 года покоится классик религиозной поэзии евреев ашкенази, астролог Авигдор Кара. Последние годы жизни провел в Праге ученик Галилео Галилея, физик и врач из Падуи Йосеф-Соломон дель Медиго – его, иноземца, упокоили поодаль от прочих «знаменитых», вроде талмудиста Йома-Това Липмана Мюлхаузена, в «Книге Победы» вступившего в полемику с христианскими интерпретациями Торы, или раввина-книжника, собирателя крупнейшей пражской еврейской библиотеки Давида Оппенхейма, или раввина Шломо-Зеэва Ауэрбаха, или раввина Шломо-Эфраима Лунтшица, или супруги раввина Ашера Сары, или дочери раввина Лоева Гитл… У южной стены – Пинкасова синагога, на стенах которой смерть оставила чудовищно скорбный знак: здесь начертаны имена 77 297 чешских евреев, жертв Холокоста. Это самая долгая эпитафия в мире.
Через тропинку от могилы Маарала упокоился другой знаменитый гражданин Еврейского города, примас Мордехай Майзель. «Его милосердие не знало границ – того, кто являл доброту души и тела; того, кто возвел храм во славу Б-га; того, кто построил бани, больницы, замостил улицы нашего Еврейского города; того, кто разбил сад на кладбище и простер свою щедрость на тысячи тех, кто чтит Святое Писание», – читаем надпись на солидном надгробии, похожем на строительную люльку. Мордехай Майзель был богатым, щедрым и предприимчивым евреем. Он одалживал деньги сначала императору Фердинанду, потом императору Максимилиану, а потом еще и императору Рудольфу. Он не поторапливал своих венценосных должников и не наседал на них с погашением процентов. Мордехай Мазель даже был – невиданное для еврея дело! – допущен к императорскому двору, после того как на свои средства снарядил целую армию воинов Христовых на войну за чужую для него веру против турок. Подозревают, что в ту пору у Рудольфа II Габсбурга была и другая причина для милости: Майзель оплатил расходы по закупке передового по меркам доиндустриальной эпохи оборудования для кухни императрицы.
Старое еврейское кладбище.
На деньги Мордехая Майзеля воздвигнуто практически все, что осталось в сегодняшнем пражском районе Йозефов от прежнего Еврейского города, кроме Староновой синагоги да самых древних кладбищенских плит. Майзель, состояние которого было сопоставимо с богатством венской казны, выкупил у императора для своих пражских соотечественников множество послаблений. Он построил и содержал школу для бедных детей, театр, Еврейскую ратушу, религиозную школу, больницу, общественные бани. Да не просто общественные бани – еще и отдельные женские очистительные общественные бани. Все это созидалось руками пришлых наемных рабочих, евреям заниматься строительством запрещалось, – а ангелы, отгрохав Староновую, в Праге уже не появлялись. На деньги Майзеля расширили кладбище, засадив его тенистыми деревьями, замостили улицы, расставили на них фонари. Талерами примаса Мордехая оплачено строительство в Еврейском городе Майзеловой (для семьи примаса) и Клаусовой (на месте небольших зданий для омовения покойников, «клаусов») синагог, равных которым по красоте, как говорят, немного найдешь и на Святой земле.
Майзель управлял своей национальной территорией с населением примерно в тысячу человек разумно, рачительно и с выгодой, как опытный менеджер руководит прибыльной корпорацией. Однако евреи города Праги по сей день чтят память древнего примаса не только за это. Историки считают, что именно Мордехай Майзель заложил основу для превращения пражского гетто, религиозно-национального сообщества, в секулярную организацию, культурное и экономическое влияние которой распространилось далеко за воротами квартала. Несмотря на все гонения, которым, то в большей, то в меньшей степени, на протяжении многих веков беспрестанно подвергались жители гетто, Прага отдавала себе отчет в том, что без своих евреев ей не обойтись, так же как не обойтись ей без своих чехов, мораван, немцев. И в этом тоже кроется вполне добродушный юморок автора старой религиозной гравюры с латинской надписью «Прага – мать сынов Израилевых». Понимал это и талантливый администратор Мордехай Майзель. Еврейский город – его главное наследие: примас умер семидесятитрехлетним, не оставив детей ни одной из двух жен, ни Хаве, ни Фруме. После смерти Майзеля по указу его императорского величества все имущество – кроме того, что успела припрятать Фрума, – конфисковали.
Впрочем, такое случилось не впервой: положение евреев в Богемии и в Средние века, и в Новое время мало чем отличалось от их положения в других странах. При «хороших» властителях удавалось откупаться, при «плохих» ситуация становилась почти отчаянной, но никогда большинство сограждан, что чехи, что немцы, что австрийцы, не считали «инородцев» равными себе, как бы лояльно евреи ни относились к чужой религии и к власти, которую хотели бы считать своей. Элегантно высказался о народной судьбе в начале ХХ века пражский раввин Рихард Федер: «Мы были везде и нигде, потому что были не слишком многочисленны и ни у кого не стояли на пути. Одного мы хотели, одного добивались безуспешно: чтобы никто не мешал нам писать первую букву в слове “еврей” заглавной, а не прописной». Летописи свидетельствуют: первые евреи появились в долине Влтавы еще до прихода славян (активисты национальной идеи теперь дотошно уточняют – раньше на 72 года). Известно, что первое княжеское разрешение селиться в Праге евреи получили в 995 году в знак благодарности за помощь, оказанную христианам в борьбе против язычников.
От событий того времени, конечно, в Праге и камня не осталось, одни только летописи. Может, не осталось еще и потому, что ненависть сильнее торговли и добрососедства. В 1096 году, во время первого крестового похода, в Праге случился и первый погром: евреев обращали в христианство против воли, а тех, кто сопротивлялся, убивали. В 1150 году, при князе Владиславе II, евреи получили разрешение окружить свои кварталы стенами и закрывать на ночь ворота. Но и ворота, которых было то шесть, то восемь, не спасали. Новая трагедия произошла в 1389 году: пасхальные праздники Прага отметила пожаром в Еврейском городе и убийствами многих сотен его жителей, в том числе укрывшихся в синагогах детей и женщин. Тогдашний король Богемии Вацлав IV (тот самый, что повелел сбросить викария Яна из Непомука с Карлова моста за то, что священник отказался открыть монарху тайну исповеди его четвертой жены) был милостив ко всем своим подданным; законы при нем, как считалось, охраняли и евреев тоже. Поэтому зачинщиков погромов, кого нашли, покарали, а в остальном справедливость выглядела так: еврейские дети, оставшиеся сиротами, были помещены в католические семьи и немедленно крещены, отобранное у грабителей имущество не вернули прежним хозяевам, а реквизировали в пользу государственной казны. Впрочем, королевское благоволение и прежде бывало странным. В середине XIII столетия, при короле Пршемысле Отакаре II, евреи пользовались такой привилегией: каждый из них мог быть обоснованно обвинен в том, что пьет христианскую кровь, только в том случае, если в подтверждение святотатства присягали три свидетеля-христианина и три свидетеля-иудея. Если таковых не находилось, обвинителей ждала смерть.
Интерьер Клаусовой синагоги.
Как и повсюду, евреи в средневековой Праге пробавлялись ростовщичеством, поскольку христианская мораль считала это занятие предосудительным. Клеймо унижения ежедневно носили и пражские евреи: сначала высокую, колпаком, шляпу, потом капюшон, потом желтый круг, нашитый или приколотый к одежде на левой стороне груди. Еврейский город, на то и гетто, был в буквальном смысле слова замкнутой цивилизацией: приобретать собственность вне его границ евреям, за редкими исключениями, не позволялось; прогулки по «христианским» кварталам не поощрялись; существовал запретный для евреев перечень профессий; другими ремеслами евреи могли заниматься только в «своих» стенах; некрещеным – никакого доступа в школы и университет. Распорядок дня здесь определяли иудейские ритуалы, а течение жизни – многовековая традиция и психология изгнанничества, учившая искать силы внутри себя, когда их невозможно почерпнуть в окружающем мире. В этом городе пришельцев каждая семья говорила на языке той страны, откуда была родом: роль лингва-франка в разные периоды играл то идиш, то старочешский, то немецкий. Тем, кто знал западно- или южнославянские языки, местное словечко zidе оскорбительным не казалось, ведь это буквальный перевод слова «евреи». Старые еврейские поселения на левом берегу Влтавы, получившие в XVI столетии по венецианской моде название «гетто», прежде именовались с бранным для русского уха звучанием – В Жи́дех и В Поджи́дех. В первом, чуть восточнее, обосновались евреи из Византии, много позже к ним присоединились выходцы из нынешних Белоруссии и Украины, изгнанные гетманом – объединителем славянских земель, уверенным антисемитом Богданом Хмельницким. Евреи из Германии, Нидерландов, Франции и селились в Праге на несколько сот метров западнее своих единоверцев. Восток и запад еврейского города в конце концов слились, притесняли-то и тех и других одинаково настойчиво.
Первый из правивших Богемией Габсбургов, Фердинанд I, решил в XVI столетии связать всех пражских евреев одной судьбой: он повелел и восточным, и западным убираться вон, в Польшу. Получили разрешение остаться в гетто только пятнадцать зажиточных семей, а также «два учителя, три школьных смотрителя, четыре ночных сторожа, один мясник для приготовления кошерной пищи, один могильщик, а также по двое мужчин и женщин для ухода за больными». Однако иметь в городе на тревожный случай финансовых затруднений откупавшихся от неприятностей евреев было выгодно любому монарху, так что решение о ликвидации гетто было отложено – как многажды до этого и после того. Самой последовательной гонительницей пражских евреев за почти четыре века господства Габсбургов выступила императрица Мария Терезия, в 1745 году, после прусской оккупации Богемии, повелевшая очистить гетто – поскольку его жители якобы сочувствовали захватчикам. И еврейская Прага пережила свой маленький Исход. Но гетто пустовало только ночами; по утрам евреи, нашедшие приют в соседних деревнях, возвращались в свои мастерские и меняльные лавки. Заступничество имевших в Еврейском городе финансовые интересы дворян смирило гнев императрицы; платой за возвращение стали ежегодные 200 тыс. золотых в императорскую казну.
С какой тоской, должно быть, в ту смутную пору вспоминали в пражских синагогах благословенные времена примаса Майзеля, ведь в 1571 году нагрянувший из Вены император Максимилиан II соизволил даже совершить пешую прогулку по свежевымощенным улицам гетто, а подданные уж постарались по этому случаю привести квартал в божеский вид. Впрочем, ни тогда, ни прежде, ни потом – да никогда в своей истории – Еврейский город, несмотря на богатство менял и ростовщиков, не был процветающим, зажиточным кварталом. Пожары, эпидемии чумы, погромы, гонения местных и «федеральных» властей, религиозные притеснения, униженное положение евреев в христианском обществе, да и собственно городские стены тормозили его рост: несколько тысяч человек, пара сотен деревянных домов, десяток каменных храмов…
Конец затворничеству Еврейского города положил в конце XVIII просвещенный император Йозеф II. В эпоху его реформ изоляция евреев постепенно сменилась ассимиляцией: стены вокруг квартала синагог, получившего впоследствии в честь либерального монарха новое название – Йозефов, снесли, евреев допустили в «обычные» школы, а потом и в университет (первые два еврея-врача получили дипломы Каролинума в 1788 году), отменили желтые метки на одежде и запреты на профессии. «Жидовску» улицу переименовали в «Йозефову» (теперь она называется и вовсе дистиллированно – Широка). Евреи, особенно те, кто побогаче, быстро разъехались по Праге, покупали дома, магазины, фабрики, потихоньку превращаясь в продолжателей дела Мордехая Майзеля. Некоторые удачники, вроде текстильных фабрикантов братьев Йеуды-Леопольда и Мойзеша Поргесов, за считанные годы сказочно обогатились, получили дворянские титулы и благородную фамилию фон Портхайм. Беднота продолжала ютиться в деревянных трущобах, вокруг которых, за бывшими стенами гетто, вырастала каменная роскошь новой Праги. Ортодоксальные старые евреи, строго соблюдавшие заветы раввинов, ворчали: своевольный император, облегчив иудейское ярмо, разрушил в гетто традиционный жизненный уклад.
Йозеф II, сторонник жесткого централизма, превратил Прагу в провинциальный немецкоязычный город; многие дискриминационные меры в отношении евреев не были отменены вовсе. Например, для еврейских семей сохранился запрет на вступление в брак всех сыновей, кроме первенца, если не существовало финансовых гарантий приобретения собственности. Введенный Марией Терезией «двухсоттысячный налог», который выплачивала еврейская община, в просвещенную эпоху Йозефа никто и не подумал отменить. Количество антисемитских памфлетов с развитием книгопечатания в Праге только увеличивалось; не сокращалась и социальная дистанция между евреями, чехами, немцами. Большинство пражских евреев знали немецкий язык, но не владели чешским; однако австрийцы не торопились принимать их в свое общество. Чешское самосознание тоже не всегда оказывалось открытым. Основоположник чешскоязычной журналистики Карел Гавличек Боровский, например, ставил вопрос следующим образом: «Как израэлиты могут принадлежать к чешской нации, если они – семитского происхождения? Невозможно иметь две родины, две национальности, быть слугой двух господ. Тот, кто хочет быть чехом, должен перестать быть евреем». При этом Гавличек вовсе не считал себя антисемитом: он горячо приветствовал принятие в 1850 году первой австрийской конституции, формально предоставившей евреям равные с императорскими подданными других национальностей права.
А евреи не переставали быть евреями. Они пережили тысячелетнее пражское гетто, наконец-то фактически уничтоженное конституцией, а еще вернее – самим ходом истории. В 1850 году Еврейский город преобразовали в пятый «регулярный» район Праги. Еще через полвека только двадцать процентов населения этих кварталов, превратившихся в основном в прибежище люмпен-пролетариата, были евреями. Такими «руины» гетто застал юный Франц Кафка, родившийся в доме на углу нынешних Капровой и Майзловой улиц, на прежней границе пражского иудейского и христианского миров. В самом конце позапрошлого века несколько десятков обветшавших зданий, на первых этажах которых размещались в основном лавки старьевщиков, бордели и дешевые пивные, а также три синагоги, две школы, больницу снесли согласно плану городской реконструкции. Мечтавшая о статусе настоящей столицы Прага торопилась поспеть за развитием блестящих европейских метрополий – Вены, Парижа, Будапешта. Через десятилетие все пространство бывшего гетто, район Йозефов, застроили элегантными зданиями в стиле чешского ренессанса и ар-нуво; теперь это один из самых престижных и элегантных кварталов Праги.
Шесть сохранившихся до наших дней синагог пражского Еврейского города – словно шесть лучей могендовида. Святого свечения ни днем ни ночью не узреть: в двухстах метрах от храма – казино с ночным клубом, за глухой кладбищенской стеной – совсем некошерные кафе, пивные, рестораны. В этом отношении город Фрага не изменился со времен арабского купца Ибрагима ибн Хакаба: всяк найдет здесь то, что ищет.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.