[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2008 ШВАТ 5768 – 2(190)
«Еврейское дворЯнство» на рубеже эпох
Ольга Минкина
Рубеж XVIII–XIX веков был временем активной правовой эмансипации и культурной ассимиляции евреев в государствах Западной Европы. Верхние слои еврейского общества стремились к сближению с аристократией тех стран, в которых они проживали[1]. Эти социальные и культурные процессы, безусловно, имели аналоги в среде российского еврейства того же времени. Однако программы преобразований, выдвигавшиеся еврейскими представителями в Российской империи, не являлись, как утверждают многие исследователи[2], «отголосками» движения за эмансипацию евреев в Западной Европе. Они отражали развитие вполне самостоятельного идейного течения.
Синагога Шклова. Построена в 1790 году.
После разделов Польши 1772, 1793 и 1795 годов в российском подданстве оказалось свыше 800 тыс. евреев[3]. В смене власти и административного устройства еврейское население Польско-Литовского королевства и прежде всего верхние слои еврейского общества увидели реальную возможность повышения своего статуса. В других европейских странах радикальные политические перемены, такие, как Французская революция или захват французскими войсками государств Южной Германии и Италии в конце XVIII века, побуждали местное еврейское население к борьбе за отмену особого законодательства о евреях, в течение сотен лет определявшего их статус как отдельного, ограниченного в правах сословия. В отличие от этого еврейская элита Российской империи на рубеже XVIII–XIX веков стремилась стать особой привилегированной группой, близкой по своему правовому статусу к дворянству, оставляя правительству возможность использовать низшие слои еврейского населения для законодательных экспериментов по интеграции евреев и превращению их в «нормальных» подданных. Евреи Западной Европы, в особенности наиболее состоятельные и образованные круги еврейского общества, для достижения правового и социального равенства с окружающим населением готовы были пожертвовать многими элементами традиционного образа жизни и культуры. Евреи Российской империи отстаивали сохранение традиционного образа жизни и, как правило, общинных институтов. Защитные механизмы, обеспечивавшие сохранение еврейской общины в диаспоре, гораздо сильнее действовали в среде многочисленного, консолидированного по типу расселения и культурно унифицированного российского еврейства. К этим защитным механизмам относилась вся система традиций и обычаев, а также и сама общинная организация.
Стремление еврейских лидеров к интеграции в высшее общество выражалось не только в выдвигаемых ими проектах социальных преобразований, но и в деятельности, направленной на укрепление своего влияния в новых условиях. В действиях еврейской элиты в первые десятилетия после разделов Польши проявлялись претензии на прерогативы аристократии, такие, как участие в государственном управлении, владение землей и крепостными крестьянами и особые модели поведения. Вместе с тем представители новой элиты сохраняли приверженность традиционным идеалам: в их среде высоко ценилась талмудическая ученость и строго соблюдались религиозные предписания. Специфическими особенностями отличались также частная жизнь и экономическая деятельность этой группы. Таким образом, особые условия жизни евреев в «старой Польше» и особенности их перехода под власть Российской империи сформировали своеобразную прослойку еврейской элиты со своими политическими требованиями и уникальной субкультурой. Ниже будут охарактеризованы основные пути интеграции евреев в состав правящей элиты империи.
Евреи и государственнаЯ служба
В 1802 году еврейскую общину Брест-Литовска постигло большое несчастье: сгорела кагальная изба (место заседаний кагала, на идише именуемая кол-штибл). От пожара пострадали также дома многих членов кагала. Главы кагала Абрам Елиович, Гершко Йоселевич, Герцель Лейбович и Абрам Мордкович обратились с прошением к императору Александру I. Осознавая свое выступление как «ощутительную дерзость», кагальные тем не менее старались доказать, что кагал является частью государственного аппарата, и, следовательно, восстановление сгоревшей кагальной избы и домов членов кагала следует осуществить за казенный счет[4]. «Кагальная изба», таким образом, приравнивалась к «присутственному месту», а дома членов кагала – к «казенным квартирам».
Включение кагала в бюрократическую систему Российской империи было заложено и в законодательстве того периода. В 1772 году новой властью были подтверждены полномочия кагала, на него возлагался сбор налогов с евреев и контакты с администрацией, а «Положение о евреях» в 1804 году обязывало кагалы перевести свое делопроизводство на русский, польский или немецкий языки. Главы же еврейских общин, по-видимому, желали, чтобы модернизация кагала была связана не только с тягостными обязанностями и усилением государственного контроля, но и с повышением его статуса. Так, известный подрядчик и общественный деятель Нота Ноткин в своем проекте еврейской реформы в 1803 году предлагал переименовать кагалы в «депутатские комиссии», приравнять деятельность членов кагала к государственной службе и присваивать еврейским лидерам чины и звания[5]. Открыть евреям доступ к государственной службе предлагал и один из первых российских просветителей – маскилим – врач Илья Франк из местечка Креславка[6].
Деятельность официальных представителей еврейства (депутатов) при органах царской администрации воспринималась как государственная служба и властью, и самими депутатами, и еврейским населением («Еврейские депутаты» функционировали в 1802–1807 годах при центральных и местных комитетах по разработке законодательства о евреях, в 1812–1814 годах – при Главной квартире российской армии, в 1817–1824 годах – при Министерстве духовных дел и народного просвещения)[7]. В императорском указе выражалось «высочайшее благоволение за усердную и ревностную службу» депутатов при Главной квартире российской армии в 1812–1813 годах[8]. Главы кагалов, очевидно, воспринимали их как «военное начальство», что видно из обращения «здравия желаем», присутствующего в письмах и доверенностях кагалов депутатам в этот период[9]. После того как еврейская депутация в 1817 году была включена в штат Министерства духовных дел и народного просвещения, официальная переписка депутатов с кагалами и отдельными евреями-просителями велась на русском языке на бланках министерства[10].
Евреи и помещиЧье землевладение
В 1794 году уже упоминавшийся выше Нота Ноткин приобрел у генерал-майора Б.Б. Леццано имение в 10 тыс. десятин земли (10 900 га) в Екатеринославской губернии «при Столбовой балке, по обеим сторонам речки Чичиклей со всем на оных строениями, поселенными людьми [т. е. крепостными] и всего, что есть по реестрам, при сем приложенным, за 100 тысяч 500 рублей»[11]. Леццано даже поручился, «ежели какие споры будут… вступиться и вовсю отстаивать в хозяйственном распоряжении и укреплении» Ноткиным имения «за себя или за кого рассудит» (т. е. имелось в виду право Ноткина передать имение в наследство). Еврейское землевладение и владение крепостными крестьянами, причем не только во вновь образованных Екатеринославской и Херсонской губерниях, но и в Белоруссии, отмечается в документах рубежа XVIII–XIX веков. Так, еврейскому откупщику, ученому и общественному деятелю Йеошуа Цейтлину помимо имения Устье (с 900-ми душ крепостных) в Могилевской губернии принадлежало сельцо Софиевка в Херсонской губернии, купцу Ицке Кашновичу – деревня Катериновка[12]. В 1813 году в официальном издании «Северная почта» без всякого специального комментария упоминался купец первой гильдии Шевель Левин, «владеющий имением в Телеханах»[13] под Пинском. А великий историк Шимон Дубнов вспоминал о своем прапрапрадедушке Бенционе Хацкелевиче, владевшем имением «с массою крепостных крестьян»[14].
До «Положения о евреях» 1804 года, официально дозволившего евреям покупку, владение и передачу в наследство земли, не было никаких законодательных актов, регламентировавших еврейское землевладение. По поводу владения крепостными закон высказывался более резко и определенно. Именным указом Екатерины II 22 февраля 1784 года было объявлено: «Никто в империи, не будучи в христианском законе, пользоваться не может правом покупать, приобретать и иметь крепостных»[15]. Однако на практике, как было показано выше, этот запрет иногда нарушался. Представители еврейской элиты постоянно предпринимали усилия по легализации и укреплению еврейского землевладения и предлагали предоставить евреям право владения крепостными. Так, в 1799 году купец второй гильдии Гецель Лейзарович из Белицы в прошениях в Сенат и на «высочайшее имя» испрашивал разрешения на покупку двухсот крестьян для работы на кожевенном заводе. Ему было отказано на основании упомянутого выше указа 1784 года[16].
В 1804 году межминистерский Еврейский комитет, учрежденный Александром I для подготовки нового законодательства о евреях, запрашивал мнения кагалов по поводу будущих преобразований. Минский кагал воспользовался этой возможностью, чтобы выдвинуть свои предложения по еврейскому землевладению. Кагал предложил «позволить достаточным из евреев купцам покупать земли»[17] и заводить на них фабрики, на которых работали бы бедные евреи. Когда они «привыкнут к работе» и «поправят свое состояние», то их можно будет там же перевести на земледельческую работу. Кагал особенно настаивал на том, чтобы еврейские землевладельцы «в приобретенных покупкою к фабрикам деревнях могли пользоваться правом помещичьим здешнего края» и заводить винокуренные заводы. Так, одна из главных целей Еврейского комитета – превратить евреев в «нормально» организованный народ с сословным делением, соответствующим организации остального населения, – получает в «мнении» минского кагала неожиданное, но вполне логичное продолжение. Здесь фактически выделяется сословие своего рода «еврейских дворян», тогда как статус низших слоев еврейского общества снижается еще больше – вплоть до возможного закрепощения. Понижением статуса в глазах еврейского общества было и само обращение к земледелию, что отмечается и в «мнении» кагала.
Евреи и аристократиЧеские модели поведениЯ
Стиль жизни формирующейся «еврейской аристократии» того периода нашел отражение в мемуарной литературе и исторических преданиях[18]. Так, одежда представителей этой социальной страты описывается как гротескное сочетание традиционного еврейского наряда с отдельными элементами костюма российской аристократии. Цейтлин и Ноткин носили на боку богато украшенные шпаги: деталь, возможно связанная с реальной практикой жаловать шпаги винным откупщикам. Медали «За усердие», которыми были награждены еврейские депутаты, в легендах преображаются в бесчисленные «ордена, медали, ленты». Подчеркивается также не поощрявшаяся традицией роскошь в одежде: шелк, бархат, золотое шитье, драгоценные пуговицы (последнее – идея-фикс русских щеголей XVIII века). Возможно, это описание следует интерпретировать не только как наглядное выражение богатства и влияния, но и как символическое отражение функций еврейского ходатая (штадлана) как посредника между двумя культурами.
Взаимодействие еврейских представителей с коронованными особами и сановниками характеризуется в еврейских исторических преданиях необычайной «дерзостью». Они могли запросто зайти и в особняк «министра по еврейским делам», и на бал в императорский дворец. С императором они держали себя «гордо и свободно», а с вельможами и вовсе не церемонились: например, предлагали отменить рассмотрение еврейских дел в присутственных местах по субботам, поскольку это создавало для них определенные неудобства. Представителей еврейской элиты в рассказах этого рода отличали такие полезные для «близких к власти» качества, как владение светскими науками и европейскими языками, а также изящные манеры. Ноткин, как гласит предание, бойко беседовал по-французски с Екатериной II во время визита императрицы в Шклов.
Поэма, преподнесенная Екатерине II евреями Могилевского уезда во время визита императрицы в Шклов.
Поведение и устремления членов еврейской элиты, отразившиеся в современных им документальных источниках, вполне совпадают с характеристиками, данными им в фольклоре. Об этом свидетельствуют материалы собрания представителей всех еврейских общин Российской империи в Вильно летом 1818 года. Собравшиеся должны были из своей среды избрать трех депутатов, которым предстояло представлять все еврейское население империи перед центральной властью. Поездка делегатов от общин в Вильно полностью финансировалась их кагалами. Кандидаты должны были предоставлять кагалам подробный отчет о своих расходах. В одном из таких отчетов делегаты от шкловской общины: Пинхас Шик и Михель Айзенштадт скрупулезно перечисляли суммы, потраченные ими на слуг, сопровождавших их в поездке из Шклова в Вильно и обратно, «за сахар, чай, кофий и другие напитки», катание по Вильно на дрожках и даже «за белье и прочие малые издержки»[19]. Слуги, экипажи, дорогое белье и другие признаки аристократического стиля жизни должны были продемонстрировать высокий статус кандидатов и престиж делегировавших их общин виленскому кагалу и остальным участникам собрания.
Еще до того, как состоялись собственно выборы, собрание утвердило смету расходов будущей депутации[20]. Наряду с обычными статьями расходов, такими, как «питейные припасы», на которые каждому депутату выделялось 1200 червонцев в год, в реестре присутствовали и определенно статусные вещи. Каждому депутату полагалось иметь три собственных экипажа: парадную коляску, запряженную четверкой лошадей, дрожки для малых выездов и городские сани. Канцелярия депутации должна была помещаться в отдельном здании и иметь обширный штат письмоводителей, писарей, переводчиков, еврейских писцов и сторожей. Вопросы о канцелярии и экипажах, в числе других атрибутов «приличного» (т. е. подобающего по рангу) образа жизни депутатов в Петербурге, согласно рапорту присутствовавшего при выборах виленского полицмейстера, вызвали бурное и продолжительное обсуждение на заседаниях собрания[21]. Это свидетельствует о том важном символическом значении, которое участники собрания придавали внешним признакам влияния и власти. Депутация, по замыслу виленского собрания, должна была приобрести характер государственного учреждения высокого ранга (чуть ли не министерства), а сами депутаты – вести образ жизни, характерный для верхушки столичного дворянства[22].
При этом аккультурация еврейской элиты носила скорее утилитарный, практический, нежели «идеологический» характер, и авторитет традиционного знания никем не оспаривался. Характерным примером «еврейского аристократа» того времени может послужить фигурирующий в воспоминаниях Иехезкеля Котика прадед мемуариста, который «знал наизусть пару сотен листов Гемары»[23]. При этом он был активным участником международной торговли, военным подрядчиком и «поверенным» (представителем перед властью) евреев Виленской губернии. Путешествуя «в запряженной тройкой лошадей собственной коляске с кучером», он брал с собой несколько томов Талмуда и штудировал их в пути.
Изучение архивных и мемуарных источников показывает, что якобы неизбежно сопутствовавший аккультурации разрыв с еврейским окружением и перемена веры на рубеже XVIII–XIX веков являлись скорее исключением, чем правилом. Из нескольких десятков состоятельных евреев, имевших тесные связи с российской аристократией, только откупщик Абрам Перетц и писатель Лейба Невахович перешли в христианство. И даже они полностью не утратили связей с еврейством. Перетц продолжал вести переписку на древнееврейском языке со своими родственниками[24], а Невахович в 1829 году подал Николаю I проект еврейской реформы[25]. Записка носила характер апологии как традиционных общинных институтов, так и еврейской элиты, т. е. описанной выше среды.
Черновик письма, адресованного Ноте Ноткину, с предложением выступить в качестве советника в Еврейском комитете.
Еврейский проект интеграции и российское общество
В конце XVIII – первой четверти XIX века еврейское население империи периодически выдвигало из своей среды лиц, способных поддерживать диалог с властью и предлагать последней собственные варианты взаимодействия. Попытки еврейской элиты того периода добиться квазидворянского статуса и успехи, достигнутые ею на этом пути, продолжали будоражить воображение последующих поколений евреев. Об этом свидетельствовало широкое распространение упомянутых выше исторических преданий о золотом веке еврейской элиты. «Еврейское дворянство» последней четверти XVIII – первой четверти XIX века в Российской империи являлось своеобразным культурным феноменом, не имевшим аналогов ни в предшествующий, ни в последующий периоды.
При соприкосновении с еврейской верхушкой, не имевшей многих характерных признаков элит дворянского типа, российская власть столкнулась с трудностями, оказавшимися в данной ситуации непреодолимыми. В первую очередь это было связано с тем, что в рамках сословной монархии было необходимо, чтобы сословие согласилось включить в себя новую, к тому же иноверческую, группу. Российское дворянство никоим образом не могло включить в себя евреев, хотя определенные перспективы для повышения статуса еврейской элиты и обретения ею собственной ниши в рамках имперской административной системы были все же достаточно серьезны. Характеризуя период 1772–1825 годов, Лейба Невахович в 1829 году отмечал: «Евреи желали быть счастливыми, и сие их бытие виделось часто перед ними, но, верно, счастие существ скоропреходяще»[26].
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.