[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2008 ШВАТ 5768 – 2(190)
«Между закатом и закатом...»
Стихи разных лет
Йеуда Амихай
«Я социалист, сионист и оптимист», – говорил о себе Йеуда Амихай (1924–2000). Социализм и сионизм Амихая остаются в основном за пределами его поэзии, оптимизм же его своеобразен. Этот оптимизм обеспечивается честностью его религиозной мысли. Танах занимает в стихах Амихая огромное место. Амихай – человек Танаха. Вместе с тем он не употреблял готовых религиозных «истин» и находился в весьма напряженных отношениях с ортодоксией. Газеты Израиля писали об Амихае как о национальном символе и наиболее реальном израильском претенденте на Нобелевскую премию. В 1998 году поэт опубликовал в издательстве «Шокен» свой последний сборник; в оригинале этот сборник озаглавлен «Патуах – Сагур – Патуах» («Открыто – Закрыто – Открыто»). Как пояснял автор в одном из интервью, словом «закрыто» здесь обозначена жизнь, а двумя «открыто» – то, что до и после нее.
Графов Андрей Эдуардович (р. 1962) переводит поэзию с современных европейских языков, работает также с основными еврейскими языками (иврит всех периодов, арамейский, идиш). С 1997 года – в проекте Российского библейского общества по созданию нового перевода Библии. Живет в Москве.
* * *
Моисей лишь однажды видел лицо Б-га
и забыл. И уже ничего не хотел видеть,
ни пустыни, ни даже Обетованной земли.
Он хотел увидеть, вспомнить лицо Б-га
и не мог. Он в гневе ударил жезлом в скалу,
полилась вода. Он взошел на Синай,
и спустился,
и разбил скрижали, и стер в прах тельца,
и искал
в огне и в дыму. Он помнил сильную руку,
мышцу простертую, но лица не помнил,
словно тот, кто забыл лицо любимой.
Нарисовав портрет Б-га (похожий на Б-га,
и на горящий куст, и на дочь фараона),
Моисей показал его всем израильтянам,
всем иноверцам, но все пожимали плечами.
И лишь в конце его дней, на горе Нево,
Моисея ждало Лицо, и Поцелуй, и Смерть.
* * *
Между закатом и закатом
живет Царица-Суббота.
Меж тоской по тому, что было,
и тоской по тому, что будет,
как между двумя жерновами,
перемалывается душа.
Сердце мое на востоке,
сам я на западе: меж нами
пересыхает море.
Между первыми и последними слезами
заключена радость жизни.
Флаги обрамляют праздник,
ветер срывает флаги,
ветер уносит все.
Но если я что-то теряю,
всегда нагибаюсь и ищу –
так я склоняюсь пред Б-гом,
так, и никак иначе.
* * *
Христианский Бог – еврей, в его голосе
звучат слезы.
Мусульманский Бог – еврей, кочевник
с голосом хриплым.
И только еврейский Б-г – не еврей.
Ирод, царь евреев, был родом из Идумеи.
Б-г евреев – родом из будущего, из абсолюта.
Абстрактный Б-г – не идол, не дерево
и не камень.
Город ветра
Город, в чьих окнах
свет горит и утром, и днем,
похож на покинутый город.
И мы, выжившие,
тоже покинуты.
Город, где ветры дуют вдоль всех улиц,
имеет надежные ветряные ребра,
вечную грудную клетку.
Город масличных гор.
Город ветра.
ДОРОГА СОВСЕМ НОВАЯ
Дорога совсем новая, ботинки
куплены только вчера,
но ходьба – вещь старая,
полученная по наследству.
Мы поняли дождь
лишь летом, когда уже свершался суд
над прошлым, будущим и настоящим.
В дальнем ущелье был заключен договор.
Тайные предания людей
были поведаны лисам.
* * *
Мир состоит из моря и суши,
из памяти и забвенья.
Порою память – надежная твердая суша,
а порою она – море,
потоп, всепобеждающая вода,
и тогда забвение – суша,
спасительный Арарат.
СУДЬБА Б-ГА
Судьба Б-га – та же,
что и судьба деревьев, камней,
Солнца, Луны и звезд,
которые считались богами
до Него.
И все же Он решил остаться с нами,
хотя бы так, как деревья и камни,
Солнце, Луна и звезды.
В ХУДШИХ СНАХ МОИХ
В худших снах моих
ты стояла с ясными глазами у стен,
в основание которых положено сердце.
Что я делаю все время?
Я расстаюсь.
В снах моих я слышу голос,
и это не мой голос,
и не твой – и даже не эхо его.
Устало смотрят
окруженные морщинами глаза диких
животных.
Мои глаза.
Дневные желанья миновали вместе
с ночами.
Всегда буду помнить запах смоковницы,
тяжелый, как веки моего отца.
Смоковница – еврейское дерево.
Когда я лежал рядом с тобой, с лица моего
сняли маску любви – как посмертную
маску.
Это мое настоящее лицо.
НАЦИОНАЛЬНОЕ НАСЛЕДИЕ
Ты поймана. Наша с тобой страна –
это страна-ловушка.
Мы – внутри.
Ты носишь меховую шапку,
напоминающую о казацких погромах.
Твои глаза, неуловимо раскосые,
и твои высокие скулы
не дают мне забыть ни о гайдамаках,
ни о хасидских танцах.
Вот ты стоишь, обнаженная, на камне,
под водяными струями, в Эн-Геди,
и глаза твои закрыты.
Пойманные, мы живем в стране-ловушке
и говорим на этом усталом языке,
который столько веков спал в Танахе.
Разбуженный, щурясь от яркого света,
он растерянно бродит среди нас.
Прежде он рассказывал о Б-ге, о чудесах,
а теперь – об автомобилях, о взрывах,
снова о Б-ге.
Эти квадратные буквы не хотели
просыпаться.
Им хотелось бы оставаться закрытыми,
как запертые дома,
им хотелось бы вечно дремать, собравшись
внутри конечного мема.
НЕ ТАК, КАК КИПАРИС
Не так, как кипарис,
не сразу, не одним рывком,
хочу – так, как трава,
тысячами осторожных зеленых движений,
или – как дети, что играют в прятки
и, укрывшись повсюду, сидят едва дыша.
Не так, как тот, единственный,
сын Киша, помазанный на царство,
хочу – как дождь,
множеством капель из многих туч,
чтобы все пили и дышали.
Не так, как пронзительный звонок,
ночной звонок в дверь врача,
хочу – осторожными постукиваниями
в окна,
бесчисленными ударами сердца.
А потом – тихо уйти,
как улетающий в небо дым,
как отправленный в отставку министр,
как дети, что, наигравшись,
возвращаются домой.
Или – как камень, скатившийся
по крутому склону
в долину, над которой, как услышанные
молитвы,
поднимаются столбы пыли,
мириады пылинок.
Из цикла «Песни Ахзива»
* * *
Оно множит волны, и множит взгляды,
и множит соль, и множит боль –
и сон, и печаль, и тленье.
Оно поет по ночам и множит
раковины и песок,
бесконечный песок.
Мудрецы разъясняют: следует жить
дальше.
Что мы и что наша жизнь?..
Несколько сантиметров мягкой безумной
плоти
между твердым скелетом внутри
и твердым воздухом – твердым миром –
снаружи.
Из цикла «Иерусалим. 1967 год»
* * *
В году пять тысяч семьсот двадцать
восьмом
от сотворения мира,
в Йом Кипур в Иерусалиме
я надел черные праздничные одежды
и пошел в Старый город.
Я долго стоял возле одной арабской
лавки,
что близ Шехемских ворот,
возле лавки, где продаются пуговицы,
разноцветные нитки, запонки, пряжки.
Все эти драгоценности мерцали, переливались,
сверкали перед моим взором,
напоминая распахнутый священный
ковчег.
Я долго стоял там молча
и мысленно рассказывал хозяину-арабу,
что у моего отца тоже была такая лавка,
лавка, где продавались пуговицы и нитки.
Я мысленно объяснял ему, какое
сплетение причин
привело к тому, что теперь, десятки
лет спустя,
я здесь, а сожженный магазинчик отца
остался там,
а отец похоронен здесь.
Наступил вечер, араб закрыл свою лавку.
И я покинул Старый город
вместе со всеми, кто возвращался домой
после молитвы.
* * *
Даже не время, а сам этот город
уносит меня прочь от детства.
Теперь надо выучить арабский,
чтобы выйти к Иерихону
с двух сторон времени.
Длина стен, высота башен, площадь
куполов –
все это расширяет мою жизнь
и заставляет меня заново эмигрировать,
снова и снова расставаться
с запахом леса и реки.
Жизнь моя натянута и прозрачна,
как тонкая ткань. Можно смотреть
сквозь меня.
* * *
Этот город играет с нами в прятки,
укрываясь за своими именами:
Ерушалаим, Эль-Кудс, Шалем, Джеру,
Еру...
Он шепчет в темноте: «Евус, Евус,
Евус».
«Элия Капитолина! – плачет город. –
Элия, Элия!»
Он приходит ко всем одиноким,
зовущим его в ночи.
Но мы-то знаем, кто к кому
приходит...
Перевод с иврита
Андрея Графова
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.