[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2008 ТЕВЕТ 5768 – 1(189)
Назад, в СССР!
Лев Карчевский
Документальный фильм «Давид» режиссера Алексея Федорченко прошел некоторое время назад по каналу «Культура». История Давида Левина была обнаружена режиссером среди материалов, отснятых по «программе Спилберга». Напомню об этом проекте. В середине 90-х Стивен Спилберг создал фонд для записи устных воспоминаний людей, спасшихся в период Холокоста 1939–1945 годов. Записи велись в Северной и Южной Америке, Израиле, Западной Европе и на постсоветском пространстве. Волонтеры расспрашивали бывших узников гетто и концлагерей, беседа записывалась на видеокамеру, затем делали две копии, одну оставляли рассказчику, вторую отсылали в архив фонда. Каждая из таких историй уникальна: выжить удавалось благодаря невероятному стечению обстоятельств. Но биография героя фильма «Давид» выделяется даже среди этих уникальных и трагических судеб.
Амедео Модильяни. Портрет Марка Талова. 1919 год.
В 1941 году, семилетним, Давид Левин вместе с семьей оказался в гетто Минска. В 1942-м с группой детей, отобранных для медицинских экспериментов, его отправили в Освенцим. В 1943-м Давида перевезли в город Зальцбург, Австрия, где эксперименты продолжались в специальной клинике. Насколько он мог понять, на нем испытывали способы достижения бесплодия – перевязывали семенные каналы – внешне никакого хирургического вмешательства, работать на благо рейха такой человек может, а потомства не оставит. В 1944-м, после операции, его в качестве наглядного пособия доставили в мединститут в испанском городе Аль-Каруния. Оттуда в 1944-м отвезли в клинику Дюссельдорфа. В 1945-м, в связи с наступлением советских войск, клинику перебазировали в район франко-германской границы. За три месяца до окончания войны всех, подвергавшихся экспериментам, как нежелательных свидетелей, решено было уничтожить. Одиннадцатилетнему Давиду повезло – медсестра неожиданно сказала ему по-немецки: «Завтра всех убьют. Но Б-г тебя любит, и я тебе помогу». Она спрятала мальчика и, единственный из подопытных, он избежал уничтожения. В 1946 году вместе с другими перемещенными лицами Давид Левин оказался в парижской тюрьме. Бездетные еврейские пары предлагали усыновление, но Давид надеялся, что живы его родители. Он выбрал другой вариант, и в 1947 году на корабле «Теодор Герцль» направился в Палестину. В Средиземном море судно было задержано англичанами, и Давид попал в лагерь для интернированных на острове Кипр. В 1948 году он наконец достиг израильского берега. Четырнадцатилетним участвовал в Войне за независимость, был разведчиком и пулеметчиком.
В 1949 году в кибуц, где жил Давид, приехал чиновник из Тель-Авива: в газетах опубликована нота СССР правительству Франции, Молотов требует возвращения двух советских граждан, один из них – Давид Левин. Он не сомневался ни минуты, ведь это – возможность увидеть родителей, брата и сестру. Из аэропорта Лод Давид летит в Париж. Обратный железнодорожный маршрут был точно таким же, как и путь на Запад: Германия – Польша – Белоруссия. В 1949 году он попал на нары уже в советском бараке и понял, что совершил ошибку. В 1950 году в родном Минске он был отправлен в лагеря, где провел 23 (двадцать три) года. Суда над ним не было, своей статьи он не знал, приговора не слышал. На личном деле написано «на сохранении». За годы заключения он побывал в лагерях от Карелии до Колымы, освободился в 1973-м. Для сравнения: узником немецких лагерей он был с 1941 по 1945 год. Немецкий эксперимент завершился успехом – в лагерях Давид работал, потомства он не оставил. В 2001 году во время съемок фильма Давид Левин умер. Перед смертью, лежа под капельницей, сказал оператору: «Я иначе, чем вы, отношусь к смерти. Она не страшна. Ничем она не страшна».
Этот получасовой фильм сделан Алексеем Федорченко как бы безыскусно: Левин последовательно, почти без эмоций, излагает историю своей жизни, его слова сопровождаются документальными кадрами, хроникой тех лет и тех мест, где он побывал. Комментария никакого, только рассказ от первого лица.
Герой другой истории, которую я хочу здесь рассказать, – поэт и переводчик Марк Талов. Его жизнь четко делится на три периода: одесский до революции, французский и советский. Родился Марк Талов в 1892 году на Молдаванке в многодетной еврейской семье. Рано почувствовал интерес к литературе, в 1908 году в одесской газете состоялась его первая публикация. В 1912 году вышла первая книга стихов, в названии «Чаша вечерняя» угадываются особенности стиля начинающего поэта: ориентация на ранних символистов и склонность к мистике. В 1913-м его призвали в армию, до присяги у него произошел конфликт с унтер-офицером, после этого Талов дезертировал. С помощью проводника перешел границу в районе Каменец-Подольска и оказался в Австро-Венгрии. Добрался до Парижа в конце 1913 года и стал завсегдатаем кафе «Ротонда», жителем «Улья» и участником художественной жизни Монпарнаса. Он свел дружбу с поэтом Максом Жакобом, со скульпторами Хаимом Сутиным и Давидом Кремнем, в студиях которых некоторое время жил, познакомился с Модильяни. Из российских авторов в его круг общения в разное время входили Константин Бальмонт, Илья Эренбург, Наталья Крандиевская, Валентин Парнах. Отдельная глава в его небольших по объему воспоминаниях посвящена Антонову-Овсеенко, большевистскую газету которого Талов распространял среди эмигрантов. За девять лет, проведенных в Париже, Марк Талов сотрудничал в эмигрантской прессе, издал две книги стихов, постепенно его стали переводить и публиковать во французских литературных журналах. Сохранились карандашные портреты Талова, сделанные Жакобом, Модильяни, его женой Жанной Эбюртен и другими монпарнасцами, все – с дарственными надписями. По-видимому, как богемный персонаж, он был яркой фигурой. О стихах Марка Талова того периода можно сказать, что они – примета времени. Гораздо позже стало понятно, кто принадлежит к художникам и к поэтам первого ряда, кто стоит во втором эшелоне, а кто был очевидцем эпохи, колоритным статистом на монпарнасской сцене, что тоже своего рода достижение, выпадавшее единицам. Весь «французский период» сопровождался у Марка Талова, как и у большинства эмигрантов, безденежьем и борьбой за существование. О возвращении в пореволюционную Россию мечтали многие из тех, кто не знал за собой вины перед новой российской властью. Летом 1922 года Марк Талов и Валентин Парнах приезжают в Москву. (Парнах, энтузиаст джаза, вез с собой комплект инструментов для джазового оркестра, который вскоре, впервые в России, заиграл в театре Мейерхольда.)
Дальнейшая судьба Марка Талова – судьба оттесненного на обочину жизни подозрительного эмигранта, литературного маргинала, чудом уцелевшего во время репрессий 30-х годов и с трудом выжившего в годы войны. То же самое можно сказать и о судьбе Валентина Парнаха.
Большой удачей с такой несоветской биографией было войти в когорту публикуемых переводчиков. Талов переводил английских, испанских и французских поэтов, в частности, перевел все стихи Стефана Маларме. Единственное его собственное стихотворение опубликовано при жизни в альманахе «День Поэзии» в 1964 году. Умер Марк Талов в Москве летом 1969 года.
Свой главный переводческий труд, собрание сочинений Маларме, Марк Талов так и не увидел изданным, книга вышла в 1990 году в «Художественной литературе». Стараниями жены и дочери в 2005 году в московском издательстве «МИК» с предисловием Рене Герра вышла книга Марка Талова «Воспоминания. Стихи. Переводы». Вот несколько цитат оттуда, относящиеся к советскому периоду его жизни.
Годы 1923–1934 отупили меня, и я уже не мыслил когда-нибудь вернуться в ряды литераторов.
Первая встреча с Ильей Эренбургом после моего возвращения случилась на Тверской улице в 1928 году. Узнав… издали, он бросился ко мне, обнял, улыбается удивленно: «Вы разве живы?!» «Как видите». И он рассказал, что в Париже пошли слухи, будто меня большевики расстреляли. В некоторых изданиях даже некрологи были напечатаны.
Тьма новостей. Игорь Поступальский, Павел Зенкевич, Владимир Нарбут и Шлейман сосланы. «Хозяин», как добрый дедушка, хватает из мешка то одного, то другого. Хватает и сажает, либо ссылает, либо и того хуже…
Я вел замкнутую жизнь, старался меньше попадаться на глаза знакомым и даже друзьям, жил затворником. Занимался самообразованием.
Годы войны Талов провел в Москве, в Союз писателей его не принимали, поэтому эвакуации он не подлежал.
Вот записи того периода.
Власть разбежалась, некому было наводить порядок. Было странное ощущение: ты предоставлен самому себе, над тобой никого нет, ты странно волен, неопекаем. По улице Горького целыми стадами перегоняли исхудалый скот, коровы жалобно мычали. Жаль было их, еще больше жаль было людей…
В марте 1942 года в сумерки я шел по улице Горького и чуть не упал на Эренбурга, проходившего мимо. Он меня узнал и слегка отшатнулся. Вероятно, мой вид его ужаснул – вид доходяги. Я еле двигался.
Ослабев от голода, весь день я лежал, а ночью, пересиливая умопомрачительные боли в желудке, шел на работу. Работал выпускающим в «Пионерской правде». Ходил, еле передвигая ноги, пошатываясь.
В июне 1943 года… я был принят в члены Союза прямо на президиуме, минуя приемную комиссию. Хотя и здесь литератор Митрофанов, постоянно выступавший против меня, заявил: «Талова нельзя принимать в Союз советских писателей. Он – контрреволюционер».
После капитуляции Германии московские писатели заговорили о новых веяниях и послаблениях в литературе, об основании новых издательств и журналов... Я тоже размечтался. Но Эренбург… разуверил меня в возможности какой бы то ни было перемены.
Что общего у двух этих людей, Дави
да Левина и Марка Талова?
Оба в один прекрасный день приняли решение, круто изменившее их судьбу. СССР давно уже нет, но и сейчас находятся люди, страстно желающие возврата в прошлое. Звучат пожелания и делаются попытки коллективного, в масштабах страны, возвращения в СССР. В свете этого истории известных и неизвестных «возвращенцев» актуальны сегодня как никогда прежде.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.