[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2008 ТЕВЕТ 5768 – 1(189)
«ДлЯ ближайшего надзора»
Опыт устроения еврейской гостиницы в Санкт-Петербурге при императоре Николае I
Илья Баркусский
Нередко в отечественной истории обнаруживаются факты, кажущиеся парадоксальными и вызывающие недоумение у исследователей. Похожее чувство заставляет поначалу ощутить прочтение одного архивного дела за 1838 год из собраний Государственного архива Российской Федерации, название которого – «Дело об открытии в Санкт-Петербурге гостиницы для евреев»[1]. В этом небольшом по объему собрании рукописных документов обнаруживается подробный Проект учреждения в столице николаевской империи особого постоялого двора с синагогой, местом для кошерного забоя скота и прислугой, целиком состоящей из иудеев. На фоне в целом сурового законодательства по отношению к евреям такой Проект, рожденный в николаевское время, выглядит несколько необычно. Но самым неожиданным является даже не время создания, а авторство этого документа, поскольку написан он был не купцом-штадланом или маскилом-просветителем, и не передовых взглядов аристократом-помещиком, нахватавшимся идей эгалитаризма. Загвоздка в том, что упомянутый документ был рожден непосредственно в недрах знаменитого Третьего отделения – оплота николаевского самодержавия, учреждения, сотрудников которого, по определению, трудно было заподозрить в особых симпатиях к еврейству...
Извозчичья биржа. Фрагмент.
Литография А.О. Орловского.
Закон в отношении евреев, приезжающих в Петербург при Николае I, не давал повода для вольных толкований. Согласно «Уставу о паспортах и беглых» четырнадцатого тома Свода Законов Российской Империи, в столицу могли приезжать евреи «на известное время, по делам своим, не иначе как с паспортами губернаторскими (полученными в канцелярии губернатора своей губернии. – И. Б.) сверх плакатных (т. е. обычных паспортов. – И. Б.)». Не имеющие губернаторских паспортов или проживающие дольше срока должны быть высланы немедленно в места их оседлости, а если после этого не выедут, то полиции следовало поступать с ними так, как поступают с бродягами[2].
В один из первых дней 1838 года петербургскому обер-полицмейстеру Сергею Александровичу Кокошкину (1796–1861) было объявлено высочайшее его императорского величества повеление «лично удостовериться, не находятся ли в Санкт-Петербурге евреи без установленных видов, и если окажутся таковые, то представить их в здешние рекрутские присутствия для принятия в рекруты с выдачею их обществу зачетных квитанций»[3].
Кокошкин – характеризуемый современниками как самодур, но человек аккуратный и хозяйственный – не замедлил исполнить поручение императора и отправился в дома, где большей частью проживали или останавливались евреи (очевидно, в районе Сенной площади). Переходя из квартиры в квартиру, он тщательно изучал документы постояльцев и выявил двоих евреев с просроченными губернаторскими паспортами и восьмерых с плакатными паспортами и билетами городских дум, не дающими права на проживание в столице.
Десятого января Кокошкин направил записку своему начальнику Александру Христофоровичу Бенкендорфу (1783–1844), в которой предлагал выслать из города большинство из проштрафившихся евреев, а двоих «самых злостных из них» отдать в рекруты в одну из арестантских рот Кронштадта. В дополнение Кокошкин просил Бенкендорфа строго объявить начальникам всех губерний, чтобы не выпускали евреев в столицу иначе как с губернаторскими паспортами.
Уже в конце января глава Третьего отделения распорядился по всем перечисленным пунктам и доложил о выполнении государю и, наверное, этим дело могло закончиться, если бы не чрезмерная дотошность петербургского обер-полицмейстера.
Фурман-еврей.
Не удовлетворившись наказанием или высылкой проштрафившихся евреев, Кокошкин решил серьезно разобраться в проблеме евреев-нелегалов в Петербурге. Проведя необходимые для того изыскания, он посчитал, что количество евреев, приезжавших в Петербург с июля по октябрь 1838 года, официально составило немногим более 200 человек (очевидно, некоторые из этого числа приезжали по нескольку раз). При этом он также выяснил, что кроме евреев, прибывающих по губернским паспортам, каждый день в Петербург приезжает от 3 до 10 еврейских извозчиков – фурманов, которые никаких паспортов, кроме плакатного, не имеют. Эти извозчики нанимаются в своих губерниях отвозить «разные тяжести» в столицу и, прибыв с ними в Петербург, или тотчас отправляются обратно, или остаются здесь на несколько дней. Между тем, обратившись к упомянутому «Уставу о паспортах и беглых», обер-полицмейстер обнаружил, что категория фурманов вообще не входит в список лиц, допускаемых в столицу.
Тут Кокошкин пишет новое письмо Бенкендорфу, где отмечает, что, по его мнению, ситуация с еврейскими извозчиками на самом деле не так проста. Согласно собранным сведениям, фурманы занимаются не только извозом, но иногда провинциальные чиновники используют их для переправления почты и «сами переправляются с фурманами из столицы, находя такой переезд несравненно для себя выгоднейшим, нежели обыкновенное следование на почтовых лошадях». Кроме того, необходимость получения губернских паспортов может сильно усложнить торговлю между Петербургом и западными губерниями, поскольку «для получения губернского паспорта нужно время, а купцы иногда отправляют свои товары с поспешностью». Если же применять к фурманам установленные законы, пишет хозяйственный Кокошкин, то от этого «не только все сословие приведено будет в затруднение и даже в невозможность отправлять ремесло свое, но вред отсюда проистекающий будет ощутителен и для целого Западного края»[4].
Император, получивший эту записку 3 февраля, конечно, не стал рвать на себе мундир, представив невеселую судьбу «сословия фурманов» и печальное будущее западных губерний, но, напротив, приписал на полях: «Я с этим не согласен, ибо торговля сих губерний и Петербурга весьма незначительна и, во всяком случае, никак не замедлится от выдачи губернаторских паспортов».
Между тем Бенкендорф, вполне разделяя мнение Кокошкина о полезности еврейских извозчиков, уже на следующий день, 4 февраля, сумел переубедить Николая и приписал на проекте Кокошкина, что император согласился на пересмотр дела, «с тем только, чтобы фурманы не оставались в городе более восьми дней». После этого он передает в николаевский Комитет министров прошение разрешить фурманам приезжать в Петербург с одними «плакатными» паспортами, но чтобы следить за их пребыванием в городе более тщательно.
Однако еще до получения решения Комитета министров по этому вопросу в недрах Третьего отделения созревает новый, гораздо более изощренный план. С ним снова выступил Кокошкин, подготовивший его по просьбе Бенкендорфа. План этот был назван Проектом учреждения в Петербурге особой еврейской гостиницы «для ближайшего надзора за прибывающими в столицу евреями всякого состояния, как русских, так и иностранных, которые хотя и не имеют еврейского одеяния и в иностранных паспортах не означены евреями, но по разысканию полиции оказываются еврейского исповедования».
Гостиница эта должна была брать за образец пример Глебовского подворья, которым в Москве называлось место в Зарядье, где с начала XIX века селились евреи и где хозяева «гостиницы» сумели организовать приготовление кошерной пищи. В 1828 году власти приняли решение сделать Глебовское подворье, к тому времени отошедшее казне, единственным местом в городе, где было позволено приезжим евреям останавливаться. На успех Глебовского подворья и ссылались авторы Проекта, аргументируя необходимость учреждения подобного места в столице.
Вид на московский район Зарядье.
Из преамбулы к Проекту очевидно, что от авторов не ускользнула и проблема евреев – приезжих из заграницы. Действительно, помимо забот с «гостями столицы» из собственных западных губерний, полиции приходилось разбираться и с иудеями, прибывающими в Петербург из других государств. Для них особого отношения в российских законах не предусматривалось, однако европейская одежда и хорошие манеры неизменно сбивали с толку петербургских жандармов, для которых внешний облик еврея привычно ассоциировался с лапсердаком, пейсами и широкополыми шляпами, принятыми в черте оседлости.
Забавный случай отмечается в воспоминаниях мюнхенского доктора философии Макса Лилиенталя (1814–1882), оказавшегося в Петербурге в 1839 году. По прибытии сюда ему пришлось отправиться за паспортом в полицейский участок, где потребовалось назвать вероисповедание. Не ожидая проявления особого к себе отношения, Лилиенталь сам долго и искренне убеждал полицейского чиновника в том, что он еврей. Чиновник упорно отказывался ему верить, но когда наконец убедился в этом, то тут же сменил тон и потребовал от доктора философии немедленно покинуть Петербург.
Впрочем, проблема Лилиенталя была разрешена после консультации с баварским посланником, который посоветовал неопытному путешественнику вручить полицейскому чиновнику двадцать пять рублей[5]. Этот, а также другие похожие случаи, с которыми Лилиенталю пришлось столкнуться в Петербурге, дали ему повод провозгласить российские административные органы «храмами взяточничества» (Temples of Bribery)[6]. Очевидно, что именно эта отличительная черта российского чиновничества позволяла многим другим евреям из черты оседлости хотя бы временно избегать формальных затруднений связанных с пребыванием в Петербурге.
Должный наконец разрешить все недоразумения «Проект» Кокошкина и Бенкендорфа включал в себя создание большого гостиничного дома с особым флигелем для евреев-иностранцев в Нарвской части города около Обуховского проспекта. К зданию должен был примыкать широкий навес для извозчиков-фурманов, для них же предполагалось построить харчевню. В гостинице предусматривались две молельные комнаты (т. е. фактически синагога), при ней должны были состоять два повара-еврея, еврей-посыльный и резник для забоя скота и разделки мяса, кроме них два привратника из отставных солдат и прислуга. Руководство этим большим делом должно было быть поручено «благонадежному еврею», должному сообщать обо всех постояльцах в «шнуровой книге». Естественно, при гостинице должен был состоять и смотритель-жандарм, получавший квартиру с дровами, зарплату и 300 рублей в год на писца из доходов гостиницы. Ему полагалось получать особые секретные инструкции «для надзора за проживающими в оной евреями». Сверх того, Бенкендорф предложил назначить одного штабс-офицера корпуса жандармов для высшего надзора как за гостиницей и евреями, так и за самим смотрителем. В обязанности этого офицера должно было входить и наблюдение за тем, не находятся ли в столице евреи «на вольных квартирах без установленных видов и не имеющие права на приезд в столицу», и по этому поводу два раза в месяц предоставлять отчет шефу жандармов, то есть непосредственно Бенкендорфу.
Кроме перечисленного гостиница не должна была «подвергаться акцизу», т. е. налогообложению, и быть независимой от городского управления, подчиняясь непосредственно полиции. Можно добавить, что если бы план Кокошкина осуществился, то уже в 1839 году в Петербурге можно было бы лицезреть первую вывеску написанную на еврейском языке: «Еврейская гостиница и подворье».
С.А. Кокошкин.
Конечно, главным в проекте Кокошкина были не синагога и не предоставление евреям возможности приобретать кошерное мясо, а упрощение полицейского надзора. Возможно, заинтересованность Кокошкина в данном проекте подстегивалась и перспективой вполне вероятной прибыли, которую сулило сосредоточение евреев в одном месте под полицейским надзором в условиях безакцизного существования всего предприятия. Ведь и Герцен говорил про Кокошкина, что тот «служил и наживался так же естественно, как птицы поют»[7]. Что же касается самого главы Третьего отделения, то отлично его знавший барон Модест Корф в своих «Записках» отмечал, что имя Бенкендорфа «стояло всегда во главе всех промышленных и спекулятивных предприятий той же эпохи»[8]. Хотя весьма вероятно, что Бенкендорф, стремясь к упрочению позиций своего Департамента в столице, действительно желал упорядочить здесь ситуацию с евреями, вполне понимая, что только запретами результата достичь невозможно. Именно в этом он пытался убедить Николая и членов Комитета министров, аргументируя актуальность и важность Проекта Кокошкина тем, что евреи все равно оказываются в Петербурге «несмотря на все строгие меры полиции»[9].
Само собой разумеется, что проектом обер-полицмейстера предусматривался полный запрет иудеям, посещающим столицу, селиться где-либо, кроме предполагаемой гостиницы. Таким образом, попасть в город без установленного документа им становилось бы крайне затруднительно.
Однако у министров сложилось иное мнение. 25 марта управляющий делами Комитета министров статс-секретарь Николай Иванович Бахтин (1796–1869) направил Бенкендорфу уведомление, в котором мнение Комитета по вопросу резюмировалось в следующих словах: «Наблюдение за евреями, как известно, лежит на обязанностях не одних полицейских чиновников и служителей, но и на обязанностях самих владельцев домов или управляющих оными и дворников. Ежели они не могут знать, то не может знать того и полиция...» Поэтому, по мнению министров, нет особой надобности в каком-либо особом учреждении для евреев «кроме разве точнейшего определения порядка надзора за ними и увеличение ответственности частных приставов, квартирных надзирателей, домохозяек, управляющих домами и дворников».
Иными словами, министры предлагали вместо устроения специальной гостиницы для евреев укрепить круговую поруку среди домовладельцев и дворников и ужесточить наказание на недоносителей. Вдогонку к этому решению Комитет предложил не акцентировать особого внимания на евреях-иностранцах, поскольку «таковые приезжают в город только в редких случаях, для отыскания и получения наследства», и потому контролировать их пребывание здесь несложно, и предлагал вовсе исключить из допускаемых в столицу категорий евреев-фурманов. В уведомлении между тем добавлялось, что если все же признано будет полезным устроить для евреев специальную гостиницу в Петербурге (а вероятность этого нельзя было исключать, принимая во внимание авторитет Бенкендорфа у императора), то министр внутренних дел Дмитрий Николаевич Блудов (1785–1864) – один из главных политических деятелей николаевской эпохи, имевший по замечанию Корфа «особливую, можно сказать чудесную, находчивость в возражениях», – рекомендовал ни в коем случае не поручать это дело евреям, а отдать ее содержание с торга желающим из русских. Он также был против поселения в гостинице еврейской прислуги, так как «тем самым надлежало бы допускать этих людей к постоянному в столице проживанию», и вообще полагал, что решение этого вопроса нужно передать городской думе. Однако более всего его волновало то, что само скопление большого количества евреев в одном месте «могло бы дать повод к злоупотреблениям и беспорядкам, которых при самом строгом наблюдении отвратить было бы невозможно».
Иначе говоря, главную, революционную идею полицейского надзора, содержавшуюся в Проекте, Комитет министров – либо специально, либо в силу общей бюрократической неповоротливости административной системы – разглядеть отказывался.
Раздосадованный таким непониманием сути предложения, Бенкендорф пишет записку Николаю в Царское Село, в которой объявляет, что отступиться от своего мнения по поводу необходимости гостиницы не может, и выдвигает аргументы, должные убедить государя в бестолковости своих оппонентов. Кокошкин по его наказу составляет новый рапорт, в котором на реальных примерах пытается убедить императора и министров в том, что если, например, факт сокрытия еврея и становится известным, то еврей этот может спокойно утверждать, что только день назад как здесь появился, а домовладелец и дворник встают на его защиту, ибо сами опасаются наказания и, кроме того, «не хотят показаться в глазах евреев изобличителями и через это лишиться их как более верных плательщиков за квартиры, нежели другие жильцы»; что полиция не имеет возможности наблюдать за евреями строже, чем есть, и потому взыскивать с нее тоже бессмысленно; что, наконец, евреям нужно место для свободного исполнения обрядов, ибо «лишить их таковых потребностей жизни, дозволенных правительством, было бы им стеснительно и едва ли справедливо».
К этому рапорту присовокупляет свое мнение и Бенкендорф. Подтверждая бессмысленность и очевидную безрезультатность предложенного министрами ужесточения правил, он отмечает, что передача гостиницы городской думе ничего, кроме злоупотреблений, принести не сможет, и в очередной раз ссылается на успех подобного мероприятия в Москве, утверждая, что именно передача гостиницы самим евреям позволяет там «уменьшить злоупотребления». Кроме того, по его мнению, снятие акциза необходимо, поскольку цель мероприятия «не извлечь от пребывания в столице евреев выгоды для города, но чтобы строгостию надзора над ними прекратить средства проживать им в столице скрытно и ко вреду общества».
Д.Н. Блудов.
Очередное напоминание шефа жандармов о московском примере возымело последствием лишь то, что Блудов, очевидно взявший на себя функцию главного оппонента Бенкендорфа, предложил поручить московскому генерал-губернатору повнимательнее рассмотреть деятельность Глебовского подворья и решить, стоит ли и дальше терпеть существование подобных явлений в Златоглавой.
Переписка между полицейским руководством и министром внутренних дел продолжалась вплоть до 13 декабря 1838 года, когда Комитет министров в последний раз рассмотрел всю историю, связанную с «Проектом учреждения в Петербурге особой еврейской гостиницы». Окончательное заключение было следующим: «Не учреждая еврейской гостиницы в Санкт-Петербурге, предоставить министру внутренних дел начертать особый проект правил для здешней полиции, где был бы определен порядок надзора за евреями и степень ответственности в сем отношении полицейских чиновников и домохозяев». В добавление к этому милостиво разрешалось «учреждение в Москве (то есть Глебовское подворье) оставить на настоящем основании». Решение было одобрено Николаем и им утверждено.
Почему Бенкендорф не сумел отстоять свое мнение в Комитете министров, хотя авторитет его у императора в 1838 году был еще значителен? Каковы действительные причины столь упорного противодействия Блудова постройке еврейского подворья в Петербурге? Подобные вопросы пока не имеют ясного ответа. Здесь, впрочем, можно заметить ту особенность российской внутренней политики, согласно которой рядовому обывателю приходится довольствоваться лишь окончательным результатом обсуждений и решений, принимаемых свыше, не имея возможности ни влиять на них, ни зачастую даже знать о них. Евреев в царствование Николая I это касалось, по крайней мере, не меньше, чем другие категории населения. Мог ли подозревать кто-нибудь из них в 1838 году о самой вероятности появления в столице империи места, кроме солдатских казарм, где верующий иудей мог бы приобрести кошерное мясо и спокойно помолиться, и что уже в том самом году могли возникнуть условия для создания в Петербурге собственной еврейской общины, как это произошло со временем с Глебовским подворьем в Москве.
Так или иначе, но жандармский проект учреждения в Петербурге еврейской гостиницы провалился. Наиболее активный его противник, министр внутренних дел Блудов, «начертал» проект ужесточения ответственности за недоносительство; фурманы так и не получили формального права пребывания в столице без губернаторских паспортов; а еще через полгода, в июле, был освобожден из арестантских рот «еврей Соломонов» – один из двух, с задержания которых, собственно, все и началось. За проведенные нелегально в столице три месяца Абрам Соломонов был осужден в рекруты на два года и помилован через полтора, «в уважение раздроенного положения» его семейства, а так же ввиду его преклонных лет[10].
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.