[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  ДЕКАБРЬ 2007 КИСЛЕВ 5768 – 12(188)

Современный еврейский литературный канон

Рут Вайс

В издательстве «Мосты культуры» подготовлена книга профессора Гарвардского университета Рут Вайс «Современный еврейский литературный канон: Путешествие по языкам и странам». Впервые на русском языке появляется труд, рассуждающий на темы: что такое еврейская литература и кто такой еврейский писатель; существует ли нечто, что объединяет творчество авторов на пяти континентах, пишущих на иврите, английском, идише, русском и других языках? В книге поставлены вопросы, предлагаются ответы, но самое главное – открывается возможность для продолжения дискуссии развития темы, небезразличной для миллионов многоязычных читателей.

Рут Вайс.

Для нас эта земля значит что-то иное, чем Сербия для сербов или Америка для американцев. Они владеют своей страной, как супругой, мы же ищем утраченную возлюбленную.

(Артур Кестлер. «Воры в ночи».)

…Идея возвращения в Сион начала овладевать умами именно в эпоху просвещения и эмансипации, в обстановке британского и американского либерализма. Если Бенджамин Дизраэли, который несомненно оставался евреем, несмотря на решение отца окрестить мальчика, мог стоять у кормила власти современной державы и быть премьер-министром Англии, то почему не может возникнуть самоопределившееся еврейское государство со своим собственным лидером? Если бежавшие от религиозных преследований пилигримы смогли отстоять свою независимость в колониях Нового Света, то почему евреи, давшие миру представление о религиозной свободе в Книге Исхода, не могут ныне выйти из плена нового Египта – Европы? Англия, конечно, вряд ли свободна от антисемитизма, коль скоро в ее культуре возникли ставшие нарицательными Шейлок и Феджин, однако Англия и Америка были также форпостами политической терпимости по отношению к евреям, бежавшим от преследований и стремящимся к национальному возрождению. Могла ли англоязычная литература допустить культурную автономию еврейского народа в Новейшее время? Выразили ли писавшие на английском языке еврейские авторы свое религиозное своеобразие и способность еврейской цивилизации проявить себя наравне с другими народами мира? Мог ли английский язык предоставить еврею ощущение культурной защищенности, подобное тому, какое мы находим у Шолом-Алейхема и Шмуэла-Йосефа Агнона? Если сионизм был одновременно продуктом британского либерализма и глашатаем еврейской независимости, то что предлагала ищущему самоутверждения еврею английская литература?..

Классика сионизма: «Даниэль Деронда», Джордж Элиот

В расцвете творческих сил, уже будучи признанной лучшим романистом Англии, Джордж Элиот (псевдоним английской писательницы Мэри Энн Эванс; 1819–1880) приступила к сбору материалов для романа «Даниэль Деронда». Среди возможных источников романа биографы выделяют ее дружбу с ученым талмудистом рабби Эммануэлем Дойчем (1829–1873), посетившим Палестину в 1869 году и послужившим для нее «вдохновляющим примером человека, преданного народу, вере, традиции», который нарисовал перед ней идеал еврейской национальной родины. В двух более ранних произведениях – историческом романе «Ромола», действие которого происходит в Италии, и драматической поэме «Испанская цыганка» – Элиот пыталась повлиять на своих соотечественников, как мужчин, так и женщин, и заставить их «увидеть общечеловеческие черты в представителях тех народов, чьи обычаи и верования сильно отличаются от их собственных». Взявшись за еврейскую тему, она несомненно добилась этой цели. Деронда представлен нам как молодой человек неопределенного происхождения. Приемный сын богатого британского лорда, он должен выбрать себе профессию, жену и то, что сегодня мы бы назвали идентичностью. По мере того как Деронда ощупью подбирается к пониманию того, кто он и кем должен стать, писательница рассматривает вопрос о том, что́ должны изменить в себе христиане и евреи после отмены формальной, узаконенной дискриминации и предоставления равных гражданских прав всем жителям страны.

Книга открывается размышлениями Даниэля Деронда о незнакомке, на его глазах сорвавшей крупный выигрыш в рулетку:

Была ли она красива? И в чем заключался секрет – в абрисе ли глаз или в их выражении, – что придавал силу ее взгляду? Добрый ли, злой дух царил в тех лучах? Наверное, злой; иначе отчего оставлял он впечатление беспокойства, а не безмятежного очарования? Отчего желание снова взглянуть на нее ощущалось как принуждение, а не как естественное стремление, с которым согласно все твое существо?

Кадры из фильма «Даниэль Деронда». 2002 год.

Влечение Деронда к этой женщине описано языком этических категорий, и будь то ивритский или идишский автор, он воспользовался бы терминами ецер тов и ецер ора́, которыми традиция обозначает доброе и злое начала, соперничающие за право властвовать над душой человека. По ходу развития сюжета Деронда вступает в такие конфликты, переживает такие волнения, которым позднее предстоит стать неотъемлемыми спутниками талуша, образа еврейского «отщепенца» в литературе на идише и на иврите, – но с одним принципиальным отличием: этот герой стремится разрешить конфликты так, чтобы «все его существо» было согласно с его поступками. Мы пока не знаем, что побуждает Деронда сомневаться, но он с самого начала выступает как человек, который не поддается очарованию прекрасного, если оно не рождено добром.

Женщина за игорным столом – это пленительная героиня Гвендолен Харлет, и если бы то был типичный любовный роман, искра, вспыхнувшая между нею и Деронда в начальной сцене, после нескольких сотен наполненных приключениями страниц привела бы обоих к блаженному единению или к трагической разлуке из-за смерти. В романе «Миддлмарч» (1871) Джордж Элиот выполнила требования этого жанра, и союз Доротеи Брук и Уилла Ладисло после многих ошибок и глубокого отчаяния с обеих сторон увенчался браком. Здесь этого не происходит. Возникшие при первой же встрече сомнения Деронда со временем усугубляются настолько, что он осознает невозможность для себя смешанного брака, ибо хочет следовать своей собственной – личной и национальной – судьбе.

Этот роман, следовательно, представляет собой антиромантическое повествование: даже когда взаимное влечение героя и героини позволяет ожидать пробуждения любви – в данном случае сугубо мирской версии христианской вселенской любви, – Деронда активно участвует в параллельно развивающейся сюжетной линии, которая приводит его к евреям. Повинуясь случайной догадке, он неожиданно для себя спасает от самоубийства еврейскую девушку Миру Лапидус, а потом, снова ведомый интуицией, обнаруживает в дебрях населенного иммигрантами лондонского квартала Мордехая, пророка еврейского национализма, и от него узнает о величии и жертвенности исторической миссии евреев. В поисках родной семьи и веры, Деронда способствует встрече двух давно разлученных брата и сестры. Его растущее влечение к иудаизму достигает кульминации, когда он решает посвятить себя борьбе за восстановление политической независимости еврейского народа. Логическим завершением поисков самого себя становится момент, когда Даниэль Деронда объясняет Гвендолен Харлет, что и ей тоже следует жить в рамках ее традиций и устоев. С другой стороны, евреи не идеализированы. Им, например, не чужд эгоизм. Ко времени нашего знакомства с крещеной княгиней Леонорой Хальм-Эберштейн ее карьера известной актрисы Альхаризи осталась в далеком прошлом. Теперь она хочет встретиться с сыном, Даниэлем Деронда, чтобы успеть при жизни облегчить свою совесть. Ее отец, ортодоксальный еврей, заставил ее выйти замуж за двоюродного брата, но едва отец умер, она отреклась от иудаизма ради сценической карьеры. После смерти мужа она поручила своего нежеланного сына одному из поклонников, сэру Хьюго Моллингеру, с просьбой воспитать мальчика как истинного англичанина. Она и теперь не может простить иудаизму то, что он потребовал от нее стольких жертв. Прежние обиды и гнев звучат в ее обращенных к Даниэлю словах:

[Твой дед] никогда не понимал меня, а если и понимал, то думал лишь о том, как бы обуздать меня и сделать послушной. Он угрожал мне проклятием, если я не стану тем, что он называл «еврейской женщиной». Я должна была чувствовать то, чего не чувствовала, и верить в то, что не внушало мне веры. Я должна была благоговеть перед клочком пергамента в мезузе на косяке двери, приходить в ужас, если кусочек сливочного масла коснулся кусочка мяса, думать, как это прекрасно, что мужчины должны накладывать на руку и на лоб филактерии, а женщины – нет, и восхищаться мудростью этих законов, какими бы глупыми они мне ни казались. <...> Ах! – тут ее тон стал горше, язвительнее, – ты рад, что родился евреем. Ты сам это говоришь. А все потому, что тебя не воспитывали как еврея. Эта еврейская обособленность потому кажется тебе такой сладкой, что я спасла тебя от нее .

Обложка первого издания романа «Даниэль Деронда».

В условиях эмансипации многие евреи, подобно Леоноре, искали не свободы жить по еврейским законам, а свободы сбросить гнет своего еврейского происхождения, и,  хотя симпатии автора явно не на стороне княгини, Элиот сумела создать едва не лучший в мировой беллетристике образ еврея, отстаивающего подобную жизненную позицию. Ее Леоноре не откажешь ни в драматизме характера, ни в интеллекте. Само развитие романа ведет читателя к тому, чтобы принять вывод этой матери, еврейки поневоле: там, где есть возможность выбора, еврейская «обособленность» высоко ценится прежде всего теми, кто выбрал ее по собственному желанию.

Даниэль был отвергнутым ребенком, и ему предстояло найти путь к своему народу без помощи родного языка, унаследованных традиций или тех младенческих воспоминаний, которые, возможно, и составляют основу национального характера, и – в отличие от библейского Моисея, с которым его часто сравнивают критики, – вопреки желанию матери, хотя именно ей он биологически обязан своей неоспоримой принадлежностью к еврейскому народу. Оттого и описанная в предпоследней главе сцена расставания Даниэля с Гвендолен повторяет – в обращенном, зеркальном отражении – сцену его прощания с матерью. Даниэль сообщает девушке, что намерен бороться за предоставление евреям политической суверенности, чтобы «снова сделать их нацией, дать им национальный центр, такой, как есть у англичан, хотя англичане тоже разбросаны по всей планете». Расставание героев в той же мере обусловлено судьбой Англии, что и Сиона: Даниэль объясняет Гвендолен, что со временем она поймет, как свободный человек может добровольно принять на себя обязательства и ограничения, связанные с фактом его рождения, с его национальной и социальной принадлежностью. Если любовный сюжет нивелирует границы и преграды между любящими, то его антипод, или, как мы сказали, антилюбовное повествование, оберегает эти границы и пестует принципиальное своеобразие героя.

В определенном смысле «Даниэль Деронда» принадлежит либеральному направлению в литературе. Роман выступает в защиту евреев, как «Хижина дяди Тома» выступает против работорговли, пробуждая воображение читателя и привлекая его симпатии к беззащитному меньшинству. Джордж Элиот и Гарриет Бичер-Стоу переписывались и обсуждали в письмах, как лучше использовать литературу для борьбы с предрассудками, каждая в своей стране, но тематически их книги столь же различны, сколь несходны их герои. У Бичер-Стоу противник негритянского рабства требует свободы для каждого отдельного мужчины и женщины, тогда как для выживания евреев требуется как раз нечто противоположное – признание их особой коллективной идентичности. Борясь с принципом разделения людей по цвету кожи, Гарриет Бичер-Стоу рисует негритянскую семью так, как если бы все в ней были «такими белыми, как только возможно», и показывает читателям, что дядя Том –  почти наверняка даже лучший христианин, чем они сами. Воплощение совести в книге, Августин Сен-Клер (потомок преследуемых гугенотов), заявляет, что ни один человек не может быть последовательным христианином, «если не навалится всей тяжестью своего существа на чудовищную систему несправедливости, которая лежит в основе нашего общества, и, если понадобится, не принесет себя в жертву в этой битве». Этому универсальному лозунгу христианства в полной мере служат и сентиментальный роман Бичер-Стоу, и выбранная писательницей тема борьбы с рабством.

У Джордж Элиот литературная задача была посложнее. Даже достигнутое художественными средствами сочувствие читателя, убирающее преграду между ним и по сути чужим ему персонажем, не может логически объяснить, почему евреи не ассимилируются. Писательница должна была показать, что если каждый отдельный еврей, как и христианин, может быть привлекательным или отталкивающим, хорошим или плохим, то в целом у евреев есть своя отдельная культура, история и национальная судьба. Тот факт, что положительную оценку их национальной идентичности рассматривал на теоретическом уровне такой мыслитель, как Иоганн Готтфрид Гердер, не облегчает задачу ее представления в художественной прозе. Даниэль проводит с Мордехаем долгие часы – занимается ивритом и еврейской историей, изучает еврейские тексты, а роман, в форме беседы или спора, знакомит читателя с запросами народа, чьи «религия, закон и нравственная жизнь слились воедино, как поток крови в сердце», – но совсем не так, как в сердце христианина. Чтобы объяснить конечную цель Даниэля – «обособленность и привязанность», – Элиот пришлось включить в свое повествование независимый круг идей, представляющих еврейскую традицию с ее собственных интеллектуальных позиций. Глава, в которой Даниэль Деронда оказывается свидетелем дебатов по еврейскому вопросу в клубе «Рука и знамя», многими еврейскими читателями воспринимается как квинтэссенция, а нееврейскими критиками – как апофеоз всей книги, – возможно, не столько в силу прозвучавших там в пользу национализма доводов, сколько благодаря тому, как успешно показала писательница отличие еврейского спора от христианского диспута.

Мэри Энн Эванс.

На примере «Даниэль Деронда» легко видеть проблему, издавна и поныне стоящую перед английским романом: как показать евреев в художественной прозе, чтобы картина соответствовала их положению в реальной жизни. В эстетическом и политическом отношении евреи как народ могут абсорбироваться лишь в той мере, в какой они готовы отказаться от своей особой идентичности. В рамках английского романа это означает, что автор может либо рискнуть эстетикой и показать евреев в их своеобразии, либо понудить своих героев вступить в браки с неевреями и тем самым лишить их национальной исключительности. Рецепция критики отражает обе эти возможности. Едва весть о романе достигла евреев Восточной Европы, он сделался чуть ли не мифом в их глазах, причем даже раньше, чем большинству из них представилась возможность его прочесть. Ему было отведено «неоспоримо» почетное место в ряду произведений английских писателей, понимавших сионизм во всей его глубине и широте. А с другой стороны, ведущие английские критики, такие как Генри Джеймс и Ф.Р. Ливис, вторя описанным в романе чувствам Моллингеров и Мейриков, которых нежелание евреев отбросить свою непохожесть повергало в отчаяние, указывали на «слабые» в эстетическом плане главы о евреях. Ливис зашел настолько далеко, что предложил пожертвовать половиной книги ради спасения той части, где главенствует Гвендолен Харлет. Джордж Элиот, однако, стремилась показать, что ее еврейские и женские персонажи заслуживают быть услышанными наравне с другими. Она предоставила им полную нравственную свободу, наделила их умом, достаточным, чтобы мучиться сомнениями и задавать вопросы, и мужеством рискнуть всем и заглянуть в неведомое. Можно сказать, что «Даниэль Деронда» – это беллетристический эквивалент Декларации Бальфура, книга, поставившая целью расширить сферу британских симпатий и научить англичан ценить то, что не похоже на них самих. Будучи коренной англичанкой, Джордж Элиот полагала, что Империи следует привыкать жить в определенных границах.

добавить комментарий

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.