[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2007 КИСЛЕВ 5768 – 12(188)
ВАЛЕРИЙ ЧЕРЕШНЯ
Публикацию подготовил Асар Эппель
Я родился в Одессе в 1948 году.
До 20 лет жил на Дерибасовской (что комментария не требует).
В 20 лет почувствовал невозможность дальнейшего существования в пряной духоте талантливого бульона, именуемого Одессой, и отправился в Ленинград, город открытого пространства и строгой архитектуры, где и закончил технический ВУЗ.
Работая по специальности, старался освободить время для литературы, но не собирался делать ее профессией. Первые стихи возникли лет в пятнадцать. С тех пор осваивал психофизиологический процесс перевода ощущений и впечатлений в словесную массу, что и было для меня поэзией.
До 90-х годов публиковаться не пробовал, сознавая, какие уйдут на это усилия.
С 1993 года стал печататься в журналах: «Октябрь», «Звезда», «Постскриптум», «Волга», «Дружба народов» и пр. Вышли три сборника стихотворений: «Другое время», Нью-Йорк, 1996, «Пустырь», 1998 и «Сдвиг», С.-Петербург, 1999.
ИОВ. ПОСЛЕСЛОВИЕ
«…ибо ужасное, чего я ужасался,
то и постигло меня;
и чего я боялся, то и пришло ко мне».
Иов (3, 25)
То, чего я боялся, случилось со мной;
То, чего ужасался, пришло ко мне:
С холодом смерти сравним
наступивший покой,
Все, что вернул мне Г-сподь,
начинается с «не».
Выскользнул смысл и уплыл
по извивной реке –
Ни прилежанья, ни страсти его догонять.
Сколько же теплого толка
в сердечной тоске:
Можно с друзьями сидеть
и на Б-га пенять.
Вновь и семья, и стада,
и родимый пейзаж –
Сверхизобильны дары, да душа несыта.
Вознаграждая за ужас,
Г-сподь входит в раж
И отмеряет мне лишние явно лета.
Замысел Б-жий порой непонятен и крут,
Тупо при жизни сижу,
словно нанятый страж,
Нечего красть, разве что
пустоту украдут,
Но не бывает таких
замечательных краж.
БЭЙТ-ХАЙИМ
Жена умерла – остались никчемные дети:
Толстая дочь, в глазах которой застыло:
«Мне никогда-никогда не выйти замуж»,
Сын с никаким лицом, обращенным
в тарелку
(Капелька пота в жару на кончике
длинного носа),
Вечно в тарелку – и слова годами
не скажет!
Что говорить? Избыток щенячьих усилий
Юности, трудное дело оставшихся лет
старика –
Стоят друг друга, и ничего, по сути,
не стоят.
Где ты, дом жизни? Не это же злое
жилище
С повестью пятен на стенах – метами
стершихся дней:
Здесь он пролил молоко, а здесь, подпирая
стену,
Годы смотрел на закат в окнах соседних
домов.
Вот он умрет, и дети умрут –
кто-то здесь будет
Жить, переклеит обои, покрасит окна,
Запах и тот вытеснит новым, своим.
Скажет: теперь хорошо, наконец-то
устроен
Дом моей жизни, которого столько
я ждал,
Дом моей жизни…
ВСЕГДА
В тот самый час вышли
персты руки человеческой
и писали против лампады
на извести стены чертога царского,
и царь видел кисть руки, которая писала.
Даниил (5, 5)
Как увидел – родным стал
Этот здешнего неба наклон,
Этих бледных пространств даль,
Словно лопнувших струн стон.
Так легли эти линии, так
Поместился он в душу – весь
Этот город, как будто знак,
Что когда-то бывал здесь.
Что когда-то ходил вдоль
Круто выгнутых камнем рек,
Что когда-то любил столь,
Что неважно в какой век
И неважно в краю каком,
Беспощадной толпой тесним,
Омываем грядущим злом…
И въезжал кто-то в Иерусалим.
Так же густо душила пыль,
И река текла под уклон,
Так же плакал Иезекииль
По дороге со мной в Вавилон.
И, казалось, в крови и огне
Побеждает языческий бог…
Только в знаках на царской стене
Проступал откровения слог.
БЛУДНЫЙ СЫН
Возвращаясь домой,
Под надежные своды стиха,
Б-же мой,
Говоришь, вот и я!
Столько дней,
Столько лет ты бродил наобум
По чужбине людей
С чепухой, приходящей на ум.
Сколько раз
Ты впадал в неуемный восторг,
В этот паз,
Всемогущества жалкий простор.
То ли смерть,
То ли жизни кишащей плотва,
Словно жердь,
На которой пробилась листва.
Думал – крах,
Думал, век проплутаешь слепцом,
А очнулся в слезах,
Осеняем склоненным отцом.
ПРОРОК
Умолкнул звук. Сомкнулся свод небес
И Б-г не говорит со мною боле.
И я притих, как затихает лес
В предгрозовой неволе.
Я – обладатель своего ума
И времени от ныне до кончины –
Увижу мир, свершу его дела
И научусь исследовать причину.
Теперь другие будут толковать
Все то, что в толкованье не нуждалось,
Когда Он так умел повелевать,
Что мне всей дрожью жил повиновалось.
Красноречивый знак, ничья вина –
Мое молчанье, честное сиротство:
Во дни, когда сгустилась тишина,
Я не ищу сомнительного сходства.
И если упрекнут, что я заснул,
Ну как я объясню им то, что свыше:
«Остался гул, ты понимаешь, гул
От Голоса, которого не слышу».
* * *
Предметы, всего лишь предметы,
Живущие робко, как ссыльный,
Намеки иного, приметы,
След тумбы, очерченный пылью,
Свидетель, что было – и нету.
Заложники тесного быта,
Испарина спекшейся жизни:
Здесь где-то висело корыто…
Но память ржавеет и киснет.
Забыто. Забито. Закрыто.
Вот разве очнуться на кухне,
Где мама у крана стирает,
А пена пузырчато пухнет,
Сползая, по краю стекает –
И время в ничто свое рухнет.
А в небе распахнутых ставень,
Где Каин по брату скучает,
Где кроткий блаженствует Авель,
Гроссмейстер фигуры расставил
И мучает их, и спасает.
С ВЫСОТЫ
Извилистой реки еврейский алфавит –
Б-г пишет на Земле невнятные указы.
Покуда разберешь начало фразы,
Смысл растекается и голова болит.
Прижмись щекой к дрожащему стеклу –
Жует мотор, сжирая расстоянье,
Что Моисей искал в Твоем сиянье,
Синайскую разгадывая мглу?
Забудь себя и взглядом повторяй
Лишай лесов, кайму прибрежной пены,
Вводи раствор заката внутривенно,
Теряй себя до легкости, теряй.
Вот-вот проступит настоящий лик:
Морщин Рембрандтовых глубокие ущелья
Слагаются в подобие веселья,
В котором узнает себя старик.
НА ТЕМЫ ПСАЛМОВ
1.
И я велел себе: молчи
Молчи о злом и даже добром.
И скорбь моя огнем в ночи
Вдруг выхватила все подробно.
И я взалкал: «Скажи, Г-сподь,
Когда конец наш страшно близок,
Когда мы – страждущая плоть,
Когда мы ходим, словно призрак,
Когда мы есть, и вот
нас нет –
Пусть и повинны в преступленьях –
Как вынесем Твой жгучий свет,
Не вспыхивая, как поленья?
Я странник, гость в Твоей стране,
Не сделай жизнь мне слишком тесной:
Так отступись, дай отдых мне,
Пока я вовсе не исчезну».
2.
Как хорошо мне – Он со мной,
И радость, как ягненок, – возле,
И запах жизни, как настой,
Мне резко ударяет в ноздри.
Спокоен и правдив мой труд:
Стада приплод приносят вдвое,
И воды тихие текут
У ног моих, как дни покоя.
И что теперь мне смертный путь,
Не вижу зла я в этой доле.
О, только будь со мною, будь,
Не отпускай меня на волю!
3.
Цветов, умирающих с болью,
Какой не понять человеку;
И воздуха в полную волю –
Его не объять человеку;
И слово Г-сподне, как поле,
Чтоб жить и пахать человеку;
И счастье посыпано солью,
И мне умирать, человеку.
4.
Возвышают воды, Г-споди,
Возвышают воды голос свой,
Посягая до Твоих высот.
Но превыше шума многих вод
Откровений тихий шепот Твой,
Внятный среди звездной россыпи.
5.
Давид, лежащий на спине,
Лицо закинув в небо ночи,
Ты видишь звезды – сор на дне
Солонки на Его столе,
Ты видишь блеск Его воочью.
Как ослепителен разбег
Пространств, которыми Он ходит;
Он вечность стряхивает с век…
Так что такое человек,
Что он к нему еще снисходит?
6.
Как страшно, Г-споди, весне,
И почка каждая нарывом
Кричит, как женщина во сне,
В своем отчаянье пугливом.
Ты видишь, как больна тобой
Вся хлещущая жизнь, покуда
Ей позволяешь быть такой,
Не прекращая это чудо.
Но, Г-споди, зачем тогда
Не явно всем Твое величье?
Мы понимаем блеск добра,
Но нас пугает безразличье,
Пустых пространств немая мгла.
7.
Такая ночь – не Словом, только вздохом…
Недвижное ночное покрывало
Из взбитых сливок Млечного тепла.
– Скажи, Г-сподь, кому еще так плохо,
Так хорошо, так много и так мало
В Твоем пространстве из добра и зла?
В Твоей свободе правды или лжи
Кому еще с таким упорством снятся
Бескрылых истин временные сны?
О Г-споди, скажи Ты нам, скажи,
Кому еще так хочется прорваться
Туда, где эти сходятся концы?
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.