[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2007 ТИШРЕЙ 5768 – 10(186)
«МОЖЕТ ЛИ ЕВРЕЙ БЫТЬ ГЕРОЕМ ДЕТЕКТИВА?»
Леонид Словин
Вопрос, вынесенный в заголовок статьи Семена Чарного в августовском номере журнала «Лехаим», на мой взгляд, нуждается в уточнении. Очевидно, речь идет именно о «советском детективе»; тогда всё в прошедшем времени: не «Может ли?», а «Мог ли?» Ответ однозначный: «Еврей не мог быть героем советского детектива!»
Начиная с последних лет жизни Сталина евреи составляли в милиции весьма незначительный процент. Кое-где еще оставались на службе бывшие фронтовики, которых за их прошлые заслуги «тянули» до пенсии, но новых сотрудников-евреев не принимали вовсе. Помню, как шло распределение студентов, заканчивавших Московский юридический институт в 1952 году. Распределение на работу началось уже за несколько месяцев до сдачи государственных экзаменов. Студентов-неевреев вызывали с лекций и семинаров в спецчасть института и предлагали варианты будущего трудоустройства. По завершении бесед брали подписку – «не разглашать содержание состоявшегося разговора». Но «шила в мешке не утаишь». Все равно все знали – кому что предложили, кто согласился и кто нет. Келейное распределение не распространялось на евреев и на тех студентов, в чьих биографиях имелись компрометирующие данные (судимость родителей или ближайших родственников, проживание на временно оккупированной территории и т. д.).
Официальное распределение вновь испеченных юристов происходило уже публично, с большой помпой, на заседании Государственной комиссии, где присутствовали весьма заметные фигуры – ответственные представители заинтересованных ведомств: Генеральной прокуратуры, Министерства юстиции, Министерства внутренних дел и КГБ СССР. Процедура согласования и вручения направлений на работу абсолютному большинству студентов занимала у Комиссии всего несколько минут. Иначе обстояло с выпускниками-евреями. Приходилось соблюдать принятые правила игры. «Где бы вы хотели работать? Кем?» – приглашал улыбчивый председатель комиссии, при том, что было заранее известно: евреям не светит ничего, кроме провинциальной адвокатуры и нотариата. Осведомлены были об этом и сами студенты-евреи. Чтобы не уезжать из Москвы, многие из них заблаговременно обзавелись запросами о направлении их на работу юрисконсультами. Запросы эти – по большей части «липовые» – Комиссия охотно удовлетворяла, и их обладатели искали себе работу сами.
Никаких связей у меня не было. Я всерьез готовился стать следователем, конспектировал французского криминалиста Эдмонда Локара, его «руководство по криминалистике». Мне был двадцать один год, моя мать, химик, работала мастером на карандашной фабрике, мой отец – рижанин, в прошлом инструктор ЦК ВЛКСМ, к тому времени был уже расстрелян, чего не знал не только я, но, как оказалось потом, и «компетентные органы», принявшие меня через пять лет в милицию. На Государственной комиссии я просил направить меня на работу в милицию или в прокуратуру. Ответом было: «К сожалению, в Москве нет мест…» – «Мне не обязательно в Москве, я готов ехать куда угодно…» – «В данный момент мы не можем ничего вам предложить…» – «Во всем Союзе нет ни одного вакантного места?! И после меня, когда я выйду отсюда, никто не получит назначения?!» Короткая пауза. «Приходите пятнадцатого…»
Я вышел. После меня в кабинет заходили мои однокурсники и однокурсницы и выходили оперуполномоченными, следователями прокуратуры, милиции, КГБ. Я не уходил, стоял в коридоре. До сих при воспоминании о том дне, ко мне возвращается чувство позора и бессилия, которое я тогда испытал, и вместе злость на тех, кто не понес никакого наказания за наше унижение.
Пятнадцатого числа в коридоре у того же кабинета было не так шумно. Высоких представителей ведомств уже не было. Спектакль закончился. Перед урезанным составом комиссии в этот день должны были предстать только евреи и те, у кого по каким-то причинам возникли проблемы с анкетой. Таких было немного. Пока ждали вызова, шло узнавание: «И ты тоже?! С такой-то фамилией! Вот уж никогда не подумал бы!»
В итоге никто из студентов-евреев моего выпуска в следственные органы не попал. Мои товарищи по группе понимали, что происшедшее несправедливо, но вслух никто мне не посочувствовал. Осуждать систему было небезопасно. В отношениях между мной и ими надолго произошла трещина. Я подписал согласие работать адвокатом и уехал в райцентр Костромской области город Шарью. На выпускной вечер не пришел…
В милицию меня приняли только в период хрущевской «оттепели», когда двери правоохранительных органов для евреев ненадолго открылись прежде, чем снова захлопнуться. В Костроме начальником городской милиции стал подполковник Марк Зильберман, фамилия одного из его коллег в Нижнем Новгороде, как мне говорили, была Зак, в Вологде работал подполковник Бланк…
Меня назначили следователем 1-го отделения милиции Костромы, а вскоре перевели оперативным уполномоченным отдела уголовного розыска в Управление внутренних дел области.
О том периоде своей жизни я написал в одной из своих повестей. «Мне было двадцать шесть лет. Я всеми правдами и неправдами стремился в уголовный розыск. Моя мечта сбылась. В Костроме у меня не было ни близких, ни девушки. Только уголовка... Я жил в милицейском общежитии, чтобы постоянно быть под рукой. Без меня не обходилась ни одна большая операция».
Через три года работы в таком ритме меня назначили начальником уголовного розыска Костромы. Это был пик моей милицейской карьеры. Вернувшись в столицу после десятилетнего отсутствия, я вновь начал с оперативного уполномоченного уголовного розыска, на этот раз в транспортной милиции – на Павелецком вокзале. К этому времени я был уже автором книги, получившей высшую премию Конкурса МВД и СП РСФСР за лучшее произведение о советской милиции, и полагал, что долго на вокзале не задержусь. Это оказалось ошибкой. Меня никуда не пропускали. Я проработал в уголовном розыске на вокзале двадцать лет и прослыл «местной достопримечательностью»: автор нескольких книг о милиции, единственный в Москве милиционер – член Союза писателей СССР, лауреат премии имени разведчика Н.И. Кузнецова. Ко мне на работу приезжали коллеги по Приключенческой комиссии – известные писатели: Аркадий и Георгий Вайнеры, Виктор Смирнов, Павел Шестаков, Эдуард Хруцкий, Анатолий Безуглов, бывший в то время ведущим популярной передачи «Человек и закон»…
Тем не менее тот факт, что евреи-сыщики не стали героями милицейских детективов советского времени вовсе не связан с малочисленностью евреев – сотрудников уголовного розыска. Подлинная причина крылась в национальной политике Советского государства, в соответствующих руководящих указаниях ЦК КПСС по национальному вопросу.
В описываемое время еврейские имена, да и само слово «еврей», почти напрочь исчезли со страниц периодических изданий и даже на памятниках, возводимых в местах захоронений жертв фашистской агрессии, официальная власть стремилась не выпячивать национальность большинства погибших. В литературе носить фамилии сомнительного звучания разрешалось разве только откровенно отрицательным персонажам литературных произведений. Курьезно, но к слову «еврейка», как помнится, чаще всего было два прилагательных – «больная» и «старая». Легко можно представить: если так обстояло дело в литературе в целом, с каким рвением соблюдались эти написанные где-то правила в произведениях о милиции, в так называемых детективах.
Надзор за произведениями о милиции, кроме обычной цензуры, дававшей разрешение на публикацию, осуществлял еще один дополнительный орган – пресс-центр МВД СССР, строго следивший за тем, чтобы образ советского милиционера не имел изъянов. О настроениях некоторых его сотрудников-цензоров можно судить по тому, что весьма заметную роль в нем играл Эдуард Хлысталов, широко известный ныне своими «исследованиями» о гибели Сергея Есенина от рук ненавистников-евреев.
Положение изменилось к лучшему в конце президентства Михаила Горбачева, но окончательно цензура исчезла только в демократической России. Возвращаясь к заголовку статьи, можно сказать, что именно после этого еврей мог стать и действительно стал героем ряда известных детективных произведений.
Наиболее известен как еврей-детектив, несомненно, сыщик Яков Штерн (1995), герой вызвавших шумный успех детективных произведений литературного критика Романа Арбитмана, выпущенных им в свет от имени некоего писателя Льва Гурского – эмигранта из СССР, якобы обосновавшегося в США. По произведениям Льва Гурского снят не менее популярный отечественный телесериал «Досье детектива Дубровского». При этом стоит заметить, правда, что и в нем продюсеры НТВ по «доброй советской традиции» на всякий случай «русифицировали» имя сыщика.
Должен, однако, сказать, что особую разницу в менталитете советских сыщиков уголовного розыска – евреев и их коллег-неевреев обнаружить было трудно, также как и присутствие особого «еврейского юмора и еврейской сметливости», о которых упомянул автор журнала «Лехаим». И дело не в существовании «некоего стереотипа, засевшего в головах не только у редакторов, но и у самих авторов». Проявлений антисемитизма со стороны сотрудников моего уровня я не помню. Был общий «оперской» стиль: уверенность в своей правоте, ощущение востребованности, корпоративность. В розыске напрочь отсутствовал страх.
Среди литературных предтеч сыщика Якова Штерна следовало бы назвать Шамраева – персонаж романа Эдуарда Тополя «Журналист для Брежнева» (1981), но произведение было опубликовано впервые не в России, а в США, и это сильно меняет дело, а также героя моих книг «Бронированные жилеты» (1991), «Когда в нас стреляют» (1993) и нескольких других – начальника уголовного розыска Игумнова.
Позволю себе привести два отрывка, посвященных этому герою, после чтения которых национальная принадлежность персонажа уже не вызывала у читателя никаких сомнений.
После эпизода с ссорой между Игумновым и сотрудниками КГБ из-за первенства в задержании вооруженного боевика старший группы КГБ бросает начальнику розыска разоблачительный упрек:
«Никакой ты не Игумнов. Носишь фамилию матери».
И чуть ниже после разговора с пожилым потерпевшим, у которого пропала дочь, следует такой вот текст:
«Своего старика Игумнов не помнил, отец ушел от матери, когда сын не ходил еще в школу. Судьба жестоко покарала отца за его поступок: несколько месяцев спустя он попал под поезд. Один – в полном сознании – он скончался в больнице.
Но обоих дедов своих и бабок Игумнов помнил.
Русый светлоглазый дед его по отцу принадлежал к породе украинского еврейства. Он работал на сахарном заводе в Смеле. Ходил в сапогах, в старом хлопчатобумажном костюме, в галстуке. Галстук был один: сколько помнил Игумнов, дед никогда с ним не расставался.
– Вус эр лейнт? Казкес? – спрашивал дед, замечая внука за книгой. Дома с бабкой они чаще всего разговаривали на идиш, некоторые фразы Игумнов быстро научился понимать. Эту надо было перевести так: “Что он там читает? Сказки?” – Дед говорил пренебрежительно – “казкес?”, выражая высшую степень презрения к литературе, от которой нельзя ожидать толку».
Надо сказать, что в новой России Б. Ельцина и позднее В. Путина герой с такой биографией не вызвал аллергии ни у издателей, ни в МВД РФ. Роман «Бронированные жилеты» был полностью перепечатан ежемесячным журналом Министерства внутренних дел «Преступление и наказание» (1992) и даже отмечен премией Совета ветеранов МВД РФ. Общий тираж книг, посвященных упомянутому персонажу, составил сегодня порядка полутора миллионов экземпляров.
Из милиции герой «Бронированных жилетов», как это часто бывает в жизни, плавно перекочевал в частные детективы и стал представителем Сыскной ассоциации в Израиле. Этому второму этапу деятельности героя также посвящено несколько произведений, в том числе только что вышедший в издательстве «АСТ» роман «Агентство “Лайнс”», населенный «сыщиками, бандитами, полицейскими, их женами и любовницами», где Игумнов оказывается в центре криминальной разборки в Иерусалиме.
В своем интервью «Лехаиму» уже цитированный мною выше Роман Арбитман высказал предположение о том, что покойный Аркадий Вайнер или я могли бы стать прототипами героев милицейских детективов.
Кадр из фильма «Досье детектива Дубровского». В главной роли Н. Караченцов.
Как мне кажется, так оно и случилось. Именно Аркадий Вайнер и был прототипом героя популярнейших произведений обоих братьев – инспектора Стаса Тихонова. Кроме того, многие черты, присущие Аркадию сохранены и в образе Жеглова, блестяще сыгранного Владимиром Высоцким. Что касается меня, то я уже высказывал предположение о том, что являюсь прототипом главного героя романа одного из крупнейших российских писателей Виктора Астафьева – «Печальный детектив». Тому свидетельство характерные совпадения наших биографий. Герой «Печального детектива» работал заместителем начальника уголовного розыска, как и я, на железке – в милиции на железнодорожном вокзале. Курировал автоматические камеры хранения самообслуживания. (Металлических этих ящиков на станциях сейчас уже нет по причине их чрезвычайной уязвимости: жулики, террористы...) На Павелецком вокзале в Москве я отвечал именно за раскрытие краж из автоматических камер хранения. Это была моя специализация, и я посвятил этим электронным роботам повесть «Астраханский вокзал», изданную 700-тысячным тиражом, в том числе и издательством «Молодая гвардия», книга вполне могла попасть на глаза Виктору Астафьеву. Главное же: его герой – заместитель начальника вокзального розыска, как и я, писал детективы. Другого вокзального мента, автора детективов, я не знаю. И наконец, мы с героем «Печального детектива» носим одно имя, и наши фамилии звучат похоже: Леонид Сошин – Леонид Словин…
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.