[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2007 ЭЛУЛ 5767 – 9(185)
«ЧУЖОЕ СЛОВО» В ТАНАХЕ
Иеуда Векслер
Видевшие кинофильм «Андрей Рублев» помнят, конечно, драматическую кульминацию его финала – сцену подъема нового, только что отлитого колокола. Слишком многое зависит от того, каким окажется этот колокол, поэтому царит мертвая тишина: все, затаив дыхание, ждут результата работы, предпринятой отчаянным мальчишкой. И в этой тишине… звучит иностранная речь: два итальянца наблюдают за извлечением колокола, и один из них – видимо, переводчик – объясняет другому суть происходящего. Их ни в малейшей степени не волнует, «suonera» (зазвонит) колокол или «non suonera», так же как и то, что произойдет с создателями колокола, если он «non suonera»; куда большее внимание привлекает красивая девушка – речь переводчика заканчивается восклицанием: «Quella ragazza!»[1] Можно с большой степенью вероятности предположить, что создатели фильма не рассчитывали на присутствие в кинозале зрителей, понимающих по-итальянски; наоборот, именно непонятность звукового сопровождения доводит до предела напряжение этой сцены.
В современном искусствоведении этот прием называется «чужое слово». Чаще всего это слова иностранного языка, иногда – как, например, у Станислава Лема или братьев Стругацких – слова, сконструированные автором. Функция их в художественном произведении многообразна. Употребление «чужого слова» в качестве катализатора напряжения – как в «Андрее Рублеве» – сравнительно редко: оно требует виртуозного владения всеми художественными средствами данного вида искусства и чрезвычайно тонкого ощущения художественной формы. Чаще всего «чужое слово» служит созданию так называемого «местного колорита» или атмосферы эпохи. В этих случаях, как правило, «чужое слово» является чужим лишь в узких стилевых рамках и должно быть понятно читателю. Таковы вкрапления слов «Бешту», «аул», «сакля», «кумыс», «чихирь» в «Кавказском пленнике» Пушкина, «хутор», «бунчук», «булава», «кат» – в «Мазепе»; их значения разъясняются в примечаниях. Воссозданию подлинности атмосферы эпохи в «Войне и мире» служат целые страницы французского текста, а также реплики на немецком, в «Анне Карениной» – англомания ее персонажей.
Чрезвычайно тонко «чужое слово» употребляет А.К. Толстой как средство сатиры. В «Истории государства Российского» варяги, «пришедшие княжить», говорят по-немецки; в строфах, рассказывающих о династии Рюриковичей, постоянно вкрапляются немецкие фразы:
Потом княжила Ольга,
А после Святослав,
So ging die Reihenfolge[2]
Языческих держав.
Строфа, упоминающая немца Бирона, также заканчивается немецкой фразой. С Екатерины начинается галломания: «Вольтер и Дидерот» открывают свое послание к императрице с обращения «Madame…», за которым следует галлицизм:
Лишь надобно народу,
Которому вы мать,
Скорее дать свободу…
Отвечает им Екатерина также по-французски, и французская же фраза заканчивает строфу о победе над Наполеоном. В конце поэмы, намекающем на вечность отсутствия порядка в государстве Российском, вдруг нагнетаются древнеславянские слова и глагольные формы:
Что аз же многогрешный
На бренных сих листах
Не дописах поспешно
Или переписах…
Густав Доре. Эстер обвиняет Омана.
* * *
В 1981 году я слышал, как Любавичский Ребе рассказывал о встрече Рамбана с его бывшим учеником, который крестился и, как водится, превратился в злейшего гонителя евреев (потом я узнал, что источник этого рассказа – исторический труд «Сейдер а-дойрос»). Ученик обратился к Рамбану с вопросом: «Вот вы пишете во введении к вашему комментарию к Торе, что в ней есть все; а где я в Торе?». Рамбан отвернулся от него и помолился, чтобы ему показали это место в Торе, а затем ответил:
«
[3]
– каждая третья буква». Выкрест, прекрасно знавший всю Тору, моментально
схватил, что в этом стихе из третьих букв всех слов, кроме первого,
складывается его еврейское имя: Авнер, и спросил: «А почему в первом слове на
этом месте буква рейш?» Рамбан ответил: «Потому что Тора называет тебя рабби».
Это произвело такое впечатление на выкреста, что он решил вернуться к еврейству
и искупить свое преступление.
Итак, в Торе есть все, и в наше время это даже пытаются доказать с помощью компьютера, обнаруживая в книге Брейшис имена, даты, события как прошлых времен, так и относящиеся к сегодняшнему дню. Что касается литературной стороны Священного Писания, то стало прописной истиной, что в нем присутствуют все литературные жанры и направления: исторические хроники, любовная поэзия, лирическая повесть, молитвы, трагедия, философские и этические сочинения, даже детектив… Поэтому нисколько не удивительно, что в Танахе можно обнаружить любые литературные приемы – в их числе и «чужое слово».
Наиболее богаты чужеродными словами книги Даниэля, Эзры и Нехемии. Это тем более впечатляет, если принять во внимание их скромные размеры по сравнению с другими книгами Танаха. Больше всего «чужих слов» у Даниэля – четырнадцать (не считая имен собственных), причем они вводятся с самого начала книги, создавая совершенно особую стилевую инерцию: «И сказал царь Ашпеназу, главному из его царедворцев, привести из сынов Израиля – и из царского рода, и из партемов[4]» (1:3).
Затем в этой же главе появляются слова: «мельцар»[5], «хартумы»[6] и «ашафы»[7], а 2-я глава заканчивается сообщением, что царь Даниэля «главным сганом[8] над всеми вавилонскими мудрецами <назначил>». В главе же 3-й – сразу целая россыпь «чужих слов»:
Невухаднецар-царь послал собрать <к нему> ахашдарпанов[9], сганов и пэхов[10], адаргазаров[11], гедавров[12], детавров[13], тифтов[14] и всех, обладающих властью (3:2).
Какова стилистическая функция этих слов? Без сомнения, они служат созданию «местного колорита». Однако обратим внимание, что происхождение их отнюдь не однородное: больше всего аккадских слов (как-никак, действие происходит в Вавилоне) и персидских (Персия занимала огромную часть Вавилонской империи и играла в ней важную экономическую и политическую роль), но есть и слово египетское, к тому же очень большая часть книги (с 2:4 до конца 7-й главы) написана по-арамейски. Поэтому правомерно толковать функцию «чужих слов» более глубоко: как художественное изображение огромного гойского мира, в котором очутились изгнанники из Ерушалаима.
Книги Эзры и Нехемии относятся уже к другой эпохе – окончания Вавилонского изгнания и возвращения в Страну Израиля, когда весь тогдашний цивилизованный мир находился под властью Персии. Здесь персидские слова (и имена собственные) решительно преобладают: «артишата[15]» (2:63), «даркемон»[16] (2:69), «паршеген»[17] (4:11), «адаркон»[18] (8:27). Некоторые слова, видимо, вошли тогда и в разговорный язык иудеев – персидское слово «кнат» (друг») в арамеизированной форме мн. ч. («кнаван») дается с ивритским притяжательным суффиксом (4:7) – «кнавотав», как и слово «ништеван», «документ» (там же). Есть также слова ассирийского происхождения: «беэль-теэм»[19] (4:8), имя собственное Аснапар (4:10), но интересно, что совершенно отсутствуют вавилонские (не потому ли, что, как предсказали пророки Ишаяу и Ирмияу, Вавилон должен быть начисто стерт с лица земли?).
Всего у Эзры десять чужеземных слов, из которых девять – новые по сравнению с Даниэлем. У Нехемии (кроме имен собственных) мы находим только одно «чужое слово» – уже знакомое нам «пэха», но в иной – возможно, персидской – форме: «пэхам».
Особое место в Танахе занимает еще одна книга с ярко выраженным персидским колоритом: Мегилас Эстер. Хронологически она непосредственно предшествует книгам Эзры и Нехемии, и в ней упоминаются те же «партемы» (1:4), «ахашдарпаны» и «пэхи» (3:12); «паршеген» дается в форме «патшеген», но есть и одно новое слово – оно-то и концентрирует в себе неповторимый колорит всей этой книги.
Дело в том, что, несмотря на острый драматизм развития сюжета и, в общем-то, трагичность описываемой ситуации, Мегилас Эстер пронизана безудержной радостью чудесного спасения, придающей особый оттенок комичности даже таким персонажам, как страшный Оман и всевластный самодур Ахашверош. Недаром уже древний агодический перевод Эстер на арамейский язык (так называемый «Таргум шейни») трактует всю историю как комедию, переходящую местами в откровенную буффонаду, и с незапамятных времен текст этой книги является неисчерпаемым источником для «пуримшпилей». Амбивалентность трагического и комического отражается в том «чужом слове», которое дважды появляется только в этой книге: «И разослал письма в руке скороходов на конях – скачущих на верховых ахаштранах» (8:10); «Скороходы, скачущие на верховых ахаштранах, вылетели, поторапливаемые и подгоняемые словом царя» (8:14).
Вообще-то, слово «ахаштран» дословно означает «принадлежащий царю» (и такой смысл имеет имя собственное Ахаштари, упоминаемое в «Диврей а-йомим», I, 4:6). Однако здесь оно обозначает животных, предназначенных для верховой езды (согласно Раши, особо быстроногих верблюдов): это сочетание резко противоречит уже сложившейся инерции представления о царском достоинстве и спесивой величавости Ахашвероша![20]
Совершенно иначе «играют» чужеродные слова в двух самых трагических книгах Танаха – Ирмияу и Нохума.
Одна из главных тем в пророчестве Ирмияу – предсказание падения Вавилона. При жизни пророка это было могущественнейшее государство мира, и тогда совершенно невозможно было представить себе, как оно может полностью исчезнуть с лица земли. Однако прошло немногим больше полувека, как это пророчество осуществилось во всех подробностях. Цитируем главу 51-ю.
(1) Так сказал Г-сподь:
Вот, Я пробуждаю на Вавилон
и на жителей Лев-Камая[21]
ветер-губитель…
(6) <…> Ибо это – время Б-жественной
мести,
по заслугам Он воздает Вавилону!
(9) <…> Ибо неба достигла мера его
наказанья,
поднялась до высших небес!..
Кульминацией первого раздела главы являются стихи 20–24, в которых пророк намекает на Персию – орудие в руках Всевышнего, которым Он уничтожит Вавилон:
Молот ты у Меня,
орудья войны:
разобью Я тобой народы
и уничтожу царства тобой!
И разобью Я тобой коня и его всадника,
и разобью Я тобой колесницу и того,
кто в ней мчится!
И разобью Я тобой мужчину и женщину,
и разобью Я тобой старца и юношу,
и разобью Я тобой парня и девушку!
И разобью Я тобой пастуха и стадо его,
и разобью Я тобой пахаря и упряжку его,
и разобью Я тобой пэхов и сганов!
И отплачу Я Вавилону и всем жителям
<страны> халдеев за все их зло,
которое <они> причинили Циону
на ваших глазах!..
Это нагнетание параллелизмов внезапно обрывается короткой вставкой: «Речет Г-сподь», – и начинается новое нагнетание – на сей раз в ритмизованной прозе:
(25) Вот Я на тебя, гора-погубительница, – речет Г-сподь, – губительница всей земли! И протяну Я к тебе руку свою, и скачу тебя <вниз> с утесов <твоих>, и превращу тебя в гигантский костер!..
И тут, в приближении к главной кульминации трагедии – известию о падении Вавилона, – появляется «чужое слово»:
(27) Поднимите стяг надо всей землей, трубите в шофар средь народов, объявите сбор против нее царств Арарата, Мини и Ашкеназа, назначьте над ней тифсара[22], приведите коней, что саранчи, <поднимите их> на дыбы!
В совершенно аналогичном контексте появляется то же слово (в слегка измененном виде) в пророчестве Нохума (глава 3-я) о гибели Нинвэ, столицы Ассирии:
(1) Ой, город кровавый!
Вся она – лицемерие,
наполнена грабежом…
(2) Удары кнута,
и шум колес,
и конский галоп,
и колесница подпрыгивает,
(3) всадник поднимает <коня>
на дыбы,
и лезвие меча <его> блещет,
и молнией <мелькает> копье,
и груды убитых,
и тяжесть трупов,
и нет конца <мертвым> телам…
(5) Вот Я на тебя! –
– речет Г-сподь Воинств, –
и оголю <тебя, задрав> полы
<одежды> твоей тебе на лицо,
и покажу <всем> народам твою
срамоту
и <всем> царствам – позор твой,
(6) и будет:
каждый, тебя увидевший, от тебя
отшатнется
и скажет: «Разорена Нинвэ –
кто пожалеет о ней?»
Где Я найду тебе утешителей?
И в заключение – скорбная песнь, воспоминание о былом величии:
(17) Князья твои – <прожорливы,>
как саранча,
а твои тафсары – как кузнечики,
облепившие заборы в холодный день:
солнце засветит – и нет их,
и неизвестно, куда они делись!
(18) Заснули <вечным сном> твои пастыри,
Ассирии царь,
пребывают <в покое могильном>
твои могучие <воины>,
рассеялся твой народ по горам,
и нет <никого>, кто бы собрал их!
(19) Никто не опечалится, что <кости>
твои переломаны,
<что> истомила <тебя> твоя рана;
все, услышавшие весть о тебе,
захлопают в ладоши <от радости>,
потому что по кому не прокатывалась
злоба твоя постоянно?
Густав Доре. Сон Невухаднецара.
* * *
Еще одна разновидность «чужого слова» – уже упоминавшийся целый «чужой текст», то есть значительные отрывки на ином языке. Особенность этого приема по сравнению с употреблением единичных «чужих слов» заключается в том, что здесь, безусловно, необходимо, чтобы читатель понимал этот текст. В Танахе этой цели служит арамейский язык – разговорный язык евреев со времен отца нашего Авраама. Как сказано в «Зоаре», арамейский – это «изнанка» иврита: если иврит у евреев был священным языком – языком Торы, Б-гослужения, – то арамейский употреблялся для повседневных нужд. Иначе – в остальном мире: там арамейский оставался основным языком дипломатических и прочих межгосударственных отношений (наподобие использования французского с XVI века вплоть до первой половины XIX-го) еще длительное время после того, как Арам в виде государства прекратил свое существование.
Чрезвычайно яркую вставку на арамейском мы находим у Ирмияу. Начало главы 10-й – страстное противопоставление язычества и еврейской веры. Издевательство над верой в идолов, которые «не навредят и также сделать добро не в состоянии», сменяется патетическим восхвалением истинного Б-га, перечисляющим проявления Его величия:
(10) А Г-сподь – истинный Б-г,
Он – Б-г живой и Царь <всего> мира,
от неистовой злобы Его затрясется
земля,
и не снесут народы Его карающий гнев!
(12) Создающий землю силой Своей,
устанавливающий вселенную Своей
мудростью,
а разумением Своим – раскинул <Он>
небеса…
И вот между этими стихами вдруг возникает прозаическая вставка:
(11) (Так скажите им: «Боги, которые небеса и землю не создали, сгинут с земли и из-под небес этих!»)
Таргум говорит, что эта реплика – резюме письма, отправленного Ирмияу иудеям, изгнанным в Вавилон первыми вместе с царем Йехонией. В нем пророк учит, что следует отвечать халдеям, если они будут заставлять иудеев служить своим богам, – именно поэтому слова написаны по-арамейски. При всем при этом не случайно они вставлены именно здесь: можно было написать их несколько ранее (что было бы вполне уместно – ведь там речь идет именно об идолах) или в заключение отрывка. Почему же оказалось необходимым разрывать стихотворный текст? Ответ на этот вопрос – в истолковании вставки как литературного приема «чужое слово». Пророк использует его для создания эффекта неожиданности, поднимающего эмоциональный накал на гораздо более высокую ступень, чем та, которой мог бы достичь сплошной стихотворный текст.
Напомним, большие части тех двух книг, которые наиболее богаты «чужими словами» – Даниэля и Эзры, – также написаны по-арамейски. Проще всего представить это как «реалии» эпохи: разговоры Невухаднецара с астрологами и чародеями о его сне, истолкование его Даниэлем (глава 2-я), речь Невухаднецара (глава 4-я), донос на Даниэля, царские приказы и ответы Даниэля (глава 6-я), скорее всего, в свое время звучали именно на арамейском. Особенно это вероятно в отношении книги Эзры, где арамейская часть (с 4:8 по 7:26) почти сплошь представляет собой цитирование подлинных документов. Однако, на наш взгляд, это поверхностный подход. Ведь в книге Даниэля на арамейском языке написаны главы 3-я и 5-я, а также начало главы 6-й, относящиеся к историческому жанру, и, что особенно важно, глава 7-я – видение четырех зверей, то есть пророческое откровение свыше, которое, в духе Танаха, должно было бы излагаться на священном языке (тем более что продолжение – с начала главы 8-й и до конца книги – полностью на иврите)! Более правомерно толковать смысл «чужого текста» как отражение художественными средствами мрака изгнания – столь сгущенного, что даже откровение свыше уже не дается на священном языке.
* * *
Итак, все случаи использования «чужого слова», отмеченные нами в начале, мы обнаруживаем в Танахе: «чужое слово» как острый диссонанс в качестве катализатора напряжения в приближении к кульминации (у Ирмияу) – и в качестве горестного акцента на спаде после нее (в последних стихах книги Нохума); как средство воссоздания «местного колорита» и «духа эпохи» в книгах Даниэля, Эзры, Нехемии и Эстер – и еще один случай, выходящий из ряда вон – как концентрат трагикомической амбивалентности Книги Эстер. Воистину, Тора – источник всего, в том числе литературных приемов.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] «Какая девушка!» (ит.)
[2] Так двигалась последовательность (нем.).
[3] Сказал Я: положу им конец, истреблю из людей память о них (Дворим, 32:26; ивр.).
[4] Самые знатные люди в государстве (древнеперсид.)
[5] Страж (одна из должностей в царском дворце) (аккад.)
[6] Искусные чародеи (согласно Раши, вопрошающие мертвых) (древнеегипет.)
[7] Жрец, умеющий заклинать духов зла (аккад.)
[8] Одна из высших должностей в царстве (аккад.)
[9] Наместники царя, правители завоеванных стран – «сатрапы».
[10] Правители областей (то же, что «паша» по-турецки).
[11] Советник (персид.)
[12] Казначей (арам.)
[13] Судья (персид.)
[14] Начальник охраны общественного порядка (персид.)
[15] «Великолепие» – титул Нехемии (см. Нехемия, 8:9) (персид.)
[16] Золотая монета «драхма».
[17] Сокращенная копия (резюме) документа (персид.)
[18] Золотая монета.
[19] Титул занимающего одну из высших должностей в государстве и командующего армией.
[20] Если же понимать стих 10-й так, что наездников на «ахаштранах» в этот раз пересадили на коней, то здесь кроется еще одна деталь для пуримшпиля.
[21] Раши указывает, что это зашифрованное пророком название Халдеи.
[22] Знаток клинописи (одна из высших должностей в Ассирии и Вавилонии) (аккад.)