[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2007 ТАМУЗ 5767 – 7 (183)
Хлеб и фотокартоЧки
Письма Берты Паргамин Михаилу Усышкину
Нелли Портнова
В фонде Менахема Усышкина[1] в Центральном сионистском архиве в Иерусалиме хранится папка личных писем и деловых обращений, полученных этим выдающимся лидером сионизма в 30-х годах. Пять из них, написанных изящным женским почерком, посланы из г. Белая Церковь Киевской области. Их автор – Берта Флексер-Паргамин, сестра критика Акима Волынского[2], родилась и выросла в Житомире, в 80-х годах была пламенной палестинофилкой; устраивала вечера еврейских поэтов, которые приезжали в Житомир, сама писала стихи. Так, несколько раз ею организовывались вечера С.Г. Фруга, с которым она долгие годы поддерживала дружеские отношения. Свой вклад в национальное воспитание Берта Львовна внесла, выпустив в 1891 году сборник «Святая земля» – разнообразные материалы о природе, еврейских поселениях, хозяйстве Палестины, стихи и очерки о ней[3]. Введение к сборнику было написано А. Волынским и С. Фругом. В 1903 году, выйдя замуж, Берта переехала в Белую Церковь, где, судя по письмам, ее общественная активность не снижалась вплоть до 20-х годов, когда еврейские организации на Украине были постепенно ликвидированы.
М. Усышкин.
Письма Берты Львовны датированы февралем–сентябрем 1933 года, вторым годом голодомора на Украине. Как ни старались советские власти изолировать от внешнего мира голодающие районы, информация о массовом голоде попадала в зарубежную прессу. В Эрец Исроэл о нем знали по письмам родственников, публикуемым в газетах. «Из Житомира пишет один человек, известный в национальных кругах, своим сестрам: “Вероятно, вам известно печальное положение в России – люди массами и тысячами падают от голода, падают и умирают на переходах, и их не хоронят, хоронят в братских могилах. Люди опухают от голода. Каждая больница и каждая тюрьма полны”»[4]. Оставался только один путь помочь близким – Торгсин, Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами. В обмен на валюту здесь выдавались боны, на которые можно было по коммерческим ценам купить продукты и дрова. «Неделю тому назад я получил 5 долларов, которые послал ты мне в 3 раз. Начал плясать от радости. Поспешил пойти в Торгсин. Там нашел только муку пшеничную по очень высокой цене. Муки, которую купил, хватит мне на 3 недели. Много труда пришлось затратить на то, чтобы взять эти деньги. Жена моя больна, температура до 40. Девочки мои все больны бронхитом и кашляют все время. Когда спекли хлеб, положил ломти на стол, не поверил, что он перед глазами, на глазах выступили слезы. Девочек я должен был выдворить в другой дом, так как они хватают сырое тесто. Как выражу я тебе свою благодарность и как благословлю тебя?»[5] Главное внимание лидеров ишува в 1933 году было приковано к судьбе евреев Германии, но все настойчивее раздавались призывы помочь «несчастным братьям в России». В синагогах читались молитвы, на скамьях раскладывались воззвания… «Только некоторые, только считанные люди услышали призыв, Бен-Цион, Кац, Бялик, рав Кук, рав Ассаф. А остальные? Где весь народ, его лидеры? Где богачи? Мы сейчас едим 3 раза в день. Мы все одеваемся, и есть такие, которые наслаждаются. А там наши братья и сестры, миллионы братьев и сестер, голодают. И не отдать хотя бы один вечер в месяц в помощь голодным?!»[6] С февраля по июль была оказана помощь 3103 семьям, в Тель-Авиве был основан Общеизраильский комитет неотложной помощи евреям России. У Берты Львовны не было родных в Палестине; только друзья юности. На ее просьбу откликнулись, по крайней мере, трое: двое друзей, М. Усышкин, Л. Моцкин[7] и неизвестный ей Алтер Друянов. Такова реально-историческая фабула переписки. Однако наряду с этим в письмах есть иной, более глубокий и волнующий слой. Берта Львовна не простая просительница; ей необходимо доказать свое право на помощь тех, с кем она начинала национальное движение, восторжествовавшее на Святой земле, о которой она когда-то выпустила свою первую книгу. Сионистское движение в России в первые десятилетия своего существования объединило энергичных молодых людей, воспламененных общей романтической идеей национального возрождения. Тогда у них была полноценная, насыщенная и счастливая жизнь, они были вместе, в столице и провинции, свои письма начинали с «сионистского привета», мечтали и радовались друг другу. Память об этих годах осталась запечатлена на групповых фотографиях. В еврейской прессе публиковался групповой снимок из Житомира 1899 года: Берта Флексер в кругу поэтов С. Фруга и Х. Зингера и одного из лидеров сионистского движения Я. Когана-Бернштейна. Посылая этот снимок С. Фругу, она писала: «...составлена группа так, что при взгляде на нее так кажется, что вот – вот я – или Коган-Бернштейн хватим всей пятерней по струнам гитары и все мы грянем лихую цыганскую!»[8] Сберегаемые ею «портреты», свидетельства ее полноценной жизни, «попортили», как она пишет, при выселении ее из собственного дома. Менахем Усышкин понял эту жажду воссоединения со своим прошлым и прислал свою фотографию. Эта встреча с друзьями юности была для Берты Паргамин не менее важна, чем спасительные доллары...
С. Фруг.
1.
8/II/1933.
Дорогой друг мой, Михаил Моисеевич! Более 7 лет прошло с тех пор, как я Вам писала… Самое ужасное и самое страшное мое горе – это неожиданная смерть моего брата – гениального писателя Акима Львовича Волынского. Уже шесть лет, как нет моего брата, а рана в моем сердце открыта и не заживает <…>. Но ко всему за эти 7 лет, что я Вам не писала, жизнь моя ухудшилась во сто раз. С моими грошовыми средствами жить теперь здесь при невообразимой дороговизне жизненных продуктов – нет возможности, и я невообразимо бедствую, голодаю. Я решила после долгой борьбы с собой дать знать об этом моим друзьям: Вам, Дизенгофу и Левонтину[9] (Дизенгоф когда-то приезжал ко мне в Житомир, и я когда-то оказала ему услугу; Левонтин бывал у меня ежедневно, когда он был директором Житомирского банка) – о моей страшной жизни теперь и просить о помощи. У нас в Белой Церкви открылся магазин «Торгсин», в котором за несколько долларов можно получить продукты, которых вкус я уже позабыла: муку, сахар и др. Если Вы, дорогой друг, пошлете мне хоть только пять долларов, то спасете меня от голодной смерти. Послать надо по следующему адресу: Белая Церковь Киевского округа, Клубная ул., магазин Торгсин. Для передачи Берте Львовне Паргамин, живущей в Белой Церкви по Росевой улице, дом 3, кв. 2. Магазин дает знать о получении посылки на столько-то долларов.
Простите, Михаил Моисеевич, что беспокою Вас моей просьбой, и поймите, как мне тяжело. О нашей жизни я ведь писать Вам не могу, но Вы и без слов все поймете. A tout comprendre – c’est tout pardonner[10]. <…> Я бы очень хотела, чтобы Вы, дорогой друг, лично повидались с Дизенгофом и Левонтином и назначили бы мне самую малую помощь. Никогда, во всю мою жизнь, не забуду о том, что Вы сделаете для меня. Жму крепко Вашу руку. С полным уважением и глубокой преданностью, Берта Паргамин.
2.
4/IV/1933.
Глубокоуважаемый и дорогой друг Михаил Моисеевич! Какую радость доставило мне Ваше письмо и как глубоко я Вам благодарна за Ваше известие, что Вы выслали мне пять долларов – я и выразить Вам не могу. Нет на человеческом языке слов для выражения глубоких чувств. Слова ничто, бледны, а чувства глубоки и охватывают всего человека. Я глубоко тронута Вашим дорогим вниманием и сочувствием. Но денег я еще до сих пор не получила. Ваше письмо шло ко мне 15 дней; Вы послали его 26 февраля, и я его получила 13 марта – и все ждала денег, чтобы ответить Вам, но денег нет. Я сегодня была в банке, чтобы узнать причину неполучения долларов, и в банке мне посоветовали написать Вам об этом <…>. Будьте добры, дорогой друг, узнайте там в Иерусалиме, в чем дело. Несколько дней назад я получила письмо и от Левонтина, в котором он сообщает, что и он кое-что выслал мне; денег его еще нет, но он выслал их 10-го марта, и, быть может, на днях получатся.
Примите мой сердечнейший привет, бесконечную благодарность за Ваше сочувствие и внимание к моему ужасному положению и сердечное поздравление с праздником Пасхи. Дай Вам Б-г дожить с Вашей дорогой семьей до будущей Пасхи вполне здоровыми, счастливыми. Когда-то Пасха была любимейшим моим праздником – праздником весны и освобождения от рабства. Но теперь стоят у нас еще сильные холода, и все топят печки, у кого есть дрова. Я живу в холоде и голоде. Но que faire! Надо со всем мириться. Будьте здоровы. Сообщите мне, дорогой друг, все, что узнаете относительно денег, я же, если получу их, то немедленно напишу Вам. Приехал ли уже из-за границы Мирон Яковлевич Дизенгоф? Я ему написала, но от него ответа еще не имею.
С полным уважением и глубокой преданностью, Берта Паргамин.
И. Членов.
3.
02/V/1933.
Дорогой и многоуважаемый Михаил Моисеевич! Наконец-то только вчера я получила 5 долларов. Я писала в Московский банк для внешней торговли и получила ответ из банка, что деньги высланы еще 26 апреля, но и здесь долго пролежали. Очереди для получения денег здесь в банке ужасные, и люди целую неделю с 6 часов утра стоят в очереди для получения денег. Очень мне больно, что так долго они не получались, в последний месяц доллары упали в цене, прежде доллар ценился в 1 р. 94 коп., а теперь – 1 р. 60 коп. Как я Вам благодарна за деньги – я Вам выразить словами не могу, но глубоко чувствую Вашу бесконечную доброту и внимание ко мне. Примите, дорогой друг, в благодарность за отзывчивость к моему ужасному, ужасному положению мой последний очень верный снимок. Карточка снята 12 лет назад к 10-летию свадьбы дочери моего мужа от первой жены <…>. Конечно, последние три года положили много печатей на мое лицо и тело, я страшно исхудала, но все же это я. Я очень и очень прошу Вас, глубокоуважаемый и дорогой друг мой, оказать мне честь и удовольствие и прислать мне свою карточку (еще лучше, если у Вас есть семейная карточка, очень хочу, хоть заочно, знать Вашу супругу и дорогих детей Ваших). С тех пор, как я рассталась с моими друзьями, Бухмилем[11] и Моцкиным, их карточки красуются на моем письменном столе, и надпись на карточке дорогого Л. Моцкина будит в моем мозгу столько воспоминаний; она гласит: «Милейшей Берте Львовне. Берлин 4/5 98 г. Житомир, Бердичев, Киев!!» <…>. О, где это счастливое, золотое время? Я, конечно, и Ваш портрет имею, но купленный на рынке. Кажется, в 12-м году я была в Москве и познакомилась с дорогим Ефимом Владимировичем, доктором Членовым[12]. Незадолго до моей поездки в Москву я послала ему изданный журнальчик в пользу нашей профессиональной школы, в котором я поместила свое жаргонное стихотворение «Optimist».
Д-р Членов был в восторге от моего стихотворения и мне об этом написал. Никогда, никогда я не забуду о тех часах, проведенных мною в обществе дорогого Ефима Владимировича. Это свидание оставило глубокий след в моей душе. Там, в Москве, в еврейском магазине, я купила 3 больших портрета: Ваш, доктора Членова и Брайнина[13], и вы все висели у меня на стене, но в этом году мои страдания усугубились еще тем, что меня выселили из моего прекрасного собствен<ного> дома, из насиженного гнезда, где я провела 30 лет моей жизни и знала много радости; переселяя меня, они попортили многое, а также и эти портреты. Сегодня, наконец, получила и деньги (3 доллара), высланные мне и многоуважаемым г. Левонтином. В нашем банке я случайно встретилась с одной нашей белоцерковской дамой (бывшей богачихой и тоже обедневшей в настоящее время), которая получила из Tel-Aviva от раввина Копштика 3 доллара. Она мне сказала, что это собственно не от раввина Копштика, а от какого-то Палестинс<кого> благотворительного Общества, в котором принимает участие Копштик. Знаю хорошо рав. Копштика, он у нас иногда бывал, знаю, с каким уважением он относился к моему мужу и ко мне, и он хорошо знает, как много сил Берта Паргамин потратила в Белой Церкви для всех существовавших здесь благотворительных учреждений. Я была 12 лет кассиром Талмуд-Торы, 5 лет кассиром богадельни (эти учреждения получали средства на свое содержание из коробочного сбора). Я была самая энергичная и деятельная попечительница Профессиональной Школы, ездила для этой школы в Петербург и выхлопотала в трех учреждениях субсидию для этой школы, была попечительницей детского приюта Эзрас-Хойлим, евр<ейской> больницы и даже в православных благотоворит<ельных> обществах работала. Да, наконец, я много лет работала и была Вами утверждена уполномоченной Палестинского Общества, и Вы, кажется, были мною довольны. Я также издала свою книгу «Dos heilige Land», которая дала толчок этому движению, <...> мне кажется, что раз мое положение, вследствие окружающих обстоятельств, столь критическое, что я голодаю, невыразимо страдаю, а жизнь здесь нескоро придет в нормальное положение, то нельзя ли, дорогой друг, чтобы это общество, если оно существует, уделило мне хоть минимум средств, чтоб было чем поддержать мою жизнь, высылая мне через магазин Торгсин каждые 3 месяца хоть три доллара. Это было бы для меня большая поддержка. Ваши, дорогой Михаил Моисеевич, пять долларов, и три от Левонтина, конечно, спасли меня теперь от голода и несчастья, и эти деньги хватят на некоторое время, а голова и сердце страдают при мысли: а что будет дальше? <…> Сколько лет тому назад, не помню, ко мне пришли двое молодых людей из местного Палестин<ского> Общ<ества> и сказали мне, что у них есть сведения, что в такой-то день и таким-то поездом проезжает мимо Б<елой> Ц<еркви> М.М. Усышкин и что готовится встреча. Я заказала роскошный букет живых цветов и поехала Вас встречать, надеясь упросить Вас оказать мне честь и остановиться у меня на день. Но это была обманчивая надежда, Вас не было, Вы, вероятно, изменили маршрут и не ехали на Б. Ц. Мне было тогда очень и очень жаль, я всегда мечтала с Вами познакомиться. А теперь и надежды нет Вас когда-либо увидеть. Будьте здоровы и счастливы со всей Вашей дорогой семьей, как желаю Вам от глубины моего сердца. С глубоким уважением и глубокой преданностью, Берта Паргамин. Жду карточки.
Л. Моцкин.
4.
Глубокоуважаемый и дорогой друг Михаил Моисеевич!
Спасибо Вам от всего сердца за присланную карточку, которая доставила мне много радостных минут, но все же должна сказать, что меня огорчили два обстоятельства: первое – это то, что Вы не написали мне хоть несколько строк в ответ на мое письмо с карточкой, 2-е – это то, что Вы постарели. Такой человек, как М.М. Усышкин, должен был бы быть молод и душой, и телом до глубокой, глубокой старости. Но кто не хотел бы остаться навсегда молодым и душой и телом? Но que faire! Надо с этим смириться<…>. Я смотрю на Ваше вдумчивое лицо, на Ваш взгляд, устремленный куда-то вдаль, вероятно, в будущее нашего народа, и тень грусти легла на Ваше умное, столь симпатичное лицо. И глядя на Ваше лицо, я вспомнила письма ко мне моего дорогого брата, написанные мне незадолго до его смерти, – судьбе нашего еврейского народа. Его мировоззрение в последние годы его жизни вообще сильно изменилось. <…> В другом письме ко мне от 24 года он, между прочим, писал мне: «С годами я все больше и больше возвращаюсь к еврейству. Странно сказать: сердце болит, дрожит и трепещет, когда я заслышу слово “еврей”. Что-то большое рисуется моему воображению, и мысль сразу выходит на бесконечную дорогу. Никто кругом не хочет признать во мне еврея. Говорят о моем чуть ли не католическом носе, о какой-то не иудейской выправке, а между тем я сам – единственный судья в своем деле – слышу в себе немолчный голос родных поколений. Но, дорогая сестра моя, народ наш болен, судьба его в будущем мутна и страшна, и нет в нем единства сейчас, как встарь. Только встарь было нечто объединявшее всех и каждого, а теперь и это бледнеет и тухнет кругом. Встарь колено шло на колено, Ефрем боролся с Беньямином. Ныне же еврей идет на еврея».
Вы красуетесь на моем письменном столе. Счастлива буду, если Вы не совсем забудете меня и хоть изредка поддержите мой упавший дух, прислав мне весточку о себе. Я невыразимо одинока и невыразимо страдаю.
Заканчивая мое письмо к Вам, я хочу Вам сказать, что я невыразимо была на днях обрадована письмом из Тель-Авива от некоего Ал. Друянова (A. Drujanoff), в котором он извещает меня, что перевел нашему Торгсину через Англо-Палестинский банк пять долларов на мое имя. Как я была счастлива и как обрадована этим известием, я и представить Вам не могу. Мой мозг буквально сох от мысли, где взять деньги на покупку дров на зиму. И вот неожиданно такая помощь! За часть торгсиновских продуктов я смогу приобрести дрова на зиму. Но, к великому моему сожалению, я не нахожу в своей памяти этой фамилии и не знаю, кто такой Друянов[14]. Вы сильно меня обяжете, если немедленно мне сообщите, кто он и откуда он узнал о моем критическом положении. Деньги эти еще не получены и когда я их получу, то, конечно, лично ему напишу и вышлю ему мой сборник «Dos heilige Land», который он просит прислать ему. Еще раз спасибо за все. Будьте здоровы и вполне счастливы. Жму крепко Вашу руку. С полным уважением и безграничной преданностью – Берта Паргамин.
5.
8/IX/1933.
Глубокоуважаемый и дорогой друг Михаил Моисеевич!
Leshana tova!!
Шлю Вам и всей Вашей семье из далекой, но хорошо знакомой Вам памятной страны сердечнейшее поздравление с Новым счастливым Годом и от души желаю Вам здоровья, счастья и успехов во всех Ваших делах. Прошу Вас очень и очень, дорогой Михаил Моисеевич, написать мне, получили ли Вы мое последнее письмо – ответ на полученную мною от Вас карточку. В этом письме было несколько строк – выдержка из письма моего дорогого брата ко мне, и мне очень хотелось бы, чтобы Вы их прочли. Доставьте мне эту радость и счастье – напишите. Всего доброго. Жму Вашу руку. С полным уважением и глубокой преданностью, Берта Паргамин.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru