[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2007 ТАМУЗ 5767 – 7 (183)
БАКИНСКИЙ ФЕНОМЕН
На четыре вопроса отвечают: Чингиз Гусейнов, Леонид Зорин, Александр Иличевский, Аяз Муталибов
Беседу ведет Афанасий Мамедов
Вглядишься попристальней в Азербайджан на географических картах, и в какой-то из моментов начинает вдруг казаться, что страна святых огней похожа на птицу длиннохвостую с распластанными крыльями, маленькой головкой, коронованной синим островом (Нарген), хищным клювом и клокочущим в горле городом ветров – так называют Баку, и название свое он с лихвой окупает. Зачастую место рождения играет не меньшую роль в судьбе человека, чем язык, вероисповедание, национальность… Было время, когда жители этого славного южного города, спаянные неведомой силой «места жительства», на вопрос, кто они по национальности, не без гордости отвечали: «Бакинец!» Нынче сила та ушла, другие ветры дуют в расправленные крылья парящей птицы. Но клокочущий город, тот старый, интернациональный, мультикультурный, Баку несбыточных грез, Уранополис, канувший в вечность, продолжает жить в памяти и сердцах людей, где бы ни были они, куда бы ни забросила их судьба. Если проследить миграции бакинцев за последние десятилетия, узор захватит несколько материков, а если еще и цветом выделить по национальностям миграционные потоки – вспыхнет удивительным многоцветьем. И, вне сомнения, одной из самых ярких красок узора будет краска еврейская.
ГОРОДА ТОГО УЖ БОЛЬШЕ НЕТ
Чингиз Гусейнов, писатель, профессор МГУ, исследователь Корана
– Баку 60-х у меня ассоциируется с затянувшейся оттепелью, итальянским неореализмом в кинотеатрах и чеховско-манновским закатом благородных еврейских и не только семейств, из которых начала уезжать в Москву молодежь. Милая пора, почти «очей очарованье»… Если я не ошибаюсь, вы покинули Баку в начале 60-х, чем продиктован был ваш отъезд? Переросли город?..
– О нет, я покинул город значительно раньше, в конце 40-х. Продиктован мой отъезд был страстным желанием учиться в Москве. Я был дитя пропаганды. Ни один город так не пропагандировался, как Москва в те годы: «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля…» Романтический момент тоже присутствовал в моем отъезде. Так что город я никак не мог перерасти. Но это ничего, что вам так показалось, будто я уехал в 60-х: каждый ведет отсчет исходя из своего возраста и опыта. Я как приехал в Москву, сразу же почувствовал принципиальное несходство этих двух городов. Оба они были многонациональны, но в Москве интернациональность все-таки была больше формальная, а не органичная, как в Баку; в Москве – сумма, в Баку же – особый, ни на что не похожий сплав. И, скорее всего, благодаря этому-то сплаву, совершенно неподражаемому, и появилось такое понятие, как бакинец. По существу, не что иное, как суперэтнос. Сегодня к этому термину, по понятным причинам, отношение негативное. А ведь это было своего рода уникальным явлением. Русскоязычный народ, состоящий из азербайджанцев, евреев, армян, русских, татар, горских евреев, немцев… У меня был даже сосед швед. Но это мы сегодня, задним числом анализируем этнический состав, дивимся, а раньше мы об этом даже и не задумывались. Складывалось все это исторически вполне естественно: Баку был городом нефти, питал ею всю Россию, а потом и СССР. Потому и сформировалось такое мощное, необычное явление. Каждый входящий в суперэтнос был бакинцем. Каждый привносил все лучшее, что было в его этносе, и от коренных представителей отличался тем, что для него самого как бы не существовало понятия этничности. Осторожно позволю себе применить современный термин – этакая предтеча сегодняшней глобализации, но только в чисто человеческих отношениях, главным образом в общении меж собою. Теперь же такие понятия, как бакинец, «бакинство», применительно к сегодняшнему Баку исчезли. Но каждый, кто покинул тот, старый, Баку, носит его в себе. Однако нельзя забывать, что и это образование временное, оно уйдет вместе с тем поколением, которое формировалось в эпоху нефтяной лихорадки и последующих десятилетий прошлого века. Вот вы считаете, что рассвет бакинского суперэтноса пал на 50–60-е ХХ века, а, быть может, представители других поколений назвали бы 10-е, 20-е, 30-е… И были бы правы. Я уже говорил, что каждый ведет отсчет исключительно из своего опыта.
– Что такое бакинская закваска и помогает ли она вам в жизни?
– Мне кажется, основа закваски, обеспечивающей бакинцам особую витальность, порождена нетерпимостью ко всякого рода конфликтам на этнической почве и национальным унижениям. Бакинцы прошлых лет к подобного рода вещам всегда относились как к личному оскорблению. Эта закваска и сегодня дает возможность поддерживать положительные качества в человеке. Ведь, к большому сожалению, мир наш расколот, а бакинская закваска помогает противопоставлять себя этому расколотому миру, быть чутким к любым этническим проблемам, вне зависимости от того, к какой этнической общности, к какой диаспоре ты принадлежишь.
– Будущее воспринимается нами чаще всего разлученным с пространством, во всяком случае, более зависит от нашего воображения, нежели от причинно-следственных связей, совсем другое дело прошлое – тут хоть карту составляй. На карте вашего прошлого, вашего Баку какое место занимает мир евреев, еврейский мир?
– Опять-таки в ответе на ваш вопрос играет огромную роль возрастной фактор. Прошлое и будущее слиты в сегодняшнем дне и связаны больше с состоянием души… В каком-то возрасте (у всех по-разному) настоящее становится будущим. В пятьдесят лет я ответил бы иначе, нежели в тридцать или сейчас. В моем возрасте, поверьте, оно не столь бесконечно. И исчезает понемногу представление о том пространстве, в котором живешь. Я уже не очень в состоянии определить, где нахожусь: то ли в Москве, то ли в Баку, а может, в Германии, которую часто навещаю, или в Израиле, в который езжу с той же частотой и где у меня огромное количество друзей-бакинцев. Поэтому мои привязки скорее не топографического характера. Вместе с тем теплится, конечно, надежда, что это пространство все-таки не может взять и исчезнуть. И пространство прошлого тоже. И прошлого, связанного с Баку, в том числе. Евреи, конечно же, составляли костяк «бакинства». Не зря же антисемиты называли Баку «еврейским городом». Бакинские евреи заметно отличались. Мужественные, смелые, свободно мыслящие, я бы даже сказал, предельно раскованные… Думаю, не в последнюю очередь это связано с тем, что в Баку не было проявлений антисемитизма, хотя, заметьте, он и навязывался сверху постоянно. Ведь антисемитизм был частью советской идеологии. Можно вспомнить и борьбу с космополитизмом, и «дело врачей»… Что касается меня, я поддерживаю братские, типично бакинские отношения со многими евреями. Кстати, коль уж заговорили… Леонид Генрихович Зорин – вот многолетний и классический носитель «бакинства». А в Израиле была семья Гольдштейнов: Леонид Гольдштейн, журналист, работавший в Азербайджанском телеграфном агентстве, и его сын Александр Гольдштейн, писатель, прославившийся тем, что получил за книгу «Расставание с Нарциссом» одновременно две премии – Малый «Букер» и «Антибукер». Леонид Гольдштейн когда-то пострадал из-за моего романа «Семейные тайны»: он дал для того времени слишком полную информацию о романе. Мою книгу потом изъяли из продажи, не найти было ни в одном книжном магазине Баку. Леонид мне рассказывал об этом уже в Израиле. В Америке такой классический представитель безусловно Виталий Калмановский. В Москве – его брат Савелий, дочь которого, между прочим, главный редактор портала «Яндекс». В Америке Калмановский пишет стихи о Баку с тонким ароматом ностальгии… Его «Бакинское танго» я выудил из Интернета. Там есть замечательное перечисление старых бакинских улиц, по которым действительно можно составить карту: «Торговая, Базарная, Чадровая, Бондарная…» Города того уж больше нет, но, еще раз повторяю, каждый, кто считает себя бакинцем, хранит память о нем. И не важно, где он живет – в Америке, в Израиле, в Москве…
– Для меня любой разговор о Баку – это еще всегда разговор о «бакинском времени», которое, как мне кажется, меньше связано с числом, циферблатом, чем, скажем, московское или петербургское. Оно не просто опаздывает, оно изначально более ориентированно на небо, движение Солнца, более «природно», что ли. Точный ход механических часов в Баку – ненужная роскошь, которой пользуются ревнивые мужья, железнодорожный вокзал и аэропорт. Не отсюда ли сложное отношение бакинцев с отсчетом истории человечества. Я не прав?
– Абсолютно правы. Но понять, почувствовать это, по-моему, может только бакинец, причем далеко от родного города. Вам не кажется, что стоит оказаться в Баку, как это чувство времени может мгновенно улетучиться? Знаете, о чем я подумал? Я подумал о человеке, которому выпало счастье испытать материнскую любовь. Материнское тепло долговечно, счастливец будет носить его в себе всю жизнь. Это великое везение, если человек испытал материнскую любовь. Точно так же и с нашим городом, подарившим нам то самое теплое и светлое состояние, которое я именую «бакинством». Я чувствую себя бесконечно счастливым от того, что мне выпало счастье испытать и материнскую любовь, и чувство причастности к времени-пространству, которое можно назвать одним словом – Баку. Конечно, это пример сугубо частный, действующий на индивидуальном уровне, помогающий мне реализоваться в общении с людьми, с природой… Очень обидно, что весь цивилизованный мир идет к единству, а у нас все еще продолжается момент распада, отрыва людей друг от друга по территориально-этническому принципу. Но я, как могу, спасаюсь от этих политических спекуляций и передряг своим письмом, своим «бакинством».
НАЦИОНАЛЬНОСТЬ – БАКИНЕЦ!
Леонид Зорин, драматург, писатель
– На одном из литературных вечеров Орхана Памука, теперь уже нобелевского лауреата, спросили, понравилась ли ему Москва. Памук, человек не без юмора, отреагировал немедленно: «Вот, – сказал он, – чисто имперский вопрос. У нас в Стамбуле спросили бы точно так же». Бакинцы мало отличаются от москвичей и стамбульцев и если не зададут этот вопрос, то непременно спросят: «Когда вы в последний раз были в Баку?» Когда вы были последний раз в городе своего детства и юности и часто ли бакинцы оказывают знаки внимания патриарху современной российской словесности?
– В Баку в последний раз я был в 1978-м. Приехал в город, который покинул в далеком 1948-м, приехал буквально на несколько дней. Больше, к моему глубокому сожалению, я в Баку не был. Что касается знаков внимания, думаю, вы мое значение сильно преувеличиваете. Кто-то, наверное, помнил меня, кто-то – нет… Я не акцентирую на этом свое внимание. Во всяком случае, тогдашний мой приезд не помешал ровному течению бакинской жизни. И был я этому очень рад, потому что приехал с целью показать сыну родной город. Мы тогда много бродили по Баку, я открывал ему заветные места, делился прошлым. И вот наконец привел его на свою улицу. Когда-то давно называлась она Бондарной, потом была переименована в улицу Дмитрова, сейчас же, если не ошибаюсь, она называется Шамси Бадалбейли. Знаете, одна финская журналистка, побывавшая в Баку, сфотографировала дом, в котором я родился, и была настолько любезна, что подарила мне эту фотографию. Теперь она стоит у меня в кабинете, я часто подхожу к ней и подолгу смотрю на нее. И сердце сжимается, должен вам признаться…
– Хорошо помню, как из Баку уезжали евреи в 70-х, 80-х. Отъезд их повлек за собою вымывание целого культурного пласта. На какой культуре были воспитаны эти люди и почему город с такой безоглядной легкостью ими пожертвовал?
– Я не присутствовал в Баку в период массовых отъездов. Мне трудно ответить на ваш вопрос. Но что мог сделать город?! Вы ведь знаете, как это было, тоже застали советскую власть. И давайте не будем забывать, что уезжали не столько из города, сколько из страны, жить в которой становилось все труднее и труднее. К тому же обострился национальный вопрос. Это была уже империя пятого пункта. Правда, национальный вопрос долгое время как-то счастливо обходил стороной бакинцев, но, очевидно, к тому времени, о котором вы говорите, уже настиг. Думаю, именно поэтому евреи и решились покинуть город, к которому прикипели душой. Баку всегда был городом интернациональным. Я вспоминаю мою футбольную команду, вошедшую в мою юность, кого только не было в ней: русские, греки, азербайджанцы, евреи, армяне… То же самое в школах, высших учебных заведениях, да и на улице все компании были пестрыми, многонациональными. Возможно, это характерно для портовых городов. Баку и Одесса были два таких феномена в стране. Я всегда очень гордился тем, что в самые неприятные времена мог сказать два заветных слова: «Национальность – бакинец!» Конечно, с тех пор многое изменилось. Начались знаменитые события 90-х, в ходе которых мы потеряли уникальную национальную общность. Потеряли людей, которые имели высокую роскошь не задаваться вопросом, кто они по рождению.
– В одном из своих интервью вы сказали, что только благодаря честолюбию бакинцев встретились с писателями, имена которых вписаны в скрижали нашей литературы. Я имею в виду Максима Горького и Исаака Бабеля, давших вам зеленый свет, как принято в таких случаях говорить. Это честолюбие интернационального характера, бытовавшего когда-то в советском Баку, или такое типично бакинско-еврейское и вы просто соблюли политес в своем интервью, приобщив за давностью лет всех бакинцев к этой характерной черте?
– Ну, во-первых, тут не следовало бы упускать из виду несколько шутливую интонацию моего ответа, рассматривать который серьезно не стоит, но и доля правды в какой-то мере присутствует определенно. Меня послали в столицу власть имущие. Не просто бакинцы, а правительство, отцы города. Только они могли направить меня в Наркомпрос. Можно ли их назвать бакинцами? Наверное, в какой-то степени можно. Представьте себе неординарную ситуацию, у меня, девятилетнего мальчика, выходит первая книжечка стихов, и бакинцы отправляют меня в Москву, где, как они полагали, я непременно должен встретиться с Алексеем Максимовичем. В итоге так и случилось. Наркомпрос организовал встречу с Горьким, она состоялась 7 июня 1934 года в Горках. Но сначала я был принят наркомом просвещения, впоследствии расстрелянным Андреем Сергеевичем Бубновым. Это имя было в одном ряду с именами крупных большевиков, правда, сейчас о нем мало кто помнит. Остановился я в пансионате ЦКБУ, питался в Доме ученых. А директором Дома ученых, между прочим, была вторая жена Алексея Максимовича, знаменитая актриса, красавица Мария Федоровна Андреева. Встреча с Исааком Эммануиловичем произошла случайно. Дело в том, что он тоже собирался в Горки к Горькому. Мы ехали с ним в одной машине. Дорога в Горки была длинной в те времена, более трех с половиной часов. Но какой незабываемой оказалась она для меня! Бабель был потрясающим рассказчиком. Несмотря на свой возраст, я хорошо чувствовал неповторимое обаяние, исходившее от этого коротконогого, плечистого, лысого и близорукого мужчины… И ведь женат был на одной из первых красавиц – Антонине Николаевне Пирожковой. Горький выделил Бабелю комнату в Горках. Он его очень высоко ценил. Я помню, как Горький наклонился ко мне и, показывая глазами на Бабеля, сказал: «Гениальный человек!..» (Пародирует Горького.) А вот не случайной оказалась встреча с Маршаком. Алексей Максимович не то чтобы организовал эту встречу, он был ее инициатором. Хотел, чтобы Маршак осуществлял некий контроль надо мной. Тогда этой встрече не суждено было сбыться, потому что я не приехал в Москву, как советовал Алексей Максимович. Встретились мы с Маршаком много позже, через четырнадцать лет, когда я уже переехал в столицу. И мы с Маршаком встречались достаточно часто. Но это был уже другой этап в моей жизни, другая пора.
– На вашем авторском вечере в Литературном музее, когда речь зашла о молодой отечественной литературе, о подстерегающих ее трудностях, вы упомянули меня, добавив в заключение, что ничего-де, мол, прорвется, у нас с ним бакинская закваска. Слова ваши врезались в память и очень помогли мне в дальнейшем, хотя, должен признаться, я понял их скорее эмоционально, в общем контексте. Не смогли бы вы пояснить, что же это такое – «бакинская закваска»?
– Я имел в виду, что потребность и необходимость литературного самовыражения требуют такой воли, когда сибаритство, склонность южан к сиесте, отступают на второй план, а на первый выходят южный напор, воля южного человека, уверенность в том, что ему под силу осуществить задуманное… Те самые качества Д’ Артаньяна. Литература – это вообще область, требующая прежде всего большой воли. Сначала воля – и только потом все остальное. Заставить себя проводить жизнь за письменным столом – не просто, но если вы решили связать свою жизнь с литературой, должны знать, что вам не дано ничего другого, кроме того, как каждый день с утра садиться за письменный стол, и это единственная возможность что-либо сделать. Вот тут-то, как мне кажется, и должна помочь «бакинская закваска». Покойный Алексей Максимович очень любил строки из Ростана: «Мы все под полуденным солнцем и с солнцем в крови рождены». Вот это полуденное солнце обожгло нас в нашей юности. Это главное, это, наверное, и есть «бакинская закваска».
НЕФТЬ – ЗАБВЕНИЕ КАК ИСТОК
Александр Иличевский, писатель, журналист
– Саша, не смог бы ты расск
азать, как и когда твоя семья оказалась на Апшеронском полуострове?
– Перед первой мировой войной дед моего отца – Иосиф Лазаревич Розенбаум вместе со своим братом владел ювелирным магазином-мастерской в Ленкорани, куда они перебрались из Баку в надежде на лучшее течение дел. Мать моей бабушки Цили – Генриетта Эпштейн изначально была родом из Ленкорани. В 1916 году, когда Циле было два годика, ее отец собрался в Америку. Генриетта ехать с ним отказалась, он не дал ей развода, и с помощью англичан, которые тогда в том регионе были влиятельны, Иосиф Розенбаум добрался до берега Персидского залива, откуда отплыл в Сан-Франциско. Генриетта Эпштейн в 1920 году повторно вышла замуж – за комиссара 11-й Красной Армии Семена Кайдалова, впоследствии как старый большевик он получал разные партийные назначения (самое безобидное: директор каменоломни в Гиль-Гиль-Чае) и крепко помотался по стране. После войны Кайдалов окончательно осел вместе с семьей в Азербайджане, в Сумгаите. Дед моей матери – Митрофан Корока был субботником, кантором и старостой молельного дома в селе Козиевка под Харьковом. В самом начале 1930-х, во времена еще вегетарианские, он был репрессирован за религиозные убеждения и заодно раскулачен. Сослан был вместе с сыновьями в Среднюю Азию, откуда с помощью взяток добился перевода на поселение в Азербайджан. Его умысел состоял в том, чтобы оказаться поближе к своим: к субботникам и герам из села Привольное под Ленкоранью, всегда поддерживавшими связь с иудействующими Полтавской и Харьковской губерний (Балуклея, Богодухов), откуда их предки ссылались властями. Так мой дед – Григорий Митрофанович Корока оказался на строительстве завода синтетического каучука близ станции Сумгаит. В 1937 году он овдовел, оставшись с грудным ребенком на руках. Вскоре он встретил мою бабушку, Акулину, завербовавшуюся на одно из строительств «великих пятилеток», после того как на Ставрополье потеряла всю семью в голод 1933 года. Недавно я навел справки в генеалогических архивах США и узнал один факт, поразивший меня. Мой прадед Иосиф Розенбаум попал в Америку не сразу. В ожидании визы он прожил полтора года в Японии: в Иокогаме, на улице Ямашитачи, 87 – в «Приюте еврейского общества помощи эмигрантам». (На соседней улице в белоэмигрантском издательстве «Заря Востока» все это время – по 1920 год включительно – под редакцией Д. Уральца1 выходил журнал «Жиды и революция».) В Сан-Франциско Иосиф Розенбаум прибыл на корабле «Seyo Maru», вместе с юным Абдаллой Ибрагимовым, по всей видимости попавшим к нему в компаньоны еще в Азербайджане. В кармане у Абдаллы находилось 350 долларов против 70 у Иосифа. Паспортист отмечает в книге прибытия рост Иосифа: «5’ 4’’», в графе «Сколько времени собираетесь провести в США» проставляет: «Жизнь», а в столбец «Адрес и имя вашего ближайшего родственника в США» вписывает под диктовку: «город Сиэтл, штат Вашингтон, Первая авеню, 1004, Еврейский Приют, Мистер Нефть, друг». Так вот, эта запись о выдуманном, канцелярски необходимом друге, без наличия которого въезд в Америку был бы затруднен, – Mr. Neft, friend, – она и была приветом мне, правнуку, – 80 лет спустя. Мой первый роман, автобиографический, в котором одна из линий посвящена прадеду, назывался «Нефть». Нефть – забвение как исток.
– Начало твоей юности связано с двумя городами – Баку и Сумгаитом. Как повлияли они на писателя Александра Иличевского, какой след оставили? Что из приобретенного в Баку приходилось мучительно изживать из себя, а что, напротив, бережно хранить на других широтах?
– Там прежде всего солнце и море заронились в душу и тело. Навсегда. Изживать ничего не пришлось, и для сохранения моря и солнца особенных усилий не прикладывал, потому что две эти сущности априори мощней моего существа, и сами хранили меня, оберегая от всевозможной хандры. Единственный минус такого наследия – я не представляю себе жизни в северных широтах, и мое вынужденное житье здесь все сильней одолевает меня. Естественным, хоть и трудновыполнимым избавлением видится переезд в Израиль.
– Ты много путешествовал, успел пожить в нескольких странах, как писатель крепко связан с исследованием проблемы Времени, на что указывает твой последний роман «Матисс». Мог бы ты провести беглый сравнительный анализ, указать на разницу течения времени в Баку, Москве, Нью-Йорке и как это течение времени влияло/влияет на тебя?
– Время на Апшероне – это сильная вечная линза, то слепящая забвением, то напротив – яркостью самой незначительной детали (солнце сквозь виноградные листья, их прожилки, видна каждая – как на карте токи эстуария, пройденные плечевым усилием на байдарке; богомол, медитирующий на листе плюща; Млечный путь на надкрыльях короеда; роскошные шапки на деревянных чурбанах, в их выщерблинах я угадывал странные – то грозные, то глупые, то мученические лица; ноябрьская хурма, соперничающая с взрывом закатного солнца, на вдруг переломившемся от тяжести плодов дереве в бабушкином саду; слепящая солнечная дорожка на рассвете, по которой плыву вместе со своей собакой, безухим волкодавом Барсиком). В Америке время было картонным – мне не удалось ничего полюбить в этой стране, в отличие от Израиля, где шестнадцать лет назад прожил год и с тех пор мечтаю вернуться. Там как раз время внутреннее совпало с временем внешним, историческим, которого так мне сейчас не хватает. В Москве же время сложно как безвременье, здесь оно остановилось.
– Баку моей юности в какой-то степени был городом идишистской культуры. Скажи, ты застал ее отголоски, она как-то повлияла на тебя?
– В семье моего дяди представители старшего поколения говорили на идише – и только. Да еще бабушка однажды рассказала мне, что ее мать в детстве носила в синагогу к резнику куриц. Национальность на Апшероне была не то чтобы не важна, но в стойком кодексе общения благожелательность по отношению к различным частям состава населения царила незыблемо. А о культурном влиянии я могу говорить много: в детстве и юности всех лучших людей я встретил именно на Апшероне, где проводил все летние месяцы жизни. И отъезд в августе в северные широты воспринимался как жестокая ссылка.
АЛЬТЕРНАТИВЫ ЗДЕСЬ НЕ СУЩЕСТВУЕТ
Аяз Муталибов, первый президент Азербайджана
– Вспоминать о Баку 90-х и грустно, и больно… Ситуация тех лет, ко всему прочему отягченная еще и войною, воспроизводила в точности былинную картину с витязем на распутье: куда не иди – все одно. К прошлому в этом лучшем из миров, как известно, возврата нет. И все-таки… Возможно ли вернуть Баку былую славу Города Мира?
– К сожалению, перестройку многие восприняли как право на реванш национализма, очень печально, что это привело к конфликтам и перемещению огромных масс людей. Но я, как объективный аналитик, верю, что все еще поправимо. Было бы желание. Давайте не будем забывать того факта, подтвержденного историей, что как народ азербайджанцы обладали и обладают редкой веротерпимостью и уважительным отношением к другим нациям. А мы, бакинцы, независимо от национальности, гордились тем, что наш город всегда считался самым дружелюбным, спокойным и радушным городом на карте Советского Союза. Русский язык по-прежнему является языком общения в Баку, сохранилась и былая ментальность бакинцев. Значит, есть основа, нужна только политическая и гражданская воля, чтобы вернуться к временам удивительной гармонии в межнациональных отношениях. Ностальгию по тому Баку испытывают все, кто вынужден был, в силу разных обстоятельств, его потерять. И мне кажется, что именно традиции добрососедства, веротерпимости и составляли формулу, которая многие годы определяла образ столицы Азербайджана, да и не только столицы, республики в целом тоже. Для мирного сосуществования в рамках государства или региона альтернативы здесь не существует.
– Бакинцам, навсегда покинувшим свой город по причинам самым разным, ничего не остается, как только приращивать к этому городу другие города. Они пожизненно остаются бакинцами, независимо от национальности и вероисповедания. Остаются бакинцами и евреи, несмотря на трехтысячелетнюю культуру и многовековой опыт странничества. Чем больны все эти люди, чему обязаны: магии места портовых городов, Югу, нефти, сакральным огням, а может, просто тому, что предки их вкладывали частичку себя в этот город?
– Я думаю, что прежде всего они считали этот край своей Родиной и высоко несли чувство сопричастности этой земле, этой «среде обитания». Такое душевное тяготение есть и по сей день, и это удивительное чувство я не стал бы делить на отдельные компоненты. Когда человек говорит о Родине, он представляет ее себе не по национальному признаку, он говорит о месте, где родился, воспитывался, обретал себя, он помнит ту ауру, которую источает ее субстанция. Для многих людей это еще и воспоминание о молодости, прошедшей на той земле.
– Бакинцы всегда старались быть европейцами, но как-то на свой лад, – европеец непредсказуемо восточного образца. Мерилом оценки старого Баку были Россия и Западная Европа. На кого теперь равняется город, какую модель существования предпочел?
– На этот вопрос могут быть разные ответы, в зависимости от того, кому он обращен. Люди разных сословий, так называемой постсоветской элиты по-разному обозначили свои политические приоритеты. Помните, в годы перестройки было очень модным говорить о том, как страшно мы отстали от Запада. Так вот есть люди, и их немало, которые вынуждены позиционировать себя в прозападном направлении. Я считаю, это вынужденная мера, и здесь есть определенный цинизм. Хотя ценность западной культуры, западных традиций, технологий общеизвестна, и в этом смысле в Советском Азербайджане, особенно в умонастроениях молодежи, тоже существовал такой здоровый космополитизм. И мы в свое время слушали «Голос Америки», «Би-би-си», радио «Монте-Карло», откуда-то добывали пластинки, фотографии Элвиса Пресли, и это было естественно в условиях идеологических запретов. Русскоязычные азербайджанцы моего поколения зачитывались классиками западноевропейской литературы и знали их лучше своих национальных классиков. Если не политизировать данное обстоятельство, мы всегда были универсальным материалом, вбирающим в себя и западную культуру, и восточную. И это самое ценное, что всегда отличало азербайджанский этнос. Если же говорить с точки зрения политики, то Азербайджан, с его стратегическим геополитическим расположением, нефтяными залежами, превратился в «яблоко раздора», в объект притязаний различных державных государств, которые преследуют прежде всего свои национальные интересы и лишь в последнюю очередь считаются с интересами недавно появившихся независимых государств.
– Если не ошибаюсь, в первые годы вашего правления вы издали указ о двойном гражданстве для бакинских евреев. Это было связано с желанием вернуть Баку одну из основных его составляющих, вернуть то, что писатель Чингиз Гусейнов называет «бакинством» и без чего невозможно возвращение городу былой славы?
– Не могу утверждать, что давал именно такое распоряжение. Но хорошо помню, что, когда впервые по инициативе общества «Азербайджан – Израиль» меня спросили, как бы я посмотрел на визит в Азербайджан министра энергетики Израиля, я, конечно, ответил положительно. Когда он приехал, мы много говорили о давних, во всех отношениях благополучных традициях сосуществования азербайджанцев и евреев, которые следует поддерживать и дальше. Даже в советские времена, когда существовала пресловутая «пятая графа», процент миграции евреев из нашей республики был самым низким. Позже, в том же ключе, я выступил с речью, обращенной к евреям – выходцам из Азербайджана, осевшим тогда, в основном, в Израиле. Я говорил, что мы, азербайджанцы, будем создавать режим максимального благоприятствования для тех граждан Израиля, кто и сегодня считает Баку, Азербайджан своей родиной и готов сотрудничать, строить свой бизнес на Апшероне. Была, помнится, и переписка с организациями, представляющими еврейскую диаспору, о старых зданиях синагог, которые в советские времена использовались не по назначению. Мои усилия в этом направлении завершились принятием протокола о намерениях, который лег в основу азербайджано-израильских отношений. Это не могло не вызвать волнения в среде арабских стран, и ко мне даже приезжали господа из Лиги арабских государств, которым я объяснял, что добросердечные отношения между Азербайджаном и Израилем никак не направлены против арабского мира.
С неотвязной настойчивостью вспоминается почему-то эпиграф из «Праздника, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя. Но, может, дело вовсе не в Париже, Москве, Баку, а в пролетевшей молодости, в том, что кончилась эпоха? И все-таки, почему города становятся другими, как только их начинают покидать коренные жители? Вроде целы фасады старинных зданий, а новые часы уже гулко бьют на площадях, отсчитывая новое время старого города.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru