[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2007 ТАМУЗ 5767 – 7 (183)
ПЕЛЕ И НЕС
Михаил Горелик
Благословен, Ты, Г-споди, Б-же наш,
Владыка вселенной,
Сотворивший чудеса отцам нашим
в те дни, в это время.
Благословение чуда
12 тамуза, выпадающее в этом году на 28 июня, в хасидском календаре не просто одна из точек годового цикла – 12 тамуза хасидский мир празднует освобождение шестого Любавичского Ребе Йосефа-Ицхока Шнеерсона (1880–1950; далее просто Ребе). 80 лет назад, летом 1927 года, Ребе был арестован, препровожден в Шпалерную тюрьму, в которой содержались те, кого советская власть числила контрреволюционерами, оперативно приговорен к расстрелу[1] (приговор достаточно рутинный: советская власть никогда не была вегетарианкой, а уж в те времена менее всего), содержался в камере смертников.
Затем произошло то, что естественно отнести к области чуда: расстрел был заменен десятью годами Соловков, Соловки – трехлетней ссылкой в Кострому, а ссылка завершилась, едва начавшись: прошло чуть больше недели после прибытия ссыльного в Кострому, и 12 тамуза, в день, когда Ребе исполнилось 47 лет, начальник Костромского горотдела ГПУ объявил ему, что получил приказ о его освобождении. Левиафан проглотил Ребе и выплюнул его через 24 дня живым и относительно невредимым, если, конечно, вынести за скобки физические и душевные страдания узника, считавшего не только дни, но часы и минуты своего заточения; он выделяет их, чтобы подчеркнуть важность: «восемнадцать дней, одиннадцать часов и пятнадцать минут» тюрьмы и «пять дней и семнадцать часов»[2] ссылки.
Впрочем, освобождение носило явно промежуточный характер. Причины, по которым Ребе был арестован, никуда не делись. Если не вдаваться в детали (порой существенные), для ареста оказывалось вполне достаточно того, что он был Ребе и ни при каких обстоятельствах не поступился бы своей миссией. Вчерашнему арестанту дали только ситуативную отсрочку. Он был обречен на повторный арест, расправа была лишь на время отложена. Сегодня это еще более ясно, чем тогда. И вот, как кульминация чуда, последовало разрешение на выезд из СССР, причем не только самому Ребе, но и ближайшему его окружению, в котором, помимо родственников, находился его будущий зять и преемник – седьмой Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон. Остается только руками развести: даже семью в заложниках не оставили!
У этого чуда была, однако, политическая проекция, о которой сейчас пойдет речь. Более того, можно считать, что этой политической проекцией оно и исчерпывается. Собственно, как всегда: факты существуют не сами по себе, а лишь в том контексте, в котором мы их воспринимаем. Чудо ненавязчиво.
Е. Пешкова – один из самых светлых образов той страшной эпохи, прекрасный пример беспартийной человечности во времена бесчеловечной партийности.
ПолитиЧескаЯ борьба за освобождение Ребе
Арест и приговор Ребе к расстрелу вызвал как в СССР, так и за его пределами волну открытых протестов и так называемую «тихую дипломатию»: основанные на личных знакомствах закулисные ходатайства и интриги, использующие борьбу различных политических групп, интересов и влияний в советском руководстве. В петициях, обращенных к властям, участвовало множество организаций и частных лиц, хасидов и нехасидов, евреев и неевреев. В СССР образца 1927 года еще не боялись подобные петиции подписывать. Германское правительство направило правительству СССР меморандум с запросом о судьбе Ребе (шесть лет до прихода Гитлера к власти!).
Важную роль на всех этапах борьбы за освобождение Ребе сыграла Екатерина Павловна Пешкова (первая жена Горького), возглавлявшая Российский политический Красный Крест. Она использовала личные связи, обратившись к главе ОГПУ Вячеславу Менжинскому (дважды!), председателю ЦИК Михаилу Калинину, председателю СНК Алексею Рыкову. Казалось бы, что ей Ребе?!
Екатерина Пешкова – один из самых светлых образов той страшной эпохи, прекрасный пример беспартийной человечности во времена бесчеловечной партийности. Имя ее с благодарностью произносили люди самых разных политических взглядов и религиозной принадлежности, среди прочих о. Павел Флоренский, епископ Лука (Войно-Ясенецкий, впоследствии архиепископ, профессор-хирург, лауреат Сталинской премии), Дмитрий Лихачев, Алексей Лосев. Я называю только самые громкие имена, да и то не все. Для деятельного милосердия Пешковой границ между людьми не существовало. Скольким сионистам она помогла! Генрих Ягода как-то с раздражением спросил:
– Да когда же вы наконец прикроете свою лавочку?!
– Не раньше, чем вы свою!
И за словом в карман не лезла.
Что поразительно, Пешкова, у которой, казалось бы, не было ни малейшего шанса пережить эпоху большого террора, ни разу не была арестована, она пережила и Ягоду, и Ежова, «прикрывшего лавочку» в 1938-м. Почему «лавочку» терпели столь долго – остается только гадать. Или же отнести на счет чуда. Во время войны Пешкова возглавляла Комиссию помощи эвакуированным детям в Узбекистане. Она дожила до глубокой старости и умерла в 1965 году, когда ей было за девяносто.
Заместитель рейхсканцлера Германии Вайсман ходатайствовал о выезде Ребе из СССР перед советским послом в Германии («полпредом», как тогда говорили) Николаем Крестинским – тщетно. Оскар Каган, депутат бундестага, обратился к наркому иностранных дел Георгию Чичерину, с которым был знаком еще до революции. У Кагана был козырь, казавшийся ему (и не только ему) беспроигрышным: в свое время Каган был успешным адвокатом Ленина и полагал, что эта его заслуга перед революционным пролетариатом откроет Ребе путь к спасению, – тщетно! Прошлые заслуги в счет не шли.
А вот Мордехай Дубин, депутат сейма Латвии, сделал предложение, от которого отказаться было трудно: торговый договор, в котором СССР, потерпевший как раз в это время несколько чувствительных внешнеполитических поражений, крайне нуждался и подписание которого Латвией зависело, по существу, от голосования Дубина в сейме[3]. В результате борьбы в советском руководстве прагматиков с идеологами прагматики победили: Ребе разрешили покинуть Советскую Россию. Крайне неохотно, но разрешили.
Осенью Ребе выехал в Латвию, затем в Польшу, в 1940 году все тот же Дубин вызволил его из оккупированной немцами Варшавы, ему удалось добраться до США, и он превратил Нью-Йорк в столицу Хабада, возвысив таким образом этот провинциальный и ничем не примечательный, с еврейской религиозной точки зрения, город до Любавичей.
М. Дубин – дважды спаситель Ребе.
В традициЯх Пурима
12 тамуза – праздник освобождения Ребе – нельзя считать основанием какой-то принципиально новой традиции в иудаизме. Прецедент всем в хасидском мире хорошо известен: 19 кислева празднуется освобождение первого Любавичского Ребе, основателя Хабада рабби Шнеура-Залмана из Ляд (соответственно, в былые времена Любавичское движение называли «Лядыйским»). Значение этого праздника столь велико, что его называют Новым годом хасидизма.
Первый Ребе был точно так же приговорен к смертной казни, сидел в тюрьме того же города – но не Ленинграда, а Петербурга, – не в Шпалерке, а в Петропавловке, и не 11 дней, а 53, причем в кандалах. Точно так же вопрос его освобождения решался на самом высоком уровне – достаточно сказать, что делом его интересовались два царя: Павел I и Александр I. К моменту воцарения Александра I, распустившего Тайную канцелярию, которая занималась этим делом, узник уже был выпущен из застенка без права выезда из столицы до решения его дела Сенатом.
Арест и заключение первого Ребе случились 127-ю годами ранее, в конце 1800 года. Разница в том, что он был арестован по клеветническому доносу и, когда обстоятельства дела выяснились и обвинения не подтвердились, отпущен. Политическая целесообразность, эта характернейшая особенность советской судебной системы, к которой целиком сводились заключение, приговор и освобождение Ребе, не играла никакой роли в деле его великого предшественника.
12 тамуза (равно как и 19 кислева) не отмечен какими бы то ни было особенностями Б-гослужения – разве что исключаются покаянные молитвы «Таханун», что в принципе свойственно праздникам. В этот день устраивают фарбренген – хасидскую вечеринку, где люди пьют, веселятся, вспоминают событие, которому посвящен праздник, и стараются совместно его осмыслить.
Праздник 19 кислева тоже имел прецеденты в более широком контексте еврейской истории. Например, празднование 1 элула спасения от заговорщиков Шмуэла а-Нагида в 1039 году. Шмуэл а-Нагид был не только главой общины, но и визирем, полководцем, а одно время даже фактическим правителем Гранады (случай едва ли не уникальный). Кроме того, он был изысканный поэт и алохист. Короче, обладал совершенствами, превратившими день его спасения в общинный праздник.
Таких местных праздников спасения общин или отдельных семей с особой синагогальной службой, порой с чтением особого свитка, в котором излагается история спасения, достаточно много: их известно более сотни, и хотя большинство из них стали достоянием истории, некоторые дошли до нашего времени. Все они вырастают в тени Пурима и называются местными, или малыми, пуримами.
В Книге Эстер рассказывается, как к смерти был приговорен не отдельно взятый ребе, а целый народ. Пурим посвящен спасению от, казалось бы, неминуемого уничтожения еврейской общины в Персии в середине первого тысячелетия до н. э. Однако эта пространственно-временная локализация в празднике преобразуется в символическую универсальную модель спасения еврейской общины в диаспоре. Пурим вбирает в себя все эти местные праздники, все локальные спасения, оставляя, однако, возможность празднования каждого из них в отдельности. Благословение чуда, предваряющее этот текст, произносится на Пурим. «Те дни» и «это время», когда Всевышний сотворил Свои чудеса, – время Пурима.
Ангел не заполнЯл светом тЕмные казематы
Вообще говоря, освобождение Ребе легко объясняется политическими обстоятельствами, которые я тут в общих чертах изложил. Освобождение первого Ребе, спасение Шмуэла а-Нагида также легко объясняются естественными причинами. То же самое можно сказать и об истории, рассказанной в Книге Эстер. Еврейский канонический текст этой книги весьма отличается от русского: он существенно короче и в нем ни разу не упомянут Всевышний – единственная такая книга во всем еврейском библейском каноне.
Между тем обо всех этих спасениях и освобождениях еврейская традиция уверенно говорит как о чуде. Что, собственно, имеется в виду? Ангел не заполнял светом темные казематы Шпалерки, не разбивал оковы, не поражал небесным копьем палачей и не выводил узника веры под сенью крыл своих на свободу. В чем же тогда чудо? В том, что освобождение Ребе, казавшееся крайне маловероятным, все-таки произошло? В этом смысле, конечно, да, чудо. Конечно, история эта фантастическая. Но такой смысл все же вполне секулярен.
На иврите есть два слова, переводимые на русский как «чудо»: «нес» и «пеле». Нес относится к религиозной сфере, пеле – главным образом к секулярной. Пеле – редкое, неожиданное, поражающее воображение событие или явление. Пеле – то, что достойно изумления, выпадает из привычного хода вещей и представлений. На иврите мобильник – «пелефон». Действительно, чудесное изобретение. Положим, сейчас-то все попривыкли, а в самом начале – конечно, чудо.
В освобождении Ребе пеле налицо, но где тут нес? Все как будто произошло благодаря усилиям многих людей и удачному стечению обстоятельств. В России говорят уважительно: «госпожа удача». Однако же госпожа эта, воспетая Булатом Окуджавой и Павлом Луспекаевым, очевидным образом госпожа не хасидская. Иудаизм скептически относится к категориям удачи, везения, фарта – ко всем этим «повезло» и «пронесло», столь свойственным русскому менталитету. Разумеется, и на идише, и на иврите есть пожелание удачи, но оно лишено того онтологического смысла, который имеет на русском языке. В традиционном еврейском сознании что заработал, то и получил, – понимание мира, при котором возникает немало трудностей (как, впрочем, и при любом другом).
Празднуется освобождение духовного лидера – это понятно. Политический, исторический, социологический смысл события очевиден. Но что такого специфически религиозного в этом празднике? На первый взгляд – ничего.
Сам Ребе, которому политические обстоятельства его освобождения были прекрасно известны, видит подлинные причины своего спасения совершенно в иной плоскости:
Известие о моем аресте
разнеслось по стране, в сотнях городов евреи днем и ночью читали Теилим,
постились. И это было услышано Всевышним. Благодаря заслугам моих святых
родителей и предков Он склонил сердца судей трижды смягчить приговор[4].
О политических причинах своего освобождения, как видите, даже не упоминает, как о вовсе несущественном. «Склонил сердца судей» – очевидная аллюзия на «ожесточил Б-г сердце фараона» (Шмойс, 9:12). Там ожесточил – здесь склонил. «Склонил сердца судей» – пожалуй что чересчур: решение об освобождении Ребе было принято все-таки не благодаря склонению вовсе не склонных к милосердию судейских сердец, но в силу изменившегося вектора революционной целесообразности. Но это мелкое замечание ничуть не затрагивает общей концепции: склонил Б-г сердца или изменил вектор – частности, главное тут, что в понимании Ребе субъект действия – Б-г, Который действует не открыто и демонстративно, но скрыто – так или иначе влияя на сердца тех, кто принимает решения.
Теилим и пост – обычное средство мистической помощи и солидарности с людьми, попавшими в беду. Ребе придавал чтению псалмов исключительное значение:
В начале 5687 (1926) года я
попросил всех, кто прислушивается к моим словам, взять за правило читать
псалмы, согласно разбивке по дням месяца. Это нужно делать во всех синагогах
сразу после окончания утренней молитвы <…> добро, идущее из источника
благословения, наградит читающих псалмы всем, в чем они нуждаются – и в
физическом, и в духовном плане[5].
Таким образом, читавшие псалмы во время заточения Ребе действовали по его заблаговременному призыву.
Вера в спасающие заслуги родителей и прародителей цадика, известных своей праведностью, обычна для хасидского менталитета, она наполняет сердца в минуту смертельной опасности. Вот, например, эпизод, рассказанный со слов Исроэла Шапиры, ребе из Блужова (за безвкусную беллетризацию ребе ответственности не несет). Немцы в концлагере устроили потеху: заставили узников прыгать через воронку от бомбы. В падавших стреляли, яма заполнялась трупами. Ребе и его товарищ были истощены и больны, они едва переставляли ноги, перепрыгнуть у них не было ни единого шанса.
Подойдя к яме, ребе закрыл глаза и властным шепотом приказал: «Прыгаем!» И когда они открыли глаза, они были уже на другой стороне ямы.
– Шапира, мы здесь! Мы живы! – снова и снова повторял друг, и теплые слезы текли из его глаз. – Шапира, благодаря вам я жив. В самом деле должен быть Б-г на свете. Скажите, ребе, как вы это сделали?
– Я надеялся на заслуги своих предков, держался за полы одежды своего отца, своего деда и своего прадеда, благословенна память их, – сказал ребе, глядя наверх, на черные облака. – Но скажи мне, друг мой, как ты достиг другой стороны?
– Я держался за вас[6].
Исроэл Шапира – ребе из Блужова.
Понимание блужовским ребе мистических причин своего спасения характерно для хасидского сознания. Точно так же мыслил и Ребе.
Вновь вернемся к Книге Эстер. В ее классической интерпретации – ключ к пониманию позиции Ребе и праздника 12 тамуза – праздника его освобождения. Я уже говорил, что особенность Книги Эстер, отличающая ее от всех прочих еврейских книг – неупоминание Всевышнего. В еврейском Б-гословии это неупоминание связывается с концепцией сокрытия Всевышнего в мире. События развиваются в силу естественных причин, в них задействовано множество человеческих воль, случайностей и совпадений – но за всем этим скрыт Тот, Кто держит в руках концы и начала:
Единый Б-г, как мы знаем,
сотворил этот свет и управляет с тех пор созданным Им миром и всеми творениями
– от мельчайших организмов, обитающих в море или безжизненной пустыне, до
человеческого сообщества[7].
Ребе излагает свое понимание мира в канцелярии Шпалерки ошарашенной секретарше, которая, может быть, и готова была бы допустить, что Б-г создал мир, – в конце концов это было давно, как это можно знать и какое все это имеет значение, – но то, что сейчас миром управляет ГПУ, для нее несомненно, это убедительно подтверждает ее каждодневный опыт.
На внешнем уровне Б-г не виден в истории освобождения Ребе, как не виден Он в истории Пурима. Но и в том, и в другом случае главное действующее лицо именно Он. Так это воспринимается хасидами, празднующими Пурим и 12 тамуза, осиянное светом Пурима. Если отвлечься от сюжета, суть обоих праздников – видимое действие невидимого Б-га в мире.
Мордехай говорит Эстер: «Если ты промолчишь в такое время, спасение и избавление придут к иудеям из другого места <…> Не для того ли ты достигла достоинства царского...» (Мегилас Эстер, 4:13,14).
Нахождение человека в определенной точке пространства, времени и социума дает ему возможность уникального и чрезвычайно важного экзистенциального выбора. Однако с точки зрения большой драмы, разыгрываемой на подмостках истории, на каждую роль есть множество претендентов, роль жестко не привязана к исполнителю: если у этой Эстер не хватит мужества, значит, возникнет какая-нибудь другая Эстер, «из другого места». Однако в драме все-таки есть и зарезервированная роль – роль народа, спасаемого благодаря своему раскаянию и своей вере. Будет раскаяние, будет деятельная вера – появится и Эстер: та или иная, не столь уж важно.
Именно поэтому, говоря о причинах своего освобождения, Ребе говорит не о политической интриге и ее агентах, которым он, несомненно, был признателен, а о том, что в его представлении было определяющим: о псалмах и посте.
Помимо демонстрации мистического механизма, в определении Ребе подлинных причин своего освобождения есть важный аспект хасидской педагогики. Ведь обычный человек не может заткнуть пасть зверю, затолкав туда торговый договор, равно как не может переговорить с министром иностранных дел, пользуясь давним знакомством. Но пост и молитва – то, что доступно каждому. Ребе предлагает своим последователям модель поведения и демонстрирует ее эффективность.
Незаметное и постоянное чудо Б-жественного присутствия обнаруживается в точке 12 тамуза, как и в точке Пурима, в полноте и силе. То, что произошло в этот день с Ребе, далеко выходит за рамки индивидуальной судьбы. Так это понимал он сам, так это понимают его последователи:
Не одного меня освободил Всевышний 12 тамуза, но всех, кому дорога наша святая Тора[8].
Чтение Мегилас Эстер в восточной общине.
Речь тут идет отнюдь не только о психологической идентификации Ребе с общиной. Согласно учению о цадике, составляющему одну из специфических и очень важных особенностей хасидизма, цадик – это канал распространения святости в мире, изливающейся прежде всего на тех, кто его окружает, далее – на всех, кто так или иначе вступает с ним в контакт, и далее – на весь мир. Гибель цадика – это закрытие канала с сокрушительными последствиями как для непосредственно питаемых и спасаемых его святостью, так и для мира вообще. Поэтому жизнь и даже благополучие цадика представляют для общины огромную ценность. Соответственно, ценность и для всего человечества, но, в отличие от хасидской общины, все человечество может об этом не подозревать.
БлагословлЯю тебЯ, тюрьма!
Из письма Ребе, написанного в 1934 году, через семь лет после его ареста и освобождения:
Мир устроен так, что внешняя
сторона вещей значит все же меньше, чем то, что
происходит «внутри». Когда тело человека находится за решеткой в здании из
дерева и камня, то оно страдает. Но еще больше страдает наша Б-жественная душа,
которая заключена внутри двух тюрем: в теле и в животной душе[9] <..>
Должен признаться, что
воспоминания о <…> заключении временами доставляют мне даже удовольствие.
Об этом говорит тот факт, что, хотя прошло уже семь лет, я время от времени
уединяюсь и представляю себе вещи, которые я видел
там, разговоры, которые я слышал, вспоминаю то, о чем мне думалось в те дни
<…>.
Иногда Б-жественная воля
создает особые ситуации, которые меняют характер человека, и при этом резко
усиливаются его возможности. Он поднимается на такой уровень, откуда может
увидеть главное назначение свой жизни.
Духовный прогресс и развитие
способностей личности возрастают в период страданий. В особенности
когда человек борется и страдает за свою веру.
Этот период, неизбежно
связанный с физическими и духовными муками, оставляет в душе человека наиболее
глубокий след, и он вспоминает эти дни как самые светлые в своей жизни.
Каждое событие, относящееся
к этому периоду, очень важно и оставляет след в памяти, особенно если это
происходит за решеткой. Принимая во внимание большую духовную пользу, которая с
этим связана, имеет смысл запоминать не только дни и ночи, но даже часы и
минуты. Ведь порой моменты, связанные со страданием, унижением и тревогой,
приводят к почти безграничному усилению характера – и даже человек, слабый
душою, превращается в сильнейшего из сильных[10].
Задолго до солженицынского «благословляю тебя, тюрьма!». И смысл тот же. Разница в опыте двух узников с этой точки зрения несущественна. Хотя и достойно внимания, что для каждого из них тюрьма была «тестом» на картину мира, на систему ценностей. Солженицын узнал, что жил неправильно, что понимал мир неправильно, тюрьма дала ему возможность это понять, он вышел из нее другим человеком. Ребе, с его системой ценностей и пониманием мира, тест выдержал – тюрьма дала ему стимул нового роста на том самом пути, по которому он шел всю жизнь.
В рамках традиционного еврейского менталитета – я говорил уже – нет категории удачи. Что заработал, то и получил. Эта жесткая парадигма ставит с особой остротой вопрос о страдании праведников. Интерпретация Ребе своего пребывания в Шпалерке – внятный ответ на этот вопрос.
Вернемся к числам, выделенным им в тексте: «восемнадцать дней, одиннадцать часов и пятнадцать минут» тюрьмы и «пять дней и семнадцать часов» ссылки. Может создаться впечатление, что узник ведет скрупулезный подсчет времени страданий. Да, и страданий. Но страдания важны здесь не сами по себе, а как инструмент нового духовного опыта. Именно поэтому даже мельчайшие кванты времени обладают здесь особым качеством. Их необходимо запомнить: в иные времена эти воспоминания будут питать и поддерживать, как это и происходит с Ребе.
Палачи разрабатывают планы и осуществляют их. Но бесправный узник понимает, что их руками Всевышний создает ситуацию, которая дает ему возможность духовного роста, которую он никогда не имел бы, живи он в полном благополучии. И он начинает рассматривать эту ситуацию, этот сгущенный ужас как высшую точку жизни, как дар. В средоточии мрака, в самой его глубине он встречается со Всевышним и начинает понимать Его замысел.
Это и есть нес – знак Всевышнего. Еще одно значение «нес» – «знамя», «флаг». Нес – это когда человек не теоретически только, но всем своим существом чувствует, что вот Всевышний, в конкретной жизненной ситуации, здесь и сейчас поднял для него Свое знамя. В благословении чуда, предваряющем эти размышления, слово «несим» переводится порой не как «чудеса», а как «знамения»: «Благословен Ты, Г-споди, Б-же наш, Владыка вселенной, Сотворивший знамения...»
И этот нес ничуть бы не потускнел, даже если бы никакого пеле не было, – если бы Ребе не вышел на свободу, а завершил свой жизненный путь в Шпалерке, как сгинули в кровавых подвалах, в тюремных камерах, на пересылках, в итээлах и особлагах, в вагонзаках, в ссылках (спаситель Ребе Дубин), в расстрельных рвах, в газовых камерах многие (без числа!) праведники.
Но в таком случае этот нес был бы знaком лишь для самого Ребе и немногих других. И конечно, это была бы совсем не пуримская история. Особенность пуримской истории в том, что нес происходит в оболочке пеле, что торжество добра и сокрушение зла происходит не только в глубине души, – это очевидно, это наглядно не только для тех, для кого «внешняя сторона вещей значит все же меньше, чем то, что происходит “внутри”». Пеле (здесь) – это внешняя манифестация чуда, которая способна донести его и до тех, у кого глаза не видят, а уши не слышат. Так было в истории, читаемой на Пурим, так было в истории ареста и спасения шестого Любавичского Ребе Йосефа-Ицхока Шнеерсона.
Йосеф-Ицхок Шнеерсон.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru
[1] Истории ареста и спасения Ребе посвящена книга: Героическая борьба. Нью-Йорк: Free Publshing Hous. Kehot Publishing Society, 5765–2005. См. также: Михаил Горелик. Человек Алохи в советском застенке. Лехаим. 2006. № 10.
[2] Героическая борьба. С. 227.
[3] Подробнее об этом см.: Абрам Годин. Память о праведнике. Воспоминания о Мордехае Дубине. Иерусалим: Шамир, 5761 (2000); Михаил Горелик. Человек служения // Лехаим. 2006. № 12.
[4] Героическая борьба. С. 25.
[5] Там же. С. 223.
[6] Яффа Элиах. Б-г здесь больше не живет. Хасидские истории эпохи Катастрофы. М.: Гешарим, 2005.
С. 28, 29.
[7] Героическая борьба. С. 57.
[8] Героическая борьба. С. 222.
[9] Согласно еврейской антропологии, душа обладает определенной структурой, она дифференцирована. Животная душа роднит человека со всем миром фауны, Б-жественная – возвышает над ним: она именно то, что делает человека человеком.
[10] Героическая борьба. С. 226.