[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2007 СИВАН 5767 – 6 (182)
МРАКОБЕСИЕ И ДЖАЗ
Ян Шенкман
Подробности «карикатурного» скандала стали потихоньку забываться, когда из Франции пришла новость: суд оправдал главного редактора еженедельника «Charlie Hebdo». Того самого, что опубликовал провокационные карикатуры на пророка Мухаммеда. Вернее, перепечатал их из маленькой датской газеты, сделал достоянием масс.
Хорошо это или плохо? Хорошо ли, что в России в связи с теми же карикатурами пострадал целый ряд СМИ? Надо ли было российскому суду оправдывать людей, разгромивших в Сахаровском центре выставку «Осторожно, религия!»? Правильно ли сделали наши власти, запретив к прокату скандальный фильм английского комика Саши Барона Коэна «Борат»? Прав ли писатель Александр Кабаков, защищая права фундаменталистов на мракобесие как неотъемлемую часть демократии?
Леонардо умер. Ей уже не помочь.
«Мракобесие и джаз». Так называется песня из нового альбома петербургской группы «Пикник». «Истуканы себя вводят в электрический экстаз», – поет солист Эдмунд Шклярский. Зрелище жуткое, но одновременно и притягательное, завораживающее. А диагноз между тем точен. Нам выпало жить в эпоху реставрации фундаментальных духовных ценностей, ценностей большинства. Древние истуканы зашевелились – как будто кто-то пропустил сквозь них электричество. И вошли в экстаз, сами себя заводят, доводят себя до бешенства и истерики.
Именно что сами себя. Справедливости ради надо отметить, что на первую публикацию пресловутых карикатур довольно долго вообще никто не обращал внимания, пока европейские ультралибералы и исламские ультраортодоксы совместными усилиями не раздули грандиозный скандал. Для сравнения: подобные и более резкие карикатуры пачками печатались в советских газетах, но никто почему-то не возмущался.
Еще пример. Кто бы обратил внимание на выставку концептуального искусства «Осторожно, религия!», если бы не погром, учиненный православной общественностью? Аудитория радикальных художников, коцептуалистов-перформансистов, – ничтожно мала. Даже если признать, что они оказывают на неокрепшие души разлагающее влияние, то влияние это видно только под микроскопом.
Та же ситуация была в свое время со скандалом вокруг показа по российскому телевидению фильма «Последнее искушение Христа» и книги Дэна Брауна «Код да Винчи». «Последнее искушение» не может поколебать в вере человека думающего и действительно религиозного. И оскорбить не может. Как не может оскорбить, например, советский фильм «Овод» по роману Войнич. А необразованному, слабому, равнодушному к метафизическим тонкостям будет скучно смотреть «Последнее искушение». Все-таки это не массовое кино. Но был скандал. И масса людей, явно не подготовленных, смотрели фильм из чистого любопытства. Запретители, таким образом, достигли обратной реакции. Сознательно или нет – не будем гадать. Но предусмотреть эту реакцию было совсем не сложно. О том, как сладок запретный плод, знали еще Адам с Евой.
Что до «Кода да Винчи»… Протесты церкви придали этой книжке значительность, на которую она и не претендовала. Мотивом тут служили не опасения за души верующих, а элементарная ревность… Автор вторгся на чужую территорию, использовал канонические христианские реалии, трактовал их чересчур вольно. Но исходя из этих соображений, придется запретить и «Мастера и Маргариту» Булгакова, и айтматовскую «Плаху», и сотни других светских книг, использующих евангельский миф. На нем вообще-то основана добрая половина мировой литературы. Между прочим, Булгаков по силе воздействия явно не уступает Дэну Брауну. Просто он не нуждается в такого рода рекламе, а Браун, вероятно, нуждается. Да и задачи разные. Булгаков с Айтматовым задумывались о нравственном выборе, о природе добра и зла. А Браун не менее глубоко задумывается о гонорарах и тиражах. То есть, попросту говоря, спекулирует. Впрочем, и к Булгакову, насколько я знаю, церковь относится настороженно.
Программная статья писателя Александра Кабакова «Право на мракобесие», опубликованная недавно в журнале «Огонек», – как раз об этом. О спекуляции на религиозных символах. О том, что консерваторы имеют право защищать свою территорию от вторжений со стороны как массового, так и элитарного искусства. «Те, кто эксплуатирует чужую духовно-интеллектуальную собственность, – пишет Александр Абрамович, – настаивают, что могут заимствовать без всякой оглядки и любым образом, ерничая и кривляясь. При этом они делают вид, будто не понимают, что, по сути дела, торгуют исключительно эпатажем и протесты тех, кого этот эпатаж болезненно затрагивает, суть важнейшая маркетинговая составляющая этого бизнеса. Совершенно беззастенчиво они используют совсем уже черный пиар: защищающихся оппонентов объявляют агрессорами, контратакой подогревают интерес к конфликту и подсчитывают дополнительную прибыль, которую приносят потребители, привлеченные исключительно скандалом. Получается, что оскорбители начинают и по законам рынка выигрывают. Естественно, в этом они никогда и ни при каких условиях не признаются, поскольку их стратегия предполагает образ пострадавшей стороны, они – бедные, подавляемые. Вот порубил такой скромный художник в рамках творческого акта иконы, а ему какой-то прохожий “фанатик” по морде, видите ли, дал. Караул, физическое насилие над свободой актуального искусства! А что без этой пощечины никто не заметил бы перформанса и он потерял бы всякий смысл – о том говорить не следует, это стратегическая тайна творца».
Об этом же, по сути, и нашумевший роман Максима Кантора «Учебник рисования». О торговле протестом. О замене подлинного искусства провокационными маркетинговыми стратегиями. Кантор по-толстовски размашисто описывает двадцать лет нашей жизни – от перестройки до последнего времени. За эти двадцать лет, резюмирует Кантор, произошел тотальный демонтаж идеологии. Любой – коммунистической, антикоммунистической, религиозной, антирелигиозной. Сегодня за каждой идеей – в искусстве, в политике, в науке – стоят деньги и ничего, кроме денег. Торжествует цинизм. Принципиальный человек в глазах окружающих выглядит идиотом. Опасным сумасшедшим, кем-то вроде грибоедовского Чацкого. Да и о Чацком сейчас дети в школьных сочинениях пишут, что занимался он, дескать, самопиаром, расчетливо провоцировал московских бар, продуманно играл свою роль.
«Скромный художник, рубящий иконы» из статьи Кабакова – это концептуалист Авдей Тер-Оганьян. Был у него такой перформанс: кидаться с топором на икону. Наивные люди считают Тер-Оганьяна богоборцем. Смельчаком, посягнувшим на сакральные символы. Революционером своего рода. Это, мягко говоря, не совсем так. Художник тщательно просчитал общественный резонанс, уверенной рукой выстроил себе репутацию. Никаких идей за этим не стоит, кроме идеи заработать побольше денег. Единственное, чего он не учел, – так это силы ответной реакции. Ему в сущности вполне хватило бы охов и ахов в прессе. А вот мордобой – уже лишнее.
Подобные перформансы в полевых условиях называются хулиганством и удивить никого не могут. Мало ли что рубят спьяну российские мужики. А вот при скоплении публики, в галерее, да еще под объективами фото- и телекамер – это уже не хулиганство, а современное искусство, contemporary art. Все дело в контексте. Хулиганишь тихо – никто тебя не громит. Хулиганишь громко – получаешь общественный резонанс в комплексе с мордобоем. Но смысл для художника – как раз в общественном резонансе. Вот только мордобоя не хочется.
Есть в этом глубокая нравственная нечестность. Желание и рыбку съесть, и… Дальше вариантов много. Ты юродивый, революционер, новый Джордано Бруно? Тогда будь готов сгореть на костре. Нет, не хочет гореть.
И еще о современном искусстве. Есть такой известный радикальный художник Олег Кулик. Когда-то его коронным номером был перформанс «Человек-собака». Голый, в ошейнике, Кулик лаял на посетителей выставки и даже пытался их укусить. Один раз укусил за ногу шведского куратора. Пресса восторгалась отвагой Кулика. Критики взахлеб писали об антропологической ценности его перформанса. О смелости и радикальности. Но ведь это безопасная смелость. Просчитать реакцию политкорректного шведа было несложно. Попробовал бы Кулик укусить какого-нибудь братка из уралмашевской группировки… Наверное, это был бы последний его перформанс. Но художник знает кого кусать.
За что боролись?
Невозможно быть радикалом и при этом думать о собственной безопасности, прессе и гонорарах. Но сегодняшние радикалы именно таковы. И политики тоже. Они понимают, что лучше всего продается искренность и старательно ее имитируют. Ненависть дельцов от искусства и политики к идейным людям, к традиционалистам – это ненависть дурной копии к оригиналу. Но ведь и идейные люди сегодня играют не в самые чистые игры. И тут логика у Кабакова, по-моему, немножко хромает. Если джаз стал продажен, значит, правда за мракобесием. Так рассуждают сегодня многие. Трудно вообразить существование двух зол. Так в свое время люди искренне выбирали между Гитлером и Сталиным, не осознавая, что участвуют в битве двух демонов. Какой из них страшнее – вопрос некорректный. Каждый страшен по-своему.
Все дико перемешалось. Традиционалисты и охранители, кажется, только и ждут, чтобы их кто-нибудь спровоцировал. Без провокаторов им незачем жить и не на ком доказывать свою правоту. А радикалы (правильнее было бы называть их радикализм коммерческим), кроме провокаций, не знают другого способа обратить на себя внимание.
Они будто созданы друг для друга. Уберите из масс-медиа ультралибералов – и фундаменталистам не будет причины негодовать. А что же это за фундаменталисты, если они ведут себя спокойно и уравновешенно? Успокойте, отвлеките чем-нибудь консервативное большинство. И кого тогда будут провоцировать радикалы, где найдут себе объект спекуляций?
Обе стороны не самодостаточны, обе нуждаются друг в друге, не могут существовать друг без друга. Для самоидентификации им необходим противник, без противника – никуда. «Дело прочно, – писал Некрасов, – когда под ним струится кровь». Но насколько же надо быть неуверенным в себе и своем деле, если требуется подкреплять его кровью!
Обе стороны терпеть не могут равнодушия, спокойствия, выдержанности и людей с трезвым взглядом на мир. Трезвый взгляд и тем и другим кажется признаком бездуховности…
А что же государство? Государство повинуется воле большинства, так уж оно устроено. Россия оправдывает погромщиков, потому что большинство у нас сегодня консервативно. Франция – «карикатуристов». Там общественное мнение формируют либеральные силы.
У нас фундаментализм победил, у них еще нет. Но могло быть наоборот. И тогда Тер-Оганян кидался бы с топором на логотип пепси-колы, за что его метелила бы демократическая общественность. Нечто подобное уже было. И доллары художники прилюдно сжигали, и свастики выстригали на головах… А потом конъюнктура изменилась и они стремительно перестроились. И общественность та же самая. Просто раньше была она демократической, теперь стала патриотической. Разница небольшая, а энтузиазма по-прежнему через край. Те же примерно люди, которые в августе 1991 года демонтировали на Лубянке «железного Феликса», теперь требуют восстановления памятника. Беспокойные сердца, что тут еще скажешь.
О принципах тут речи идти не может. Речь о борьбе как способе повышения самооценки. О протесте как стиле жизни и довольно прибыльном бизнесе.
И напоследок расскажу о Саше Бароне Коэне. Фильм, в котором он играет, называется «Борат: изучение американской культуры на благо славного народа Казахстана». Сюжет прост: туповатый казахский журналист Борат Сагдиев едет в Америку снимать фильм, приобщаться к культуре Большого Брата. И на каждом шагу попадает в нелепые, комичные ситуации. То на улице пытается целоваться с прохожими, которые принимают его за гомосексуалиста. То влюбляется в топ-модель журнала «Playboy» Памелу Андерсон (Борат ласково зовет ее «Памиля»), всерьез хочет на ней жениться и даже – в кавказско-азиатских традициях – похищает ее, накинув мешок на голову.
Коэн и режиссер фильма Ларри Чарльз умудрились обидеть всех.
В первую очередь казахов. Казахские чиновники обиделись еще до просмотра картины, прочитав в газетах рецензию на «Бората». И тут же вчинили Коэну астрономический иск. А когда посмотрели – обиделись еще больше. Хотя Казахстана как такового в фильме нет. Основное действие происходит в США. А казахскую «натуру» оператор снимал на Балканах в цыганской деревне. И все равно.
Между тем после фильма в Казахстан толпой ломанулись американские туристы. Посмотреть на родину Бората, далекую и загадочную страну. Такие вот парадоксы массового сознания.
А еще Коэн обидел американцев. На фоне Бората, естественного в своей глупости и дикости, они выглядит чопорными, зажатыми, бездушными. Черствыми людьми с массой предрассудков. И в чем-то тоже дикими, только на свой, цивилизованный лад. Некоторые критики сравнивали «Бората» с фильмом «911 по Фаренгейту». У Коэна по сути тот же акт обвинения американскому обществу, только в другом жанре. В отличие от неистового Майкла Мура тема «Бората» не политика, а психология и мораль. С ней в Америке, впрочем, как и везде, большие проблемы.
Коэн обидел и христиан. Чего стоит одна только сцена в молельном собрании, сильно смахивающая на сеансы Кашпировского или Чумака! Злая, очень злая пародия.
Есть в фильме и антисемитизм. Что в общем-то странно для человека по фамилии Коэн. Но есть, никуда не денешься. Ночуя в еврейском доме, Борат отчаянно боится, что его отравят или превратят в таракана. Впрочем, антисемитизм ли это? Не пародия ли, не шарж ли на параноика-ксенофоба?
Коэн дразнит медведя.
И уж совсем непонятно, чем обидел Коэн Россию. Она в фильме не фигурирует, но факт налицо: в России фильм запрещен. Видимо, из солидарности с казахскими братьями. Но запреты на то и существуют, чтобы их нарушать. Я купил пиратский диск с «Боратом» в подземном переходе. И рассматривая его дурацкую, жизнерадостную обложку, по аналогии и фонетическому созвучию вспомнил знаменитый российский боевик «Брат». Там еще был приквел, «Брат-2». Сергей Бодров, ныне уже покойный, приезжает в Америку искать правду и «разбираться». Сталкивается с чужой, непонятной культурой. Испытывает когнитивный диссонанс, как сказали бы психологи. Раздражается. И начинает мочить «америкосов» налево и направо. Нет, все-таки «Борат» гуманнее своего российского брата. Но от «Бората-2» можно ожидать всякого.
Итак, скандал. Оскорбления и обиды. Их легко было избежать, если бы Чарльз и Коэн не занимались бизнесом. Они могли бы не опускаться до скабрезностей и юмора ниже пояса, которым кишит картина. Обойтись без провокаций и хамства. Фильм от этого ничего бы не потерял. Наоборот – выиграл бы. Получился бы тонкий, острый, глубокий анализ современного общества со всеми его комплексами. Столкновение культур – известный прием в кино и литературе. Он позволяет нащупать болевые точки, обнажить стереотипы сознания. Этим приемом пользовался, например, французский философ Монтескье в романе «Персидские письма» и десятки других авторов.
Чарльз и Коэн – люди, безусловно, талантливые. У них могло получиться. Другой вопрос, кто стал бы смотреть такой фильм? И какой был бы кассовый сбор у этого фильма? Думаю, что не очень большой. А так лишь за одну неделю проката в США лента собрала больше 25 млн долларов. Ругали Коэна бешено. И чем больше ругали, тем больше платили денег. И не просто платили, а еще и дали престижную премию «Золотой Глобус» за лучшую мужскую роль.
Такой вот сегодня джаз.
Но мракобесием и джазом жизнь, слава Б-гу, не ограничивается. Ее палитра гораздо шире. Лично я все еще продолжаю верить в существование серьезных, не склонных к эпатажу художников. Людей, которым не нужно самоутверждаться за счет дутых протестов, эпатажа и спекуляций. У них есть дела и проблемы более важные.
И искренне надеюсь на существование других верующих, чем те, что с завидной регулярностью попадают в объективы телекамер. Верующих, которым нет нужды самоутверждаться за счет борьбы с инакомыслящими. Которым достаточно просто верить, верить не напоказ. Таких людей большинство. Но это тихое, незаметное большинство. Сегодня, в начале XXI века, им очень трудно. Эпоха не замечает нормальных людей. Оглушает их истерикой, втягивает в свои безумства, диктует моду на моральную и психическую аномалию.
Мода на норму прошла. Но была ли она когда-нибудь?
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru