[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2007 СИВАН 5767 – 6 (182)
БОГАТСТВО ДЕДУШКИ ИОСИФА*
Иосиф Милькин
Он жил долго, так долго, что казалось – будет вечно жить. Но он ушел, оставив по себе светлую память и книгу, изданную тиражом в двадцать пять экземпляров, которую недавно привезли для меня из Израиля и которая, как оказалось, уже отмечена премией Ицхака Зандмана. Привезли мне и еврейский журнальчик «Коль а-Шарон» бесплатного распространения, похожий на своих московских сородичей, с теплой статьей о деде, с двумя его очерками-миниатюрами из той самой книги. Как археолог по разбитым черепкам, по зернышкам бусинок, рассыпанных от Самары, Ленинграда и Москвы до Нетании, любовно собираю я, восстанавливаю разные периоды жизни, это «да вот еще…». И всплывает в памяти шуршащий комбинезон, подаренный мне дедом летом шестьдесят пятого вместе с немецким двухколесным велосипедом, на котором я впервые научился держать равновесие, и позже, значительно позже – вкус самогона милькиновского производства (говорят, гнал и в Израиле), благовонный запах курительных трубок, которых у деда было не счесть, так же как книг, ножей, фронтовых историй… Но самое главное для меня «да вот еще» – это то, что дед Иосиф, будучи младшим братом моего настоящего деда, Афанасия Милькина, на долгие годы смог заменить мне его. В своей книге, названной со шлягерной простотой «Мои года – мое богатство», дед Иосиф называет моего деда, расстрелянного в тридцать седьмом, просто «мой старший брат», и ни разу по имени, и ни одной истории о нем. Хотя нет, есть одна – «Подарок комиссару», ее можно провести под кодовым названием «брат рассказывал». И по одному этому, довольно-таки странному поведению деда Иосифа, действительно обладавшего феноменальной памятью, я понимаю, чего ему стоило пережить старшего брата, понимаю, почему он своего сына назвал в честь моего деда, почему радовался, когда и меня назвали так же. Врастая в дедову книгу с каждым прочитанным рассказом, я искал поначалу фамильные черты, которые мог бы унаследовать, увязывал не вошедшие в книгу истории с теми, что никогда не слышал ни от него самого, ни от родственников, и не переставал дивиться жизнелюбию и отваге этого человека, его умению видеть в самые экстремальные моменты жизни то, что сокрыто от большинства людей. А еще я почему-то все время держал в голове рассказ Хемингуэя «Какими вы не будете» и роман Ричарда Олдингтона «Смерть героя», который дед очень любил. Теперь понимаю за что: за несомненное умение говорить правду, ту самую, которая одна только и есть безоговорочная проповедь, в перекрестье которой попадает читатель.
Афанасий Мамедов
ПРО ЕВРЕЕВ
I
На киностудии «Мосфильм» работал механик по съемочным аппаратам по фамилии Айвик. Айвик был чистокровный еврей, но свою национальность старался не афишировать. Убедившись, что Советский Союз не лучшее местожительство для евреев, он стал повсюду говорить, что он не еврей, а финн, и стал хлопотать, чтобы ему в паспорте изменили национальность.
На эти хлопоты ушло почти два года, и наконец долгожданная мечта сбылась: Айвик получил новый паспорт, где в пункте пятом было четко написано, что он финн.
Получение нового паспорта очень удачно совпало с днем начала войны с Финляндией. Поэтому финна Айвика тут же арестовали и в целях профилактики отправили для дальнейшего проживания в «места не столь отдаленные», то есть в лагерь усиленного режима.
Путешествие по этапу к новому месту жительства, естественно, проходило не с курьерской скоростью, поэтому у Айвика было достаточно времени подумать о том, кем ему лучше быть: финном или евреем.
От непривычного длительного умственного напряжения Айвик чуть-чуть не свихнул мозги, но все же составил такой план действий: по прибытии в лагерь он явится к начальнику лагеря, объяснит ему, что произошла роковая ошибка, что он еврей, а вовсе никакой не финн. Начальник все поймет и тут же выпишет ему пропуск, по которому его выпустят из лагеря, и он уедет в Москву.
Так он и поступил. Прибыв в лагерь, он обратился к дежурному вертухаю и заявил, что ему нужно немедленно повидаться с начальником лагеря и сообщить ему нечто очень важное. Вертухай терпеливо выслушал Айвика, сказал, что понимает его просьбу и незамедлительно послал его чистить сортир, то бишь обычную выгребную яму. Двое суток Айвик черпаком выгребал дерьмо из ямы, переливал его в большую бочку и отвозил на тачке в овраг, находившийся в двух километрах от лагеря. Конечно, Айвик знал старую истину, что труд облагораживает человека, но после двух дней работы с дерьмом благородней себя не почувствовал. Однако Айвик был человеком настойчивым, и в конце концов его привели к начальнику лагеря.
Начальник лагеря был мужчина вполне серьезный, и был он твердо убежден, что, если человек попал в его лагерь, значит, в чем-то виноват, зря ведь не присылают.
Айвик подробно объяснил начальнику лагеря, что он попал в лагерь по ошибке, и высказал убеждение, что уважаемый начальник все понял и готов выдать ему пропуск для возвращения в Москву.
С таким же успехом Айвик мог прививать оспу телеграфному столбу – результат был бы одинаков. Выслушав Айвика, начальник лагеря сказал, что если он снова будет пудрить ему мозги и вешать лапшу на уши, то получит не пропуск, а крепко по морде.
На этом дипломатические переговоры закончились. Оставался единственный способ вырваться из лагеря – с помощью влиятельных московских знакомых. По условиям содержания в лагере, заключенным разрешалось раз в квартал отправлять письма своим родным или друзьям. Лагерники добросовестно писали письма и сдавали их для отправки в контору лагеря. Там эти письма или сжигали, или ходили с ними в сортир для известного употребления. Но одно письмо Айвика каким-то образом было отправлено и более того – дошло до киностудии «Мосфильм» и попало в руки кинооператора Косматова.
Кинооператор Косматов был заслуженным деятелем искусств, хорошо знал Айвика и решил ему помочь. Он составил документ, в котором с непоколебимой логикой было доказано, что Айвик никакой не финн, а просто еврей-дурак и в этом качестве он не представляет опасности для государства, если его вернуть на прежнюю работу. К тому же за свою глупость он уже достаточно наказан.
Под этим документом поставили свои подписи еще десяток разных заслуженных деятелей и направили его в соответствующее ведомство.
Известно, что на Руси каждая бумага свое течение имеет. Прошло всего три года, и Айвик был освобожден и вернулся в Москву. Первым делом он пошел к Косматову, чтобы выразить признательность за освобождение.
Косматов выслушал его и сказал:
– Дураки среди евреев встречаются не часто. Но ты еврей – дурак исключительный, каких свет еще не видывал. С чего это ты заявил, что ты финн? А почему тогда не турок или грек? Вбей в свою дурацкую башку, что лучше быть Соловейчиком на Воробьевых горах, чем Воробейчиком на Соловецких островах.
II
В Ашхабаде после землетрясения первый художественный фильм снимали кинематографисты, приглашенные на работу из других городов. Режиссером был Перельштейн – москвич, кинооператором – Каган из Ленинграда, звукооператором – Киршенбаум из Москвы, художником – Хмелёва Валентина Ивановна, тоже из Москвы.
Валентина Ивановна была известна не только как хороший художник, но и как великая склочница.
Однажды, когда я сидел дома и составлял годовые заявки на все, что требуется киностудии для нормальной работы, ко мне пришла Хмелёва, жившая со мной в одном доме. День был жаркий, поэтому на мне были сатиновые шаровары и майка.
Я предложил Хмелёвой сесть в кресло и стал ждать объяснения этого неожиданного визита. Немного помолчав, Валентина Ивановна сказала:
– Иосиф Ефимович, я раскрыла на нашей киностудии еврейский заговор.
Удивившись такому сообщению, я спросил:
– А что это за заговор такой и что задумали евреи?
– Заговор задуман евреями, – ответила Хмелёва, – с целью уничтожения русской творческой интеллигенции.
– А как же евреи собираются это сделать? – полюбопытствовал я.
– Очень просто, – ответила Валентина Ивановна, – они создают для русской творческой интеллигенции не только совершенно невыносимые условия работы, но и вообще не допускают их к работе. Вы только посмотрите, кто снимает наш фильм. В съемочной группе одни евреи, кроме меня нет ни одного русского человека. Этому еврейскому засилью надо положить конец. Я написала заявление в НКВД с просьбой разобраться с этим вопросом. Мы, русские люди, должны объединиться, поэтому я прошу вас тоже подписать мое заявление.
Сказав это, она достала из сумочки сложенный пополам листок бумаги и протянула его мне.
– Валентина Ивановна, – сказал я, – я не могу подписать это заявление.
– Почему? – спросила она.
– А потому, – ответил я, – что я сам еврей.
– То есть как это вы еврей?! – удивилась она.
– А так, – ответил я, – я чистокровный еврей, и отец мой еврей, и мать еврейка.
– Бросьте шутить, – рассердилась Валентина Ивановна, – все знают, что вы русский человек, просто вы не хотите подписывать мое заявление.
Мне надоел этот разговор о евреях, и, чтобы его прекратить, я встал перед Хмелёвой и, решительно взявшись за резинку шаровар, сказал ей:
– Слушай ты, старая б...дь, вот я сейчас сниму штаны, покажу тебе кое-что и ты сама своими глазами увидишь.
Однако доказывать не пришлось.
– Ну, раз вы не будете подписывать мое заявление, то я его и посылать не буду.
С этими словами она порвала заявление, бросила обрывки бумаги мне на стол и как-то бочком, бочком вышла из комнаты, даже забыв обидеться на «старую б…дь». Больше о евреях она не говорила никогда, во всяком случае, со мной и при мне.
III
Однажды был в моей жизни такой случай. В боях за Пушкинские горы (есть такой район в Псковской области) действия нашего 14-го гвардейского стрелкового корпуса поддерживал полк штурмовой авиации. Во время боев, для наведения штурмовиков на цель, на нашем наблюдательном пункте находился командир этого полка, полковник по званию.
Связь со штурмовиками осуществлялась силами и средствами корпусного батальона связи, поэтому я, как организатор этой связи и ответственный за ее устойчивость и безотказность, тоже находился на НП.
Израсходовав боезапас, штурмовики улетели на свою базу за новым боезапасом, а мы на НП разговорились о разных случаях из фронтовой жизни. При этом полковник с обидой в голосе сказал, что он уже полтора года командует полком, лично совершил много боевых вылетов, а звания Героя ему еще не дали. А вот во втором полку их дивизии полком командует один еврейчик. И командует-то он полком всего ничего, три-четыре месяца, а уже этот жид стал Героем, а все потому, что…
Но закончить фразу полковник не успел. Услышав слово «жид», я выхватил из кобуры пистолет и рукояткой мгновенно врезал ему в морду. Полковник упал, а я передернул затвор пистолета, чтобы пристрелить его. Но стоявший рядом со мной начальник разведотдела штаба корпуса подполковник Сонич обхватил меня, навалился со словами:
– Ёська! Что делаешь? Опомнись, это штрафбат!..
Полковник поднялся с земли и, вытирая рукавом окровавленное лицо, сказал:
– Ты что, майор, шуток не понимаешь? Я же пошутил!
– Я тоже, – сказал я, пряча пистолет в кобуру.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru