[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2007 СИВАН 5767 – 6 (182)
То, Чему никто не хотел верить
Самсон Мадиевский
Четверть века тому назад вышла в свет книга американского историка и публициста немецко-еврейского происхождения (родился в 1921 году в Бреслау, ныне Вроцлав) Уолтера Лакёра «То, о чем никто не хотел знать»[1]. Исследование Лакёра было посвящено анализу одного из важнейших психологических аспектов Катастрофы – восприятию современниками информации о нацистском «окончательном решении еврейского вопроса». С тех пор к этой теме обращались и некоторые другие историки. Что привлекало их внимание?
Тотальный геноцид евреев, находившихся на контролируемых Германией территориях, должен был, по замыслу нацистского руководства, осуществляться в глубокой тайне. Прежде всего чтобы не вспугнуть до времени потенциальных жертв, не вызвать паники, попыток бегства или сопротивления. Во-вторых, чтобы не всполошить общественность зарубежных государств, не дать поводов для протестов и антигерманской пропаганды. В-третьих, чтобы не вызвать «нежелательной реакции» среди немецкого населения. Наконец, секретность диктовалась стремлением организаторов и исполнителей избежать личной ответственности.
В целях предотвращения «утечек» была разработана и проведена в жизнь особая система мер, в значительной степени доказавшая свою эффективность.
Евреи долго не представляли себе всей трагичности ситуации, в которой они оказались, не понимали, что речь идет не о преследованиях и погромах, как уже не раз бывало в истории, а о чем-то неизмеримо худшем. Так, например, Норберт Вальхайм, один из руководителей молодежных организации Германии, рассказывал в 1979 году Лакёру, что о существовании лагерей смерти он не слышал вплоть до того дня, когда в марте 1943 года вместе со своей семьей был выгружен с поезда в Освенциме[2]. В теплушках по дороге в лагеря смерти немецкие евреи продолжали цепляться за официальную версию «переселения на Восток» с целью «трудового использования (Arbeitseinsatz)».
Неосведомленность жертв подчас поражала самих палачей. Так, в оперативной сводке шефа полиции безопасности от 5 января 1942 года указывалось, что прибывшие из рейха в гетто Минска, Риги и Лодзи люди «находились в заблуждении относительно своего будущего и рассматривали себя как пионеров, которые должны быть полезными при колонизации Востока»[3]. Они верили в обещания о том, что после войны вернутся в свои дома. Отправляясь в душегубки, немецкие евреи надевали выходные костюмы и пропускали женщин вперед.
Французские евреи в пересыльном лагере в Дранси не представляли себе судьбы депортируемых. Голландские евреи не слышали о лагерях смерти. В «привилегированном» гетто Терезина почти никто не знал о происходившем в Освенциме, куда периодически отправляли транспорты. Так же обстояло дело с польскими и советскими евреями. В одном из донесений айнзатцгрупп (оперативные соединения СД и полиции безопасности) от 3 ноября 1941 года отмечалось: «Собранные 30 тыс. евреев вплоть до самой экзекуции… верили в предстоящее переселение»[4].
Конечно, со временем отрывочная информация о том, что происходит в действительности, становилась достоянием все большего числа людей. Но слышать о чем-то и верить услышанному – разные вещи. Евреи, обреченные на смерть в газовых камерах, долго не хотели верить доходившей до них информации. Не верили передачам Би-би-си (их считали антигерманской пропагандой типа рассказов о «зверствах врага», которые распространяли обе воюющие стороны во время первой мировой войны). Не верили предупреждениям друзей-неевреев, рассказам беженцев из других стран. Не верили подчас даже людям, чудом спасшимся из расстрельных рвов или лагерей. В лучшем случае их рассказы считали чудовищными преувеличениями, фантазиями душевно травмированных от пережитого людей. Зачастую их обвиняли в дезинформации и паникерстве.
Евреи Германии и Австрии допускали, что немцы способны на любую жестокость по отношению к евреям «восточным» – русским и польским, но вряд ли по отношению к «людям своего культурного круга». Французские, бельгийские, голландские евреи были убеждены, что нацисты ненавидят главным образом собственных, немецких евреев и совсем не обязательно питают такие же чувства к евреям других стран, с которыми до тех пор непосредственно не сталкивались. Польские евреи надеялись, что массовые убийства будут ограничены территорией СССР, где гитлеровцы сводят счеты с «еврейским большевизмом». Когда аналогичные акции начали проводиться в Польше, они предпочитали думать, что речь идет о самоуправных действиях местных комендантов. И даже после того, как почти все «малые» гетто были ликвидированы, преобладало мнение, что уничтожить сотни тысяч людей в Варшаве не решатся. В итоге, когда большинство европейских евреев были уже мертвы, надежда, что произошедшее «там», в других местах, здесь, «у нас», не случится, все еще одерживала верх. Отторжение реальности, не укладывающейся в привычную картину мира – особенно если речь идет о фактах, вселяющих ужас и таящих в себе непосредственную угрозу, стремление бежать от нее коренится, видимо, в самой природе человека (Ларошфуко писал: «Человек не может пристально смотреть в лицо ни солнцу, ни смерти»). Это – нормальная защитная реакция психики.
Колебания потенциальных жертв между незнанием, знанием и нежеланием верить иллюстрирует следующий случай. Еврейка из Штутгарта обратилась к адвокату (тоже еврею), выполнявшему функции посредника между еврейской общиной и гестапо, с просьбой составить для нее прошение о возвращении из Освенцима ее престарелой матери. Адвокат, будучи, видимо, лучше информирован, ответил: «Ходатайство вы, конечно, можете подать, но мать вашу вы никогда больше не увидите. Освенцим – это лагерь уничтожения». И все же, когда пару месяцев спустя пришло стандартное уведомление о смерти ее матери «от флегмоны и сепсиса», дочь сочла указанные причины «возможными». «Что такое Освенцим и как погибла наша мать, мы узнали лишь после 1945 года»[5].
Возникает естественный вопрос: что было бы, если бы потенциальные жертвы лучше представляли себе уготованную им судьбу? Любой ответ имеет, конечно, гипотетический характер. Лакёр полагает, что в этом случае бoльшее число людей были бы склонны к сопротивлению, бегству, уходу в подполье[6]. И хотя большинство наверняка погибло бы, но в целом жертв было бы меньше. Важно и другое: еврейское движение Сопротивления могло быть более эффективным, и нацистам был бы нанесен больший ущерб.
Что касается международной общественности, реакции которой опасались нацисты, то и она долгое время не принимала информацию, поступавшую из оккупированной Европы. Это относилось, увы, и к правительствам стран антигитлеровской коалиции. Конечно, их позиция объяснялась в первую голову политико-стратегическими соображениями – нежеланием отвлекаться на «второстепенные» для хода и результатов войны вопросы и лить воду на мельницу нацистской пропаганды, утверждавшей, что война ведется союзниками «в интересах евреев» (последнее диктовалось и оглядкой на распространенные в собственных тылах, особенно в Соединенных Штатах Америки, антиеврейские настроения). Но нельзя не учитывать и то, что сообщения о тотальном геноциде не укладывались в привычные для западного человека представления о ведении войны. Информация не соответствовала и распространенному представлению о немцах как народе «цивилизованном» и «культурном». Поэтому, например, в английских правительственных кругах долгое время не хотели верить поступавшим из Польши (от командования подпольной Армии Крайовой и делегатуры польского эмигрантского правительства в Лондоне) сообщениям об истреблении евреев в газовых камерах. В Министерстве иностранных дел, Министерстве информации, спецслужбах считали информацию ненадежной, преувеличенной, «пропагандой со стороны страдающего народа». По указанной причине польское эмигрантское правительство с середины 1942 года стало даже занижать данные о числе жертв, поступавшие к нему от представителей подполья.
Норберт Вальхайм, один из руководителей молодежных организаций Германии.
И в американских правительственных кругах (Госдепартаменте, Министерстве обороны и пр.) расценивали сообщения о массовом уничтожении евреев в Европе как «преувеличенные», «продукты фантазии». Главный обвинитель от США на Нюрнбергском процессе Р.Х. Джексон в 1946 году признал: «Я был одним из тех, кто в течение этой войны подозрительно и скептически выслушивал большинство рассказов о самых ужасающих зверствах»[7].
Эта реакция вполне совпадала с умонастроением «человека с улицы». По данным опроса общественного мнения, проведенного в начале 1943 года, более половины американцев не верило, что немцы умышленно умерщвляют евреев. Другой опрос, через полтора с лишним года, показал: большинство американцев считают, что убито не более 100 тыс. человек.
О чем говорить, если и после войны многие американцы не хотели верить рассказам вернувшихся из Европы солдат и офицеров о том, что те видели в освобожденных ими немецких лагерях. Так же было и в Англии – сотрудники Министерства иностранных дел, например, не поверили руководителю Комитета британских спецслужб лорду Кавендишу-Бентинку, когда тот, выступая перед ними в конце 1945 года, сообщил, что в нацистских лагерях убиты миллионы людей.
Не составляли исключения и еврейские организации и учреждения. Их руководители долгое время отказывались верить информации о происходившем на территориях Польши и Советского Союза даже от собственных представителей. Они считали ее «неоправданно пессимистичной» и вредной, порождающей уныние и отчаяние. Характерный пример: когда в июне 1944 года секретарь сальвадорского консульства в Берне Жорж Мантелло (Георг Мандель) представил собранию швейцарских раввинов показания четырех беглецов из Освенцима и отчет о судьбе депортированных венгерских евреев, документы вызвали не только шок, но и, по крайней мере на первых порах, нежелание верить[8].
Руководство Еврейского агентства для Палестины, в том числе Бен-Гурион и председатель Комитета по спасению евреев Европы Ицхак Гринбаум, тоже сомневалось в правдивости сообщений о массовых убийствах («какие-то несчастья, вероятно, имели место, но число жертв преувеличено безмерно»). Еврейская пресса в Эрец Исроэл выступала против «распространителей слухов», упрекая информационные агентства и корреспондентов в том, что те «соревнуются в передаче ужасающих историй и леденящих сердце подробностей». Даже печатая «тревожные сообщения», редакторы газет дистанцировались от них. Только после прибытия в ноябре 1942 года группы репатриантов из 78 человек, в том числе 69 жителей Эрец Исроэл, настроение изменилось[9]. Рассказы очевидцев убедили наконец руководство ишува в реальности геноцида, однако и после этого оно сомневалось в возможности убедить в этом американское еврейство.
Подчас отказывались верить и немецкие евреи-эмигранты, еле успевшие унести ноги от нацистов и, казалось, не имевшие на их счет никаких иллюзий. Так, например, Ханна Арендт вспоминала: «Мой муж и я, собственно, всегда считали, что эта банда способна на все. Однако в такое (т. е. в тотальный геноцид. – С. М.) мы не верили, в том числе и потому, что это противоречило всем военным надобностям и потребностям… Да, это был шок… как будто перед нами открылась бездна… Тут произошло нечто, к чему мы не были готовы»[10].
И, наконец, о реакции населения рейха. Большинство немцев, как известно, одобрительно или равнодушно отнеслись к вытеснению евреев из немецкого общества, тем более что многие получили за их счет личные выгоды. Безучастно наблюдали они и за депортацией, не интересуясь дальнейшей судьбой этих людей – в годы войны у каждого хватало своих забот, тревог и горестей. Многие полагали, что «на «Востоке» депортированные пребывают в «трудовых лагерях» – в условиях, конечно, худших, нежели в Германии, но зато, по крайней мере, не страдая от бомбежек.
Р.Х. Джексон.
Постепенно, однако, стали просачиваться слухи о массовых расстрелах – их свидетелями, а то и участниками становились многие военнослужащие. Но полное уничтожение, осуществляемое индустриальными методами в специально созданных лагерях, оставалось пока тайной за семью печатями почти для всех, кроме непосредственно в нем задействованных. Причем, что следует подчеркнуть, независимо от взглядов, которых тот или иной немец придерживался. Психолог Михаэль Мюллер-Клаудиус осенью 1942 года в косвенной форме прозондировал отношение 61 старого члена НСДАП к «еврейскому вопросу» («что же нам все-таки делать с ним»). Две трети собеседников (42 человека) не пожелали говорить на эту тему, 13 высказались за создание для евреев собственного государства, 3 открыто поддержали право на уничтожение «чуждых рас», 3, напротив, осудили политику режима. Но – «в осуществление на деле права на расово мотивированное уничтожение, которое уже идет, очевидным образом не верил ни один из опрошенных»[11].
Даже люди антинацистски настроенные отказывались, например, верить в существование газовых камер. Журналистка Урсула фон Кардорф, которая с конца 1942 года заносила в дневник слухи об «истреблении» евреев, прочитав в декабре 1944 года в одной из швейцарских газет описание этих камер и крематориев, воскликнула: «Этого просто не может быть; столь зверски не могут действовать самые жестокие фанатики»[12].
Во многих случаях немцы не желали верить даже свидетельствам очевидцев. Адольф Диамант из Франкфурта-на-Майне недавно вспомнил в газете «Юдише Альгемайне»: когда в мае 1945 года, после пребывание в лодзинском гетто и Освенциме, он вернулся в родной Хемниц и обратился за медпомощью в местную больницу, его рассказ о пережитом был встречен там с явным недоверием. Врач осведомился, не был ли он когда-либо засыпан развалинами и не имел ли каких-то иных травм головы. «Я понял, что они считают меня сумасшедшим»[13].
Особенно невыносимо было связывать такую информацию с судьбой родных, друзей, знакомых. Известная антифашистка Рут Андреас-Фридрих занесла в дневник: «Могли ли бы мы жить дальше, если бы осознали, что наша мать или наш брат, наша подруга или возлюбленный далеко от нас в невыносимых страданиях были замучены до смерти?»[14] Люди хотели жить, и не только существовать физически, но жить полной жизнью со всеми ее радостями: смеяться, влюбляться, слушать музыку, писать стихи. А все это было бы невозможно, если не отвлекаться мысленно от того, что происходило вокруг.
Если даже порядочные, не лишенные моральных ориентиров немцы временами испытывали желание не видеть и не слышать, гнали от себя мысль о непоправимой вовлеченности своего народа в нечто чудовищное, что уж говорить о тех – а их было гораздо больше – кому это помогало избавиться от чувства ответственности за злодеяния режима, который они активно или пассивно поддерживали.
Подводя итоги, повторим: да, представить себе в полном объеме масштабы и способы геноцида было действительно трудно. Ибо он был во всех отношениях явлением неслыханным, беспрецедентным. Известный нидерландский историк Луис де Ионг пишет: «Холокост... превосходил возможности воображения большинства людей… Что… тысячи, миллионы мужчин, женщин, детей, старых и молодых, здоровых и немощных могут быть убиты… индустриально, так сказать, истреблены как вредные насекомые – такое представление выходило за рамки постижимого для человека. Происшедшее было настолько ужасающим, что инстинктивная и вполне естественная реакция большинства людей выражалась словами: “Этого не может быть!”»[15] Патриарх современной немецкой историографии Ганс Моммзен, со своей стороны, добавляет: «Возможно, что “нормальная” реакция на столь неслыханно ужасное… и состоит в вытеснении, в нежелании допустить возможность такого…»[16] А профессор Вольфганг Бенц, руководитель берлинского Центра по изучению антисемитизма, считает, что «невероятность сообщений о массовом умерщвлении евреев представляла собой, возможно, даже большее препятствие их распространению, нежели официально предписанное сохранение тайны»[17]. Что касается применявшихся нацистами методов целенаправленной дезинформации, то они, как отмечает Лакёр, сами по себе, без описанных психологических предпосылок, не могли бы привести к такой дезориентации жертв, собственного населения и противника[18].
Нацисты знали и учитывали эту особенность человеческой психики. В одном из докладов, представленных министру по делам оккупированных восточных территорий Розенбергу в 1943 году и сообщавшем об уничтожении 5 тыс. евреев, говорилось: «Представим себе, что случится, если эти события станут известны и будут использованы другой стороной. Скорее всего, распространение информации не имело бы никаких последствий. Люди, услышавшие и прочитавшие про это, просто были бы не готовы во все это поверить»[19]. По свидетельству узников Освенцима, эсэсовские палачи, развлекаясь, бросали своим жертвам: даже если кто-то из вас уцелеет и захочет рассказать об испытанном, никто вам не поверит[20].
* * *
Известная фраза чеховского персонажа – «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» – стала формулой самоуверенного невежества. Со временем, однако, она приобрела и иной оттенок – наивного, чтобы не сказать сильнее, оптимизма. ХХ век – «век-волкодав» – доказал, что все может быть – и всегда.
Уже в процессе подготовки этого материала пришло печальное известие о том, что 23 марта многолетний автор нашего журнала, известный историк Самсон Абрамович Мадиевский скончался. Он родился в 1931 году в семье потомственных раввинов, до 1996 года жил в Кишиневе, где защитил докторскую диссертацию и стал автором большого количества научных работ. Последние годы жизни С.А. Мадиевского прошли в Аахене (Германия). Редакция «Лехаима» соболезнует родным и близким историка.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru
[1] Laqueur W.
Was niemand wissen wollte. Die Unterdruckung der
Nachrichten uber Hitlers «Endlosung».
[2] Ibid., s. 183.
[3] Ibid.
[4] Ibid.
[5] Reuband K. – H. Zwischen Ignoranz, Wissen und Nicht-glauben-Wollen. – Uberleben im Untergrund. Hilfe fur Juden in Deutschland 1941–1945. Hrsg. von B.Kosmala, C. Schoppmann. Berlin, 2002. S. 47–48.
[6] Laqueur W. Op. cit., S. 193, 194, 247, 257, 258. Эта оценка созвучна освенцимским размышлениям польского писателя Тадеуша Боровского: «Ведь это именно надежда заставляет людей апатично входить в газовые камеры, не рисковать… Никогда в истории человечества надежда… не творила столько зла, сколько в этой войне, в этом лагере… Не знаю, переживем ли мы, но я хотел бы, чтобы мы когда-нибудь сумели называть вещи их настоящими именами, как это надлежит людям отважным» (Цит. по: Юзовский Ю. Польский дневник. / Новый мир, 1966, № 2, с. 187).
[7] The Trial of German Major War
Criminals by The International Military Tribunal sitting at
[8] Kranzler D. The Man who Stopped the Trains to
[9] Нацисты обменяли этих людей на такое же число граждан рейха, оказавшихся на подконтрольных союзникам территориях.
[10] Zur Person. Portraits in Frage und Antwort. Hrsg. von
G. Gaus. Munchen, 1964. S. 24.
[11] Muller-Claudius
M. Der Antisemitismus und das deutsche Verhangnis.
[12]
[13] Judische Allgemeine, 27. Juli 2006.
[14] Andreas-Friedrich
R. Schauplatz
[15] Jong L.,
de. The
[16] Mommsen H. Was haben die Deutschen vom Volkermord an
die Juden gewusst? – Die Judenpogrom 1938. Von der
«Reichskristallnacht» zum Volkermord. Hrsg. von W.H.
Pehle.
[17] Benz W. Reaktionen auf die
Verfolgung der Juden und der Holocaust in Deutschland vor und nach 1945. – Aus Politik und Zeitgeschichte, 1–2, 1992. S. 26.
[18] Laqueur W. Op. cit., s. 247.
[19] Nazi Conspiracy and
Aggression. Offis of
[20] Орон Я. Скорбь познания. Вопросы преподавания истории Катастрофы и геноцида. Открытый университет Израиля. Б.м., 2005, с. 29.