[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2007 СИВАН 5767 – 6 (182)
«Дело враЧей»: взглЯд с Запада
Борис Клейн
Один из наиболее драматических сюжетов в послевоенной истории СССР – «дело врачей» уже несколько десятилетий находится в центре внимания исследователей. Но даже спустя полвека мы не можем с уверенностью сказать, что тема эта исчерпана.. Не раз я приходил к мысли, что для более полного раскрытия этого дела недостаточно одних российских источников. Правильность этого предположения подтвердилась, когда мне удалось получить доступ к архивным документам, отложившимся в хранилищах США. В поле моего зрения вошли сведения американской разведки, экспертные заключения об антисемитизме в СССР, переписка Госдепартамента с посольством США в Москве и представительствами Америки в других странах, соответствующие резолюции обеих палат конгресса США и др. Эти новые источники позволили впервые представить «дело врачей» в широком международном контексте и связать его с достигшей своего апогея «холодной войной». Здесь, на мой взгляд, и находится ключ к пониманию трагических событий 1952–1953 годов как одного из переломных моментов эпохи.
Портрет Дж. Кеннана.
5 мая 1952 года в Москву прибыл вновь назначенный американский посол Джордж Кеннан. Летом, читаем в его мемуарах, над советской столицей явно сгустилась атмосфера подозрений, неуверенности, страха. Какая-то мертвая тишина. Антиамериканская пропаганда велась все более яростно. «Мы, – писал Кеннан президенту Г. Трумэну 11 августа, – настолько отрезаны, стеснены запретами, и нас настолько игнорирует советское правительство, что это выглядит так, будто вообще прерваны дипломатические отношения»[1].
Инструкции, полученные послом перед его отъездом из Вашингтона, не исключали и такого поворота событий. Стратегия Америки к этому моменту исходила из необходимости усиливать экономическое и военное давление на коммунистические страны. Президент не видел смысла во встрече со Сталиным, так как тот ставил задачей добиться признания сложившихся сфер влияния – как в Восточной Европе, так и в других частях света. Это противоречило интересам США. Вместе с тем Трумэн считал, что нельзя допустить полную самоизоляцию Кремля, ибо тогда лидеры СССР, обладавшего атомным оружием, могли бы совершить опасные поступки. Послу было поручено заиметь на всякий случай и неформальные контакты на высоком уровне, в том числе со Сталиным. Об этом негласном поручении был поставлен в известность У. Черчилль, премьер-министр Англии.
В соответствии с этими указаниями Кеннан и начал действовать. Он напомнил о себе Б. Подцеробу, ответственному сотруднику МИДа, которого знал во время войны как начальника личной канцелярии В.М. Молотова, и пригласил его на встречу «за чашкой чая». Но неожиданно, субботним июльским утром, в приемную посольства проник неизвестный молодой русский, потребовавший встречи с послом. Бледный, взволнованный субъект заявил, что он – сын министра госбезопасности СССР. Его отца недавно посадили, семья страдает, и он сам в безвыходном положении. Примерно то же случилось и с несколькими его друзьями. Благодаря прежним связям они знают входы и выходы в Кремль. Если им дадут деньги и оружие, заверил незнакомец, они покончат с нынешним советским руководством. Не сомневаясь, что перед ним провокатор, Кеннан потребовал от него немедленно покинуть посольство. Через окно можно было видеть, как гостя подхватили и увели какие-то люди в штатском[2].
Много лет спустя мне удалось установить личность этого человека. Он солгал, выдавая себя за сына репрессированного министра МГБ Абакумова. В действительности это был Николай Яковлев, сын арестованного в феврале 1952 года за «вредительство» маршала артиллерии Николая Яковлева. Конечно, Яковлев-сын не мог бы проникнуть в помещение американского посольства без ведома советских органов безопасности, задание которых он и выполнил. Но его тогда не отпустили, а оставили под стражей (он вышел на свободу позднее, по амнистии 1954 года). Возможно, что МГБ придержало его как будущего «свидетеля» против американских дипломатов, которым, одновременно с «врачами-убийцами», уготовили бы роль обвиняемых на предстоявших политических процессах в Москве.
В своих мемуарах Джордж Кеннан расценивает вышеописанную провокацию в посольстве как реакцию Сталина на попытки нащупать неофициальные каналы в советских верхах. Могли возникнуть подозрения, что он, Кеннан, ищет там связи с оппозиционными элементами. И это в момент, когда среди членов правительства США шли разговоры об «освобождении» порабощенных Советами стран. Посол без сомнения оказался в опасности.
26 сентября 1952 года в «Правде» появилась редакционная статья, в которой сообщалось, что американский посол, прилетевший в Западный Берлин из Москвы, сделал клеветническое заявление для прессы и показал себя лжецом и заклятым врагом СССР. Кеннан сравнил положение американцев в Москве с той ситуацией, в которой он находился в Германии в 1941–1942 годах, когда он был интернирован нацистами. В итоге посол был объявлен «персоной нон грата», ему даже не разрешили лично вывезти из посольства свою жену и детей.
Есть смысл сопоставить эти факты с содержанием ряда конфиденциальных документов. 18 декабря 1952 года замминистра обороны США В.С. Фостер обратился к Совету психологической стратегии при президенте (СПС) с письмом, в котором говорилось, что разведка нащупала по ряду направлений «болевые точки» СССР. Стало ясно, какие конкретно акции США за последние полтора года затронули чувствительные места коммунистической системы. Как отмечалось в секретном отчете разведки «Советская уязвимость», две акции вызвали особенно острую реакцию советских властей. Во-первых, это принятый конгрессом в октябре 1951 года закон, согласно которому выделялось до 100 млн долларов на поддержку тех выходцев (перебежчиков) из коммунистических стран, которые пожелают участвовать в действиях вооруженных сил НАТО или в обеспечении безопасности США. Во-вторых, это предвыборная речь Д. Эйзенхауэра 25 августа 1952 года, в которой он призвал к полному «освобождению» всех советских стран-сателлитов.
Ответом Москвы стали дипломатические шаги, бурные протесты, мощная пропаганда ненависти к США, призывы к населению усилить «бдительность» – и на этом фоне шквал «шпионских процессов» в Восточной Европе. Выражая озабоченность Кремля, «Правда» 29 августа 1952 года предупредила, что такая установка США может продиктовать Советскому Союзу «военное решение».
Д. Эйзенхауэр.
Таким образом, со второй половины 1951 года нарастало обострение «холодной войны». Растущая наступательность американской внешней политики была встречена усилением антизападного репрессивного курса внутри советского блока. Можно предположить, что это и определило выбор времени для фабрикации «дела врачей» и придания ему максимальной огласки.
Главной мишенью Сталина были США. Советский диктатор тоже вел психологическую войну и, подобно своему противнику, искал наиболее уязвимые места, чтобы нанести удар. Судя по тому, какой оборот приняли события, он рассчитывал, что Америка окажется наиболее чувствительной в «еврейском вопросе».
На сталинской «кухне» расправ обычно варилось не одно, а несколько «острых блюд». По мнению Ж.А. Медведева (разделяемому и рядом других российских исследователей), признаки интереса к провокации против врачей появились в Кремле с лета 1951 года. Но в течение примерно года шло накопление тайных обвинительных материалов, а следствия по делу в прямом смысле слова еще не велось. К осени же 1952 года к Сталину поступила экспертиза с заключением о «вредительском лечении», определился и сионистский, и «шпионско-диверсионный» уклон дела. В ноябре – декабре были даны санкции на аресты десятков медиков[3].
Сообщение ТАСС, переданное 13 января 1953 года по радио из Москвы, было воспринято в Вашингтоне как чрезвычайное событие. Первый по времени документ, подготовленный СПС, начинался так: «Сегодня в обзоре международных новостей Си-би-эс содержалось изложение передачи московского радио о том, что 9 советских врачей арестованы за участие в медицинском заговоре, созданном для ликвидации ключевого аппарата в советской иерархии. Еще неясно, все ли врачи евреи, но их достаточно, чтобы заговор был объявлен антикоммунистическим, буржуазным, сионистским, националистическим. Ясно, что в обвинении проступают сильные антисемитские ноты». Такое публичное признание, говорилось далее, по сути подтверждает, что в верхах советской иерархии появилась трещина[4].
На следующий день, 14 января, в Вашингтоне было созвано авторитетное секретное совещание для обсуждения «дела девяти московских докторов и других аспектов советского антисемитизма». Об интенсивности работы вокруг этого дела свидетельствует подготовка четырех меморандумов.
Судя по их содержанию, в американских верхах складывалось мнение, что сообщение о заговоре в Москве сделано для русских, но с расчетом на реакцию во всем мире. Это может быть началом радикальной чистки, наподобие чисток в СССР 1930-х годов, с использованием антисемитских приемов гитлеровского режима. Вполне возможно, Сталин намерен ликвидировать более молодых и властолюбивых политиков из своего окружения, например Л.П. Берию. Налицо самый глубокий прорыв в политическом противостоянии США и нынешнего советского режима.
Соответствующие материалы были направлены ближайшему окружению вновь избранного президента – республиканца Д. Эйзенхауэра.
14 января в Госдепартамент поступила депеша поверенного в делах США в Москве Дж. Бима. Обвинение нескольких докторов в террористической деятельности, писал он, напоминает методы 1930-х годов. Нельзя полностью исключить, что имел место какой-то вид тайной деятельности. Но также можно утверждать, что «заговор» – фабрикация правящей группы, хладнокровно рассчитанная на достижение определенных политических целей. Советские власти воспользовались ситуацией, чтобы дать новый толчок антиамериканской кампании через атаку на «Джойнт», связанный с США и Британией. Доктор Шимелиович – главврач Боткинской больницы, где лечились от серьезных заболеваний иностранные дипломаты. Михоэлс как председатель ЕАК жаловался на антисемитские элементы советской политики. Он умер в 1948 году при странных обстоятельствах. Предупреждение ТАСС, что следствие скоро завершится, плюс недавний пражский прецедент («еврейский элемент в недавних пражских процессах») могут предвещать и здесь в ближайшем будущем показательные процессы[5].
Что имел в виду автор депеши под «недавним пражским прецедентом»?
Как отмечалось выше, в октябре 1951 года конгресс США принял акт об ассигновании значительной суммы на «подрывную» работу против соцлагеря. Месяц спустя, 11 ноября, в Прагу тайно прибыл А.И. Микоян, доставивший К. Готвальду письмо Сталина, в котором тот, со ссылкой на подтасованные улики, настаивал на немедленном аресте генерального секретаря компартии Р. Сланского. Под наблюдением московских уполномоченных МГБ развернулась кампания по разоблачению его связей с «международным сионизмом». В ноябре – декабре 1952 года в Праге состоялся процесс, на котором из 14 подсудимых 11, включая Сланского, были евреями. Всем им вынесли смертные приговоры, приведенные в исполнение.
Таков был первый ответ Кремля на попытку поставить под вопрос стабильность в сфере его господства. «Дело врачей», как верно подмечал американский дипломат, могло означать следующую стадию ужесточения государственного террора.
Несмотря на неопределенность в оценках происходящего в Кремле, в США готовилась ответная радикальная инициатива, которую можно назвать «планом отстранения Сталина». Существо этого плана было изложено 16 января 1953 года в секретном меморандуме для директора СПС Моргана его помощником Тэйлором. «Дело врачей» сфокусировало внимание западных стран на наиболее одиозных чертах коммунистического общества. Настало время переходить в решительное контрнаступление, организовав «кампанию ненависти к коммунизму». Центральное место в ней должны занять акции, направленные лично против Сталина. «Медицинский заговор», говорилось далее, содержит (с западной точки зрения) бредовые элементы. Они могут быть использованы для дискредитации самого диктатора, потерявшего рассудок. Таким образом, ситуация в СССР создает благоприятную атмосферу для реализации «плана по отстранению Сталина от власти» («Plan for Stalin’s passing from power»). В систему намеченных мероприятий входило использование возможностей разведки, мобилизация мировой печати, проведение демонстраций перед советскими посольствами, заявления медиков и т. д. Вслед за этим предстояло провести «инсценированное разбирательство о безумии» («a mock insanity hearing») перед международной комиссией психиатров, которая вынесет решение, что Сталин является сумасшедшим.
Однако 19 января в Вашингтоне появилась строго секретная информация, которая, как можно заключить, сделала неактуальной по сути уже начавшуюся операцию. Ответственный сотрудник СПС Норберг предостерег от изображения Сталина безумным. Получены данные, что Черчилль одобряет проведение в ближайшее время встречи Черчилль – Эйзенхауэр – Сталин, и если новая администрация США разделяет этот подход, то она будет не в состоянии преподнести публике итоги этой встречи, если сама до этого объявит одного из ее участников сумасшедшим.
Р. Сланский в зале суда.
Почему британский премьер-министр настаивал на ускорении «встречи в верхах»? Спустя неделю после сообщения ТАСС не было ясности в оценке мотивов и последствий «дела врачей». Очевидно, британский лидер не видел иного способа снять нараставшее напряжение. Позднее он написал Д. Эйзенхауэру, что ничто не произвело на него такого впечатления, как история врачей.
Между тем после взрыва 9 февраля бомбы в советском посольстве в Тель-Авиве СССР разорвал отношения с Израилем. Дополнительный свет на сложную обстановку проливает составленный 19 февраля в Вашингтоне секретный аналитический обзор СПС «Международная еврейская реакция на советские преследования». В нем сделан был важный вывод, что разные направления в еврействе будут стремиться к объединению, чтобы дать отпор антисемитским преследованиям. Многие люди еврейского происхождения, которые не считали себя евреями, будут втянуты в борьбу, как то происходило во времена нацизма. Разбросанные по разным странам, они составляют большой силовой потенциал. Такова реальная перспектива, но пока, отмечалось в документе, политическую сцену заняли крайние силы: «Мы можем прогнозировать покушения на дипломатов Советов и их сателлитов. Велика вероятность того, что в следующем месяце будет совершено нападение на г-на Вышинского. Вопрос: что предпринять Соединенным Штатам?»[6].
«Следующим месяцем» был март, когда в Нью-Йорке намечалась сессия Генеральной Ассамблеи ООН, предположительно с участием министра иностранных дел СССР А.Я. Вышинского. Покушение на него, если оно планировалось, могло стать ответом на приговор предстоявшего в Москве судилища над врачами.
В США, как и в других странах Запада, усиливались протесты. 12 февраля к Эйзенхауэру обратились 49 видных американцев, в их числе Элеонора Рузвельт, с призывом публично выступить в защиту трех миллионов советских евреев, которым грозит развязываемая коммунистами физическая расправа. «Во время гитлеровского господства, – говорилось в обращении, – цивилизованный мир, застигнутый врасплох, неспособный поверить, что массовое истребление может стать реальной целью, мало что сделал, чтобы остановить его. Сегодня, памятуя об этом ужасном опыте, мы не имеем никаких оправданий для промедления».
Подобные факты иногда получают завышенную оценку со стороны ученых. Едва ли прав, например, Г.В. Костырченко, утверждая, что «суммарный протестный пресс» стал одним из факторов, заставивших Сталина «одуматься и притормозить им же начатую антиеврейскую акцию». По мнению исследователя, «дело врачей» стало самым тяжким поражением Сталина за всю его карьеру. Он будто бы осознал это и увидел бесперспективность своей авантюры, когда почувствовал негативную реакцию ближайшего окружения и ощутил бурную реакцию Запада на антисемитский подтекст советской пропаганды[7].
Все это не более чем спекуляции. Нет сколько-нибудь достоверных свидетельств «негативной реакции» сталинского окружения на преследование врачей, это уже потом выстраивалась «оппозиция» вождю. Сталин не только не осознал бесперспективность «дела врачей», но, наоборот, санкционировал его расширение и, судя по его резолюциям на протоколах, давал прямые указания, каких обвиняемых судить открыто, а каких на закрытом процессе[8].
Что же касается «протестного пресса», то как раз на примере судьбы резолюций, внесенных в конгресс, можно ощутить неоднозначность позиции, занятой правящими кругами США. Первыми по времени были внесенные в сенат 16 февраля проекты резолюций сенатора Хендриксона и сенатора Мэррей. Оба они проводили параллель между коммунистическим и нацистским антисемитизмом, добиваясь не только осуждения этой практики, но и принятия правительством США срочных мер. 17 февраля проекты были направлены на заключение Госсекретарю США Д.Ф. Даллесу. 21 февраля последовал ответ: Госдепартамент не хотел бы принятия резолюций в их нынешней форме. В таком виде, как они внесены, резолюции воспрепятствуют американским усилиям по установлению мира на Ближнем Востоке. Следует осудить преследования не только евреев, но и вообще всех меньшинств[9].
Э. Рузвельт.
Такой же холодный прием со стороны Даллеса встретили проекты, внесенные в палату представителей 23 и 26 февраля. Соответственными были и инструкции Госдепартамента, направленные послам в шести арабских странах, а также в Тель-Авиве, Анкаре, Париже и Лондоне. Подчеркивалось, что дебаты в ООН нужно будет направить в более широкий контекст осуждения коммунистического полицейского государства. Госдепартамент хочет избежать ситуации, при которой антисемитизм или антисионизм окажется основным мотивом прений.
Здесь не место давать общую оценку политики Даллеса, но его реакция на «дело врачей» говорит за себя. Вместе с тем Д. Эйзенхауэр в одном из выступлений весьма резко осудил «дикий антисемитизм», бушующий за железным занавесом.
Окончательно позиция президента определилась только к концу февраля. Об этом в своих в воспоминаниях пишет сам Эйзенхауэр:
Накануне моего вступления в должность Сталин намекнул в одном из своих редких интервью, что он хотел бы встретиться со мною... Я не был уверен, может ли принести что-нибудь полезное встреча с таким человеком. Тем не менее на пресс– конференции 25 февраля, когда один из репортеров задал вопрос, соглашусь ли я покинуть Соединенные Штаты, чтобы встретиться со Сталиным, мой ответ был таким: «Я готов встретиться с кем угодно и где угодно, если при этом, на мой взгляд, будет малейший шанс сделать что-нибудь хорошее и коль скоро это отвечало бы тому, чего американский народ ожидает от своего главы исполнительной власти»[10].
Митинг в поддержку Юлиуса и Этель Розенберг, которые были обвинены в шпионаже в пользу Советского Союза и приговорены к смертной казни.
США. 1953 год.
Иными словами, приняты были в расчет главные приоритеты американской политики. Следует отметить: президент дал согласие на встречу, не выдвинув Сталину каких-либо предварительных условий. Не только об «освобождении» угнетенных народов Восточной Европы, но даже о вызволении из застенков безвинно посаженных врачей не было сказано ни одного слова.
«Дело врачей» осталось незавершенным, и при нынешнем состоянии источников суждения о его возможном исходе не выйдут за пределы гипотез. Одна из них – намерение провести депортацию евреев. Высказываются противоположные мнения по этому вопросу. Сколь упорно одни настаивают, что такая акция была назначена, столь же категорически другие объявляют ее ничем не подтвержденным вымыслом. Не вступая в эту полемику, сделаю несколько важных для нашего анализа замечаний. Депортации евреев – в составе других репрессированных национальностей – уже проводились в 1939–1941 годах с присоединенных к СССР западных территорий. Нет никаких гарантий, что этот прецедент не мог повториться и в 1953 году, хотя бы и под каким-то формально нейтральным прикрытием, будь то очищение городов от тунеядцев, получателей «нетрудовых доходов» или кого-то еще. Одно в этой связи не подлежит сомнению: «дело врачей» сфабриковано было с таким расчетом, чтобы призрак депортации евреев нависал как все более реальная угроза. И тревожный сигнал был воспринят на Западе.
Взращенное на почве партийно-государственного антисемитизма, это дело отличалось от других подобных ему расчетом на внезапный внешнеполитический эффект. Оно сразу же, в течение одного дня 13 января, выдвинулось на авансцену мировой политики. Такова и была, очевидно, его изначальная цель: показать противнику, как далеко готов пойти Сталин, отстаивая сферу своего владычества.
Советская пропаганда дала понять Западу, что не одни кремлевские врачи, но и все советские евреи, объявленные вражеской агентурой, превращаются в заложников сталинского режима, от которого теперь и зависит их судьба.
Вскоре обнаружилось и другое. При почти единодушном осуждении антисемитизма в СССР правящие круги западных стран не проявили готовности оказать такое политическое давление на Кремль, чтобы побудить его к прекращению явно провокационного дела или хотя бы к смягчению участи узников. К середине февраля в Кремле могло появиться ощущение, что Запад склонен к поиску компромисса. А после 25 февраля на этот счет появилась уверенность.
Таким образом, прямое использование советским руководством антисемитизма для обострения «холодной войны» явилось неожиданностью для стран Запада, и возмущенная реакция западной общественности не была подкреплена адекватными правительственными мерами. В результате Сталин имел полную свободу действий в разворачивании «дела врачей», пока его смерть не положила конец этой провокации с непредсказуемо тяжелыми последствиями.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru