[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2007 СИВАН 5767 – 6 (182)
Бомба Советского мира
Юлия Качалкина
Семитство отечественного концептуализма – одна из загадок нашего художественного процесса. Никто никогда специально не говорит о том, что подавляющее число художников-концептуалистов – евреи, однако это так.
Паспорт. О. Рабин. 1972 год.
По какой-то причине художественный мир, построенный на смещениях, искажениях, условностях, мир, пользующийся всеми доступными средствами повествования других искусств, – мир-пожиратель, мир-протей, – именно он привлекает евреев более, нежели представителей других рас. И дело не в том, что концептуалистам, вероятно, легче всего цитировать символы еврейской культуры и при этом не впадать в банальность – подпускать доброй иронии, обычно недопустимой в традиционном еврейском искусстве. Дело в том, что концептуализм для многих художников-евреев в последние три-четыре десятилетия стал эквивалентом литературы. И литературы по большей части мемуарной – в меру сентиментальной, в меру жесткой, в меру ограниченной сроком жизни своих создателей.
Первая московская персональная выставка Рабиных-Кропивницких, прошедшая в марте – апреле в Музее личных коллекций на Волхонке – верное тому подтверждение.
Оскар Рабин, Александр Рабин и Валентина Кропивницкая – вот три кита экспозиции, весьма небольшой, но весьма показательной. Занявшей всего два этажа музея, однако охватившей почти три десятилетия творчества художников. История семьи Рабиных-Кропивницких похожа на истории сотен их современников и соотечественников: конец 70-х, чуть больше десятилетия прошло со знаменитого хрущевского разгона формалистов на выставке в Манеже, выезды за границу приравниваются к латентной измене родине, а Лианозово – еще простая столичная окраина, одна из многих. В 1978 году Оскар Рабин и Валентина Кропивницкая – дочь знаменитого художника Евгения Кропивницкого, под крышей дома которого звучали первые стихи Генриха Сапгира, Игоря Холина, Всеволода Некрасова, Яна Сатуновского и многих-многих других будущих легенд самиздата, – выезжают за границу, во Францию. Во время этой туристической поездки Указом Президиума Верховного Совета СССР Оскара Рабина лишают советского гражданства. Восстановлено оно будет лишь в начале нового тысячелетия – в январе 2006 года, когда ему вручат российский паспорт нового образца.
…И Рабин незамедлительно напишет полотно – пародию на сам феномен паспорта, картину-насмешку. На ней Рабин кропотливо скопирует разворот собственного новообретенного паспорта, но скопирует его так, что фальшивка окажется вернее оригинала: в ней указана причина смерти – «Воля Б-жия». Ничего личного, никакой явной, уловимой обиды за годы изгнания – просто художник выигрывает у своих уничтожителей козырной картой высшей силы. Сильнее и в то же время абстрактнее Воли Б-жьей и правда не найти аргумента.
О. Рабин. Вертолет. 1958 год.
По замечанию самого Оскара Рабина, годы, проведенные им в Париже, где он с семьей живет до сих пор, были самыми плодотворными. Написаны его знаменитая картина «Кладбище имени Леонардо да Винчи» (1994, ныне находится в собрании Марка Курцера в Москве, любезно предоставлена для выставки), «Натюрморт с мацой» (2002) и «Семья священника» (2006). В этих работах уже нет подражания Гогену, уже не преследуют автора пейзажи ночного города с кошачьим прищуром переулков, похожего не на Москву (хоть Рабин и надписывает везде «Лианозово, Лианозово, Лианозово…»), но на любой город мира. А точнее – город после мира, город, разрушенный какой-то никем не учтенной, но самой страшной войной. После нее не осталось людей, кроме Христа, напоминающего… американскую статую Свободы, чей терновый венец повернут шипами наружу. Остались только волки-собаки, бегающие стаями по улицам, кошки на крышах, утыканных антеннами, да редкие, в духе Куинджи выписанные яркие огоньки окон. Выколотые на темном темени комендантского часа. Всегда какие-то незаконные в империи мрака и одиночества.
Создается впечатление, что ранние картины Оскара Рабина 1950–1960-х годов – «Вертолет», «Королевство Лианозово», «Новые дома с синим небом» – свидетельство гибели целой страны. И – рисуя остатки былой жизни, обрывки газет, осколки бутылок, денежные купюры, даже пищевые отходы, – Рабин то ли оправдывает жизнь до гибели, то ли торжествует над ней. В эмоции художника разобраться непросто. Потому что, с одной стороны, хохма с десятирублевой денежкой, размером с полотно (Энди Уорхолл мог легко фотокопировать дензнак, вместо того, чтобы перерисовывать его. А вот Рабин перерисовал. Не удивишь нас поп-артом!). С другой – «Христос в Лианозово» (из собрания Владимира и Екатерины Семенихиных), не устоявший на ногах и севший под тяжестью подлежащего спасению мира. И в том, как Христос сидит, гораздо больше горечи и печали, чем в том, как он обычно бывает распят.
Рабин и сочувствует, и торжествует одновременно, отчего у зрителя возникает ощущение паники и невозможности выбрать точку зрения на описанную картиной ситуацию.
…Герой лучшего, пожалуй, романа Филипа К. Дика «Доктор смерть, или Как мы жили после бомбы» Бруно Блутгельд был любимым типом писателя – ученым-шизофреником. Гения физики преследовала навязчивая идея о собственной уродливости: ему казалось, что подкожные пятна на лице привлекают внимание всякого случайного прохожего. Серьезно задумываться над тем, были ли в действительности эти пятна или они только привиделись Блутгельду, разумеется, не стоит. Вы в любом случае ошибетесь и в любом случае будете правы. В том-то и прелесть прозы Дика: в ней одновременно может существовать до сотни моделей мира, каждая из которых по-своему верна и окончательна.
И в одном из этих миров пятна под кожей лица – единственный признак истинности иллюзий.
Иллюзии для Рабина – инструмент убеждения в уязвимости всего сущего. Недаром он спокойно и ответственно помещает изображения своих родных и друзей (и супруги Валентины Кропивницкой в их числе!) на могильные надгробия («Кладбище имени Леонардо да Винчи»). Символически хоронит их при жизни, вероятно исходя из кросс-религиозного постулата о том, что жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь.
Вопрос об этичности таких иллюзий – вопрос отдельный. Отвечать на него я не возьмусь.
О. Рабин. Кладбище имени Леонардо да Винчи № 2. 1994 год.
Не случайно и то, что первая персональная выставка Рабиных-Кропивницких – совместная. Естественно, картины висят не вперемешку, но делятся на три блока: Оскар Рабин на первом этаже (фундамент экспозиции), а Александр Рабин и Кропивницкая – на втором. Правда, есть на втором этаже одна-единственная картина Оскара Рабина. И как раз она завершает выставку, словно закольцовывает ее, являясь и комментарием к картинам Кропивницкой, и автокомментарием одновременно. Картина эта называется «Дом и сарайчик». Если встать к ней правым боком и посмотреть прямо перед собой, увидишь картину Кропивницкой «Дом и сарайчик на берегу реки». Картину Рабина (1992) от картины его жены (1986) отделяют шесть лет. На ней – копия картины Кропивницкой, только копия потусторонняя, точно Рабин побывал в придуманном Кропивницкой мире после всесокрушающей катастрофы. Пейзаж в принципе тот же. И расположение героев сохранено неизменным. Но вот цвет, свет, формы… все как будто умерло. И продолжает жить странной месмерической волей творца. В этой механистичности неживой жизни, в этой романтике, лишенной самой романтики, в обнаженном ничто чувствуешь и амбиции Рабина (он-то знает последнюю правду, он-то видел то, что было после катастрофы!), и в то же время его беспомощность изменить композицию уничтоженного мира. Ведь и влюбленные, положенные в могилу, останутся влюбленными, – как гласят нам фотографии с раскопок древней Вероны (Ромео и Джульетта) и Уэльса (Король Артур и Гвинневера). Так же и гармония картин Кропивницкой останется гармонией. Как ты ее ни выжигай черным цветом, как ни коллажируй.
В. Кропивницкая. Дом и сарайчик на берегу реки. 1986 год.
А. Рабин. Зеленая вода. 1994 год.
Кропивницкая в сравнении с Оскаром и Александром Рабиными несколько монотонна и однообразна. Каждая ее работа – часть одного большого полотна, повествующего о сказочной жизни какого-то заброшенного континента. Или даже целой планеты. Эти континент или планета не населены собаками и кошками, как у Оскара Рабина. Ими владеют чудесные, человекоподобные существа с мордочками оленей. Они сидят на берегу рек, обхватив руками колени, играют на дудочках, прячутся в лопухах, заглядывают в опустевшие дома. Так можно было бы в лучшие времена иллюстрировать «Улитку на склоне» братьев Стругацких или же «Необъятный двор» Клиффорда Саймака.
Между ними складываются отношения, они провоцируют зрителя на доверие. Они убедительны в своей доброте, хотя ничем это не подтверждают.
…Но Кропивницкая не придает им значения. Ни в одном названии картин нет и малого намека на то, кто эти существа. Зачем они.
Они – сама природа, сама живая жизнь.
Бомба советского мира, разорвавшаяся над евреями в прошлом веке, навсегда покалечила их. Превратила плавные линии в ломаные, настоящие расстояния – в условные, прямые перспективы – в обратные. Концептуализм стал выражением катастрофы народа, умевшего (и по сей день так!) верить в многообразие данного нам в ощущениях мира. В то, что за одну секунду могут создаться и существовать множество пространств и времен, проступающих одно в другом, но не приводящих друг друга к гибели.
Однако оленеголовым не место в переулках темного города.
И на предпоследней, выставленной в Музее личных коллекций картине Оскара Рабина «Семья священника» будет изображена газета, заголовок которой таков: «Советы доброго венеролога. Секс № 5…»
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru