[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2007 СИВАН 5767 – 6 (182)
Нытики и хохмаЧи, хохмаЧи и нытики
Стэнли Элкин
Окончание. Начало в № 5, 2007
Он направился в ресторан. Идти нужно было мимо «Нэшнела»; он увидел забитую машинами стоянку, и у него засосало под ложечкой. У витрины он остановился и, прижавшись лицом к стеклу, уставился на заполненные людьми проходы. Через толстое стекло он видел женщин, молча разгуливающих по магазину. Отступив на шаг, он прочитал плакат в витрине. Фрукты у меня дешевле, подумал он. А мясо по той же цене, практически по той же.
Он пошел дальше. Миновал знакомые магазины, перешел улицу и оказался у «Домашнего». Толкнул массивную стеклянную дверь, и гул голосов внезапно оглушил, как рев трубы. Нытики и хохмачи, подумал он. Хохмачи и нытики.
Кассирша встретила его улыбкой.
– Давненько вас не было видно, мистер Г. Мне говорили, будто вы на диете, – сказала она.
И она такая же, подумал он. Из этих, из хохмачей.
Он направился в глубь зала.
– Привет, Джейк! Как дела? – окликнули его из какой-то кабинки. – Садись с нами.
Он кивнул тем, кто его поприветствовал, и подставил стул к их столику, в проходе. Сев, он наклонился вперед, приподняв задние ножки стула так, чтобы официантка могла пройти. Так ему почему-то казалось, будто он здесь ненадолго, подскочил на минутку поздороваться или рассказать анекдот. Он понимал, в чем тут дело. Так сидят хохмачи. А остальные, те, кто, едва начав или заканчивая обед, теснились в кабинке, выглядели так, будто торчат здесь весь день.
– Ты такое пропустил, Джейк, – сказал ему один из мужчин. – В прошлую пятницу Трауб чуть было не заплатил, уже за счетом потянулся. Марголис, подтверди!
– Так все и было, Джейк. Чуть было не заплатил.
– Но в последний момент он так навалился на собственную руку, что сам ее и сломал.
Все присутствующие захохотали, а Гриншпан посмотрел на Трауба, который сидел, крохотный и беспомощный, между двумя верзилами. Трауб сконфуженно уставился в стакан с кока-колой.
– Да не переживай ты, Трауб, – сказал первый мужчина. – Всё мы знаем. У тебя все три дочки собрались замуж, и свадьбы у них одновременно. Вот ужас-то! У Трауба только один сын. И что ты думаешь, у него хватит совести жениться, чтобы Трауб мог раз в кои-то веки просто повеселиться на свадьбе? Нет, видите ли, не дорос еще. А вот до бар-мицвы – нате, пожалуйста, дорос, так ведь, Трауб? Вот поганец!
Гриншпан глядел на мужчин в кабинке и на обремененного дочерьми Трауба – казалось, он вот-вот заплачет. Хохмачи и нытики, подумал он. Везде одно и то же. За каждым столиком. Эти два рода людей, как два разных пола, вечно тянутся друг к другу. Разве станет страдалец, подумал Гриншпан, слушать чужие жалобы? И может ли хохмач хохмить насчет шутника? Только все это пустое, подумал он. Что шуточки, что горе. Пустое. Галдят себе, как птички на дереве. Но только попробуйте поймать их за руку. Да они за это убьют. Каждый день приходят сюда пообедать да погалдеть. Как ковбои по телевизору: те, прежде чем идти плясать, снимают ремень с кобурой.
Но все равно, подумал он, какими они прикидываются, такие они и есть. Им все без разницы. Они разве сыновей теряли? Да им в конечном счете даже на заработанные деньги плевать.
– Так я вам рассказывал, – сказал Марголис, – что этот тип из Торговой палаты сегодня снова приходил.
– И ко мне тоже, – сказал Пол Голд.
– Ты ему дал? – спросил Марголис.
– Нет, конечно.
– Джейк, а к тебе он уже подкатывал? Гони его в шею. Он хочет, чтобы мы платили за праздничные украшения. Знаете, эти ребята работают на тех типов, что делают бумажные цветы. Что они получают за оформление больших магазинов в центре – это просто фантастика. Мне об этом рассказывал мой родич со Стейт-стрит. А я ему: «Да кому нужна эта Торговая палата? Кому нужны на фонарных столбах корзины с пасхальными яйцами?»
– Особенно пока трюк с кольцом срабатывает, так, Марголис? – сказал Джо Фишер.
Марголис покосился на лацкан своего пиджака и только пожал плечами. Гриншпан удивился: как правило, жесты Марголиса были отнюдь не скромного свойства. Мужчины расхохотались. Трюк с кольцом придумал Марголис. «Стимулирует торговлю, – рассказывал он Гриншпану. – Куда до него “Зеленым маркам”»[1]. Гриншпан видел, как действует Марголис. Он стоял за витриной и ждал, пока какой-нибудь прохожий не остановится посмотреть на телевизор. Чтобы привлечь его внимание, Марголис стучал кольцом по стеклу. При этом он улыбался и что-нибудь говорил. Что – значения не имело: человек на улице его все равно не слышал. Гриншпан – он наблюдал за Марголисом – видел, как тот обернулся к нему и хитро усмехнулся, словно говоря: «Ну, гляди. Гляди, как я его сделаю». После чего, посмотрев на улицу, расплылся в улыбке и сказал: «Привет, шмок! Давай, заходи, сейчас я тебе кое-что продам. Правильно, кретин, давай, тычься своим сопливым носом в стекло, разглядывай, кто это с тобой беседует. И глаза рукой заслони. Ну и кретин! Давай, заходи, я тебе что-нибудь продам». И прохожий всегда заходил в магазин – узнать, что говорил ему Марголис. «Добрый вам день, сэр! – Марголис приветствовал его улыбкой. – Я вам пытался сказать, что модели, которую вы разглядывали, грош цена. А хотят за нее втридорога. Если бы хозяин узнал, что я все это вам рассказываю, он бы меня вон вышвырнул, да плевать я на него хотел. Мы все – люди рабочие. Пойдемте со мной в подсобку, я вам покажу настоящий аппарат».
Марголис прав. Кому нужна эта Торговая палата? Уж не хохмачам и не нытикам. Даже братьям Голд она не нужна. Тоже вот нытики. Гриншпан заметил, что за соседним столиком сидит второй брат. Близнецы, а на братьев даже не похожи. Им тоже не нужны бумажные цветы на фонарных столбах. Пол Голд обычно кричал брату: «Мистер Голд, будьте добры, покажите этому джентльмену что-нибудь классное». И они разыгрывали спектакль перед каким-нибудь седовласым старцем с масонским значком в петлице, говорили с сильным еврейским акцентом, отрывались на всю катушку. Гриншпан прямо-таки слышал, как старый джентльмен рассказывает своим дружкам из «Рыцарей Колумба»[2]: «Этот костюмчик мне подобрали два еврейчика с Пятьдесят третьей, совсем еще зеленые. Но надо отдать им должное – дело свое они знают».
Для них бизнес – игра, подумал Гриншпан. Игра для них даже важнее денег.
– Я вам рассказывал про двух детишек, которые пришли ко мне выбирать кольцо? – сказал Джо Фишер. – Ну вот, – продолжал он, – пришла ко мне парочка. Оба расфуфыренные. Юнец – настоящий менч[3]. По всему видать, в центре развлекались, в «Павлине», или еще где. Девочка, она, по-моему, из здешних. Я говорю ее приятелю – парнишка славный, студент видать, а так посмотришь, будто и бар-мицвы еще не проходил: «Есть у меня кольцо, только цены я вам не покажу. Выпишите мне чек на триста долларов, но только с ходу? Чтоб без оценщика? Чтоб без папиного одобрения? Так, сразу?» «Я должен кольцо посмотреть», – говорит. Тогда я прикрыл пальцем ценник на кольце, за которое сам отдал одиннадцать сотен. Серьезное колечко. Чтобы не ослепнуть, на него лучше через дымчатое стекло смотреть. Я серьезно, Пол, кольцо исключительное. На юбилей твоей жены я тебе скидку сделаю. Без шуток, кольцо исключительное. Ты подумай. С таким кольцом где угодно показаться не стыдно. Короче, этот юнец стоит как истукан, я уж думал, его парализовало. Напуган до смерти. Решил, раз за такую роскошь просят только триста долларов, что-то здесь нечисто. Его подружка начинает психовать, думает, парень ее сейчас что-то не то сделает, и ну головой трясти. Наконец он мне говорит, вы только послушайте что: «Я искал не такой крупный камень. И вообще, я хотел сапфир». Вы представляете? Нет, и не рассказывайте мне про покупателей. Я их как облупленных знаю.
– А что бы ты делал, если бы он сказал, что берет кольцо? – спросил Трауб.
– Да ты что, спятил? Да он больше пятерки за раз в жизни не тратил. У него это на лбу было написано. Думаешь, я не отличу парня, который решил прицениться, от настоящего клиента?
– Слушай, Джейк, – сказал Марголис, – а это там не твои кассирша с мясником?
Гриншпан обернулся. И увидел Шерли и Арнольда. Он их не заметил, когда вошел. Они сидели друг напротив друга – видать, тоже его не заметили, – и Шерли, облокотившись подбородком на руки, подалась к Арнольду. Выглядела она совсем молоденькой. Это его разозлило. Ну что за нелепость? Он же знает, что они встречаются. Ему-то что? Его это не касается. Но так вот, на людях… Он вспомнил лифчик Шерли на вешалке в уборной. Что за безответственность! Безответственный народ! Все они, и Арнольд с Шерли, и эти его знакомцы. Безответственные люди.
– Они, видать, снюхались, – сказал Марголис.
– Откуда мне знать? – бросил Гриншпан.
– У тебя там что, клуб одиноких сердец?
– Это меня не касается. Работают – ну и ладно.
– Хороша работка, – заметил Пол Голд.
– Мне бы такую, – сказал Джо Фишер.
– Он разве не женат? – спросил Пол Голд.
– Я не полицейский, – сказал Гриншпан.
– Джейк ревнует: ему-то не обломилось, – сказал Джо Фишер.
– Балаболка ты, – сказал Гриншпан. – У меня траур.
Все притихли.
– Джо просто пошутил, – сказал страдалец Трауб.
– Ничего, – буркнул Гриншпан. – Ничего.
До конца обеда Шерли с Арнольдом не шли у него из головы. Он надеялся, что они его не заметят, а если заметят, то не подадут виду. Он больше не слушал, что говорят за столом. Сидел, молча жевал свой гамбургер. Встрепенулся только, когда кто-то упомянул Джорджа Штейна. У Штейна была бакалея в районе, где начались большие перемены. Он поговаривал о том, что хочет ее продать. И подыскивал магазинчик, как у Гриншпана. Можно с ним поговорить. И впрямь, подумал он. Почему бы и нет? Зачем ему вся эта нервотрепка? Что он с этого имеет? Здание, где находится магазин, и так его. Можно прожить и на арендную плату. Даже Джо Фишер у него снимает. Можно поговорить со Штейном, подумал он, и понял, что наконец хоть что-то решил. Он дождался, когда Шерли с Арнольдом пообедают, и вернулся в магазин.
Гриншпан надеялся, что хоть после обеда желудок подействует. Он отправился в уборную за подсобкой. Сел и уставился в потолок. В тусклом полумраке едва проглядывал обитый жестью потолок. Ржавые, закопченные квадратики жести – как клочья покореженных доспехов. Настоящий свинарник, подумал он. Раковина в подтеках, эмаль облупилась, а длинные трещины – как контур карты разоренной войной страны. Единственный кран подтекает. Гриншпан с грустью подумал о счете за воду. Взглянул на ручку крана, помеченную полустертой буквой S. Да что же значит эта идиотская S, подумал он. H, «hot», – горячая, С, «соld», – холодная. А S, чтоб ее, для чего? На двери, на вешалке – старая одежда. Синие мужские штаны вывернуты наизнанку, расстегнутая молния расступилась, как лопнувшая банановая кожура, скопление швов в промежности – как наспех пришитые заплаты.
Из магазина донесся голос Арнольда. Гриншпан прислушался.
– Сорок пять, – сказал Арнольд. – Сорок пять, папаша! – Он разговаривал с глухим стариком. Тот приходил каждый день, покупал кусок печенки на ужин. – Пятьдесят граммов отрезать не могу. Я же тебе говорил. Не могу портить кусок. (Он услышал женский смех. Шерли? Шерли опять около него трется? Да какого черта, подумал он. Таскаются вместе на обед – ну это пусть, но в магазине-то!) Возьми двести граммов. Пригласи кого-нибудь на ужин. Возьми восемь унций. Хватит на четыре дня. Не придется каждый раз ходить.
– Вот умник, этот Арнольд! Он что, решил старика с ума свести? Ну что тут поделаешь? Старику хочется кусочек печенки. Он считает, что это придает ему силы.
В подсобке раздались шаги, послышались возбужденные голоса.
– Простите, – сказала женщина. – Сама не знаю, как это там оказалось. Честно! Давайте я заплачу. Я за все заплачу.
– Само собой, мадам, – сказал Фрэнк.
– Что же мне делать? – взмолилась женщина.
– Я вызываю полицию, – сказал Фрэнк.
– Из-за паршивой банки лосося?
– Дело в принципе. Вы – мошенница. Вы – воровка, вот вы кто, понятно? Я вызываю полицию. Посидеть в тюрьме вам на пользу пойдет.
– Пожалуйста, – сказала женщина. – Пожалуйста, мистер… Сама не знаю, что на меня нашло. Я никогда раньше так не делала. Мне нет оправдания, но прошу вас, отпустите меня, клянусь, это больше не повторится. – Женщина заплакала.
– Не отпущу! – сказал Фрэнк. – Я вызываю полицию. Стыдитесь! Такая приличная с виду женщина. Вы что, больная? Я вызываю полицию. – Он услышал, как Фрэнк снял телефонную трубку.
– Прошу вас, – всхлипывала женщина. – Муж меня убьет. Христом богом прошу. У меня маленький ребенок.
Фрэнк положил трубку на место.
– Десять долларов, – тихо произнес он.
– Это в каком смысле?
– Десять долларов, и вы сюда больше – ни ногой.
– У меня столько нету, – сказала она.
– Раз так, катитесь к черту! Я вызываю полицию.
– Вы негодяй, – сказала она.
– Попридержите язык, – сказал он. – Десять долларов.
– Я выпишу вам чек.
– Наличными, – сказал Фрэнк.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала она. – Держите.
– А теперь выметайтесь отсюда. – Гриншпан услышал звук удаляющихся шагов. Фрэнк, наверное, сейчас выуживает из кармана фартука бумажник. Гриншпан спустил воду в унитазе, но выходить не стал.
– Джейк? – испуганно спросил Фрэнк.
– Кто это?
– Джейк, я ее впервые вижу, честное слово. Просто пройдоха. Она дала мне десять долларов. Это просто пройдоха, Джейк.
– Я тебе уже говорил, неприятности мне не нужны, – вскипел Гриншпан. И вышел. – Ты это так развлекаешься?
– Слушай, я поймал ее с банкой лосося. Ты хотел, чтобы я из-за одной банки вызвал полицию? У нее ребенок.
– Ну да, а у тебя, Фрэнк, доброе сердце.
– Если бы я тебя нашел, ты бы сам с ней разбирался. Я искал тебя, Джейк.
– Ты вымогал у нее деньги. Я тебя насчет этого предупреждал.
– Джейк, эта десятка – она для магазина. Меня просто бесят такие дамочки: они думают, им все сойдет с рук.
– Подлец! – заорал Гриншпан. – Ты уволен!
– Джейк, – сказал Фрэнк, – это была обычная пройдоха. – И словно в доказательство своих слов протянул Гриншпану банку лосося.
Гриншпан оттолкнул его руку.
– Выметайся из моего магазина. Ты мне не нужен. Выметайся! Мне здесь мошенники ни к чему!
– Джейк, ты кого обзываешь?
Гриншпан физически ощутил собственную ярость – неуемную, необоримую. Она навалилась на него в миг – как нападает в ночи дикий зверь. И сотрясала все тело. Он перепугался, призвал себя сохранять спокойствие. Ну и подлец, подумал он. Его раздирало желание дать Фрэнку по морде.
– Фрэнк, по хорошему прошу. Уходи, – сказал Гриншпан.
– Ну давай, – завопил Фрэнк. – Давай-давай! – кричал он. Гриншпан ошарашенно уставился на него. Фрэнк разозлился еще больше, чем сам Гриншпан. Гриншпан подумал о покупателях. Они же услышат. Что же они о нас подумают, крутилось у него в голове. Что? – Давай, – орал Фрэнк, – выгоняй меня! Ты у нас праведник! Святой! Ты что, Г-сподь Б-г? Чужую вонь за версту чует, а своей не чувствует. Только когда твой сын – мир его праху, – когда твой собственный сын таскал пятерки из кассы, этого ты не замечал.
Гриншпан готов был его убить.
– Это кто такое говорил?
Фрэнк судорожно дышал.
– Кто? – повторил Гриншпан.
– Да это пустяки, Джейк. Пустяки! Он, наверное, шел на свидание. Вот и все. Ничего такого.
– Кто называет его вором?
– Никто. Ты уж прости меня.
– Моего покойного сына, ты назвал моего покойного сына вором?
– Никто никого вором не называл. Да я сам не понимал, что несу.
– В могиле… Двадцать три года – и уже в могиле. Ни жены, ни своего дела. Ничего. Ничего у него не было. Он бы не взял. Гарольд бы не взял. Это ты такой, а его не обзывай. Ему бы жить. А тебе – лежать в могиле. Подлец! Момзер![4] – заорал он. – Я видел эти отчеты, враль! – продолжал кричать он.
Тут же возник Арнольд, положил ему руку на плечо.
– Успокойся, Джейк. Не надо, не заводись. Что здесь произошло? – спросил он Фрэнка.
Фрэнк пожал плечами.
– Уведи его, – попросил Гриншпан. Арнольд дал Фрэнку знак уйти, подвел Гриншпана к стулу.
– Тебе получше, Джейк? Как ты?
Гриншпан не мог сдержать рыданий. Наконец он поднял голову.
– Все нормально, – сказал он. – Покупатели! Арнольд, прошу тебя! Там покупатели…
– Хорошо, Джейк. А ты пока посиди, приди в себя.
Гриншпан кивнул. Когда Арнольд ушел, он посидел еще несколько минут, а потом встал и пошел в уборную умыться. Открыл кран и смотрел, как грязная раковина наполняется водой. Она даже не холодная, подумал он с тоской. Зачерпнул теплой воды, промыл глаза. Вынул из кармана платок, развернул и аккуратно промокнул лицо. Из-за двери доносился смех. Дребезжащий старческий смех. Поначалу он подумал про старуху с кофе. А потом сообразил. Это грузчик, подумал он. И окликнул его по имени. Кто-то подошел к двери.
– Да, это я, мистер Гриншпан, – произнес грузчик, продолжая смеяться.
Гриншпан распахнул дверь. Перед ним стоял грузчик в своих обычных лохмотьях. Глаза его, красные, слезящиеся, словно кровоточили.
– Здорово это вы Фрэнку, – сказал он.
– Ты опоздал, – сказал Гриншпан. – Кто ж тебе позволил так опаздывать?
– Я был на могилке мистера Гарольда, – ответил грузчик.
– Что-что?
– Я был на могилке мистера Гарольда, – повторил тот. – На похороны-то я не ходил. А на могилку пошел, потому как мне сон приснился.
– Убери вот это, – велел Гриншпан. – Сегодня еще привезли.
– Уберу, – сказал грузчик. – Уберу, а как же! – Он был уже старый. Ни единого зуба – только гладкие розовые десны. И тощий, кожа да кости. Одежда на нем висела, рукава куртки болтались вокруг истаявшей плоти. Сквозь прорехи на рубашке и штанах виднелась сероватая кожа, безволосая, в резких складках, как персиковая косточка. Однако силой он обладал поразительной и мог таскать тяжести, которых ни Арнольду, ни Фрэнку, ни даже самому Гриншпану было не поднять.
– Ты бы уж взялся за дело, – сказал Гриншпан, пытаясь скрыть смущение.
– Про сон-то рассказать, мистер Гриншпан?
– Никаких снов. Про сны мне не рассказывай.
– Это про мистера Гарольда. Да, сэр, про него самого. Про вашего сыночка умершего, мистер Гриншпан.
– Я не желаю ничего слушать. Проверь, не нужно ли чего Арнольду в зал.
– Он мне два раза приснился. А значит, так оно и есть. Снам надо верить, только если дважды приснятся.
– Не приставай ко мне со своими идиотскими россказнями. Я тебе не за сны деньги плачу.
– Вот тогда, на Холстеде, мне был сон про пожар. Два раза снился.
– Да-да, – сказал Гриншпан. – Про пожар…
– Он мне два раза снился. Меня в полиции хотели допросить. Мы же тезки, мистер Гриншпан, мы с вашим сынком тезки.
– Ну да. Я назвал его в твою честь.
– Так я сон расскажу, а, мистер Гриншпан? Это была ошибка. Помереть должен был Фрэнк. Как вы и сказали. Как вы вот сейчас сказали, я сам слышал. И он помрет. Мне мистер Гарольд рассказал во сне. Фрэнк, он захворает и помрет. – Грузчик смотрел на Гриншпана, и его красные глаза наливались кровью. – Если вы захотите. Вот что я во сне видел, и про пожар на Холстеде видел. Тоже два раза.
– Ты спятил? А ну иди отсюда.
– Сон верный. Все так и случилось.
– Иди отсюда! Вон! – закричал Гриншпан.
– Меня тоже Гарольдом зовут.
– Ты спятил. Спятил!
Грузчик ушел. Он все еще смеялся. Сумасшедший дом, да и только! Они что, нарочно? Чтобы его допечь? На миг ему показалось, что все дело в этом. Это розыгрыш, в нем участвуют все, кроме него. Над ним шутки шутят, да так, что до смерти того гляди доведут. Все, все вокруг... Полицейский. Отчет. Поставщик сыра. Арнольд и Шерли. В ресторане. Фрэнк с этой теткой. Шварц. Все. Хватит. Они что думают, он сошел с ума? Он полез в карман за платком, но вытащил листок бумаги. Это был заказ, который Гарольд принял по телефону и оставил в блокноте. Он машинально развернул листок, стал читать. Вдруг его что-то зацепило. Едва эта мысль пришла ему в голову, он понял, что так оно и есть. Этот заказ никто не доставил. Сын забыл про него. Иначе и быть не могло. В другом случае заказ не остался бы в блокноте. Разумеется, подумал он, разве могло быть иначе? Даже родной сын. Разве он радел за дело? Да плевать ему было на дело. Гриншпану стало стыдно. Как можно так думать об умершем мальчике. Г-споди, подумал он. Упокой его с миром. Он был совсем юный, подумал Гриншпан. Двадцать три года, совсем еще мальчик. Ни жены. Ни своего дела. Ничего. Так ли важны эти пять долларов? С бессильным раздражением он представил, как Гарольд, заговорщицки подмигнув Фрэнку, берет из кассы пятерку. Пять долларов, Гарольд, жалкие пять долларов, подумал он, словно укоряя его.
– Почему ты не пришел ко мне, Гарольд? – всхлипывая, проговорил он. – Почему ты не пришел к папе?
Он высморкался. И что на меня нашло, подумал он. Ничто меня не радует. Фрэнк говорит, что я возомнил себя Г-сподом Б-гом. Хорош Г-сподь, подумал он. Сижу в подсобке и плачу. Да черт с ним. Черт с ним со всем. Надо очистить полки, подумал он. Распродать бакалею. Избавиться от мяса. Пусть себе деньги копятся. Продать, всё продать, думал он. Вот это будет штука. Всё продать. Он вспомнил про продукты, перечисленные в заказе, который принял сын. Доставили ли их? Это его беспокоило. Можно только надеяться, что доставили. Если нет, придется их продавать теперь. Как же он устал. И он вышел в зал.
До закрытия оставалось совсем немного. Всего полчаса. Но он не мог ждать. Ему нужно было успеть в шул до заката. Там его ждет миньян[5]. Придется им закрываться без него. Целый год… Если не удастся продать магазин, ему целый год придется уходить из магазина до заката. Придется доверять им закрывать магазин. Только кому доверять, подумал он. Нашему Ромео Арнольду? Шерли? Полоумному шварцу? Нет, тут может справиться только Фрэнк. Как он мог его уволить? Гриншпан поискал Фрэнка. Тот беседовал у кассы с Шерли. Надо пойти и поговорить с ним. Ну какая ему разница? Так пришлось бы всех увольнять. Все равно придется рано или поздно уволить всех, кто на него работает. И жильцов придется вышвырнуть, даже старых, и, наконец, тех, кто арендует у него магазин. Так и придется увольнять и выгонять, пока никого не останется. Какая разница – одним больше, одним меньше.
– Фрэнк, – сказал он, – забудь о нашем разговоре.
Фрэнк недоверчиво посмотрел на него.
– Всё в порядке, – успокоил его Гриншпан и, взяв под локоть, отвел в сторонку. – Слушай, – сказал он, – мы оба были не в себе. Я тебе много чего наговорил, но я вовсе так не думаю.
Фрэнк по-прежнему смотрел на него, но ничего не говорил.
– Само собой, Джейк, – сказал он наконец. – Я на тебя зла не держу. – Он протянул Гриншпану руку.
Гриншпан нехотя ее пожал.
– Да-да… – сказал он. – Фрэнк, сделай одолжение, – попросил он, – закрой за меня магазин. Мне нужно идти в шул на миньян.
– Ясно, Джейк.
Гриншпан пошел переодеться. Вымыл лицо и руки, причесался. Аккуратно снял рабочую одежду, надел рубашку, пиджак, повязал галстук. И вернулся в магазин.
Он уже собирался уходить, когда увидел, что снова пришла миссис Фримкин. Всё в порядке, сказал он себе, она может быть хорошей клиенткой. Ему нужны были старые клиенты. Они, конечно, иногда до белого каления доводят, но уж если покупают, то покупают. Она взяла тележку и покатила ее по проходу. Она торопливо, будто очень спешила, складывала товары в тележку. Даже на цены не глядела. Вот так и надо покупать, подумал он. Одно удовольствие на нее посмотреть. Из контейнера с замороженными продуктами она взяла штук шесть пакетов. Среди пирамид с консервами выбрала банки побольше. За несколько минут ее тележка наполнилась доверху. Вот это покупка так покупка, подумал Гриншпан. Дальше она двинулась к полкам с хлебом. Взяла упаковку белого, оглянулась, не следит ли кто, и, согнувшись пополам, прижала упаковку к груди, как футбольный мяч. Когда она выпрямилась, Гриншпан увидел, что она стряхивает с платья крошки и кладет порванный пакет с хлебом в тележку.
Она подошла к прилавку, где стоял Гриншпан, и выгрузила покупки, чтобы Шерли всё посчитала. Истерзанный пакет с хлебом достала в последнюю очередь. Шерли быстро пробивала цены. Когда она потянулась за хлебом, миссис Фримкин ее остановила.
– Погодите-ка, – сказала она. – Сколько вы возьмете с меня за хлеб? Пакет порван. Отдайте мне его за десять центов.
Шерли обернулась к Гриншпану.
– Вон! – сказал он. – Пошла вон, гадина! Чтоб ноги твоей тут не было. Воровка! – завопил он. – Воровка!
Тут же прибежал Фрэнк.
– Что такое, Джейк? Что случилось?
– Вот она… Вот эта! Пройдоха! Она сама разорвала пакет, я все видел.
Женщина с вызовом вскинула голову.
– Я не намерена вас выслушивать, – сказала она. – Я вам этого так не спущу. Вы сумасшедший! Я не позволю себя оскорблять.
– Убирайтесь вон, – орал Гриншпан, – пока я вас за решетку не отправил.
Женщина отступила на шаг, а когда он ринулся на нее, развернулась и бросилась прочь из магазина.
– Джейк… – Фрэнк положил Гриншпану на плечо руку. – Она много всего набрала. И хотела выгадать несколько центов. Что ты тут устроил? Давай я догоню ее и извинюсь.
– Вот что, – сказал Гриншпан, – если она еще раз здесь появится, тут же сообщайте мне. Мне плевать, как это выглядит со стороны. Я желаю знать, когда она придет. Она мне заплатит за этот хлеб.
– Джейк! – сказал Фрэнк.
– Я это серьезно, – сказал Гриншпан.
– Джейк, это какие-то десять центов.
– Мои десять центов. Хватит об этом. Мне надо в шул.
Он махнул рукой и вышел на улицу. Солнце уже садилось. Он заторопился. Нужно было успеть до захода.
Ночью Гриншпану впервые приснился этот сон.
Он был в синагоге, пришел молиться о сыне. Вокруг него были старики – весь миньян – с бледными морщинистыми лицами. Он знал их с юности. Они уже тогда были старыми. Один старик стоял у окна и наблюдал за солнцем. Все должно было начаться по его сигналу. Всегда где-то есть место, где витают молитвы, подумал он, место, где солнце только что взошло или зашло, и он надеялся, что всегда есть миньян, который следит за ходом солнца, и молитвы несутся вслед ослепительной Г-сподней птице, возносятся ввысь на рассвете или в сумерках – всегда и везде. Он знал, что старики никогда не покидают шул. И это не дает им умереть. Они даже не едят, но в комнате держится кисловатый запах мочи. Правильно, подумал Гриншпан, будьте в шуле. Так надо. Подлецов обходите стороной. Их забота – только Г-сподь. Забота та еще, подумал Гриншпан. Старик у окна дал сигнал – они начали молиться за сына Гриншпана, и их дребезжащим голосам с трудом давался замысловатый напев молитв. Раввин взглянул на Гриншпана, и тот вслед за стариками стал раскачиваться взад-вперед. Он пытался качаться быстрее, чем они. Я моложе, думал он. Когда же темп стал столь быстрым, что он боялся – еще немного, и его станет мутить, раввин одобрительно улыбнулся ему. Старик у окна крикнул, что солнце близится к закату, и Гриншпану пора начинать.
Он смотрел на странные жирные буквы в молитвеннике.
– Давай же, – сказал раввин, – думай о Гарольде и обращайся к Б-гу.
Он пытался думать о сыне, но вспоминал только малыша, стоящего в кроватке. Картинка была ненастоящая – как на фотографии. Остальные поняли, о чем он думает, и нахмурились.
– Давай же, – сказал раввин.
Тогда он представил мальчика на велосипеде – таким он увидел его однажды под вечер, выглянув из окна: тот катил по серому тротуару и шлепал себя рукой по боку, словно подгонял лошадь. Присутствующих это не удовлетворило.
Он пробовал вспомнить, каким сын был постарше, но ничего не получалось.
Раввин сказал:
– Гриншпан, прош
у тебя, солнце уже почти закатилось. Ты теряешь время. Давай скорее.
Хорошо, подумал Гриншпан. Хорошо. Дайте только сосредоточиться. Остальные прекратили петь.
В отчаянии он подумал про магазин. Вспомнил про женщину с кофе, невероятно старую, старше тех, кто молился с ним, вспомнил ее дурацкий рыжий парик, безумно дрожащую голову, которую не могли согреть ни тяжесть, ни искусственный пламень густых рыжих волос.
Раввин усмехнулся.
Он подумал о шварце, представил, как тот мечется в кошмарном сне на старом топчане, на голом сыром тюфяке. Он увидел, как тот, сгорбившись, несет сочащуюся кровью тушу Арнольду.
Все остальные по-прежнему улыбались, но раввин начал терять терпение. Он подумал об Арнольде, но видел, казалось, не своими, а красными, дикими глазами шварца, как Арнольд рубит топором свежую тушу.
Он видел приятелей в ресторане. Нытики, не ведающие надежды, и хохмачи, не ведающие отчаяния. Каждый со своим жалким осколком жизни, каждый упорно протягивает лишь половину того, что можно дать.
Он увидел мошенников с их десятками и ворованными монетками, с их обеденными страстишками и надорванными пакетами.
Ну, хорошо, подумал Гриншпан. Он увидел Шерли в одном лифчике. Был вечер, магазин был закрыт. Она лежала с Арнольдом на колоде для рубки мяса.
– Мальчик, – сказал, потеряв терпение, раввин. – Мальчик!
Он сосредоточился, а все стояли и молча ждали. Не сразу, с трудом, но он сумел что-то разглядеть. Лицо Гарольда в гробу, с тем выражением, что было в момент смерти, до того, как им занялись гробовщики. Он видел лицо совершенно отчетливо. Мягкое, опухшее от горя; на губах – презрительная усмешка. Это был Гарольд, двадцати трех лет, ни жены, ни работы, Гарольд, который, даже умирая, не лишился ничего и оставил мир, еще не начав жизнь.
Раввин улыбнулся Гриншпану и отвернулся – словно его ждали другие дела.
– Нет! – воскликнул Гриншпан. – Подождите! Подождите!
Раввин обернулся и вместе с остальными посмотрел на него.
Теперь он это увидел. Все это увидели. Безвольное лицо, хитро блеснувший глаз, смущенная, но при том ленивая и самодовольная улыбка, которая, должно быть, автоматически, помимо воли скользнула по губам Гарольда, когда он, сунув руку в ящик кассы, обернулся и заметил, что за ним наблюдает Фрэнк.
Перевод с английского
Веры Пророковой
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru