[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2007 ИЯР 5767 – 5 (181)
БУКВАЛЬНЫЙ СМЫСЛ ПИСЬМЕННОЙ ТОРЫ (пшат)
Адин Штейнзальц
Мы будем говорить о «буквальном смысле», хотя, возможно, более точно значение понятия пшат выразило бы словосочетание «прямой, простой смысл текста».
В наши дни буквальному смыслу любого текста уделяется особое внимание. Это, в частности, относится и к тексту, Письменной Торы (так называемому пшату). Его отвергают лишь в известных кругах – впрочем, весьма периферийных. Наш современник склонен вкладывать в понятие «пшат» позитивный смысл, приписывая целый ряд недостатков герменевтическому методу исследования текста, драшу. Впрочем, такой пиетет к пшату не является отличительной особенностью только нашего времени: можно показать, что существует корреляция между высоким уровнем развития культуры и признанием ценности пшата, сопровождаемым его тщательным изучением. В еврейской истории эпохи культурного расцвета[1] характеризовались положительным отношением к идее буквального прочтения Торы[2]. Не вдаваясь в тонкости анализа этого явления, можно лишь указать, что рационалистический подход стремится включить Тору в круг объектов, отданных на откуп человеческому разуму. Параллельно возникает желание найти методы, которые сделали бы возможным научное исследование Торы: анализ ее грамматики, исторических концепций и т. п. Несомненное наличие связи между уровнем образованности и отношением к пшату Торы неоднократно подчеркивалось в последнее время – хотя, к сожалению, нередко из желания исказить «пшат – Б-жий путь» под воздействием чуждых еврейству влияний. Тем не менее простое перечисление комментаторов Торы, имевших опыт объяснения пшата – рабби Авраам Ибн-Эзра, рабби Леви бен Гершон (Ралбаг, или Гершонид), рабби Довид Кимхи (Радак), – убедительно свидетельствует о справедливости этого подхода[3].
Что же представляет собой комментатор, объясняющий Писание на уровне его прямого (буквального) смысла, и какими качествами он должен обладать?
Чтобы ответить на этот вопрос, прежде всего необходимо дать определения понятиям «пшат» и «драш». При этом заметим: есть немало понятий, точное определение которых весьма затруднительно, поэтому приходится довольствоваться их интуитивным, эмпирическим пониманием. Однако в нашем случае невозможно приступить к рассмотрению пшата и драша, не определив их рамки – хотя бы приблизительно. Поэтому предложим следующие определения пшата и драша, пригодные для любого текста, религиозного или светского. Пшат – это способ интерпретации текста в соответствии со смыслом, вложенным в него автором. Драш – это любой иной способ интерпретации текста, отличный от пшата, – другими словами, толкование текста, отличное от того, которое задано его автором.
Итак, пшат – это смысл, который хотел передать автор. Но узнать, каким было его намерение, возможно лишь при условии знакомства с жизнью и личностью писателя, уровнем его знаний, с тем, какие ограничения накладывались на его творчество, и, наконец, с теми задачами, которые он ставил перед собой. Необходимо составить представление о стиле и лексике его произведений в контексте стилистических и лексических особенностей эпохи. Эти и множество других сведений необходимы для верного понимания простого (буквального) смысла текста. Подобные методики применяются как для расшифровки древних текстов, написанных на неизвестных нам языках, так и для трактовки современных текстов, понимание которых представляется проблематичным. Они применимы во всех случаях, когда интерпретация текста сталкивается с трудностями.
Задача любого метода – добиться максимальной ясности в понимании текста. Разумеется, чем дальше во времени отстоит от нас писатель, чем большая разница подразумевается в нашем мироощущении, чем меньше мы о нем знаем, тем дальше толкование его творчества будет отходить от пшата к драшу.
Но как только мы перейдем от общих рассуждений к рассмотрению конкретного отрывка из Торы, немедленно выявится проблематичность – или, лучше сказать, принципиальная невозможность – применения описанных выше методик, если Священное Писание для нас действительно «священное», если мы верим в то, что Тора дана нам Свыше и ее Автор – не кто иной, как Сам Всевышний. Ведь, согласно еврейской традиции, роль Моше сводилась лишь к получению Торы и передаче ее сынам Израиля. Он – первый «переписчик» Торы, но отнюдь не ее автор. Поэтому всякая попытка понять простой смысл Торы, следуя описанному выше методу (который, в некотором роде, является попыткой отождествления исследователя с автором), априори обречена на неудачу. Человеческий ум не в состоянии постичь Творца, он не может уразуметь даже простой смысл слов Торы: он так и остается сокрытым, недоступным читателю.
Точка зрения, согласно которой истинный смысл, или пшат, Торы принципиально недоступен человеку, неоднократно находила свое выражение в текстах древних мудрецов, а также у раввинистических авторитетов более позднего времени. Известное изречение: «Вся Тора – это Имена Святого, благословен Он» является одной из формулировок, отражающих ту же идею. Тора – Откровение, и как таковая она выше возможности рационального понимания. Великий Рамбан во введении к своему комментарию к Торе подробно рассматривает различные выводы из этого положения и анализирует возникающие в связи с этим проблемы.
Однако адепты пшата издавна и по сей день выступают против этого подхода. Свои аргументы они основывают главным образом на двух высказываниях еврейских мудрецов: «Тора говорит на языке людей» и «Смысл Священного Писания не выходит за рамки буквального понимания его слов». Следует отметить, что оба эти изречения заимствованы из Талмуда и большинство авторов, использующих их для обоснования своей точки зрения, игнорируют их буквальный смысл и придают им совершенно иной. Можно сказать, они сами рассматривают не пшат сказанного, а драш! Так, автор первого из этих изречений, рабби Ишмаэл, имеет в виду лишь те случаи, когда в тексте Торы повторяется одно и то же слово или же глагол дается одновременно в двух грамматических формах. По его мнению, этому не следует придавать особого значения и делать далеко идущие выводы – ни относительно содержания, ни для установления законов[4]. Что же касается второго изречения, то и оно имеет весьма конкретный смысл, а именно: как бы ни истолковывали стих Торы, никакой драш не в состоянии лишить его буквального, дословного смысла, и всегда можно вернуться от спекуляций драша к пшату, выведя из него какое-нибудь полезное заключение[5].
«Тора говорит на Языке людей»
Главная проблема, однако, состоит даже не в том, что адепты пшата противоречат себе, вырывая высказывания Талмуда из контекста и используя их расширительное, а не буквальное значение. Проблема кроется в самой сути предлагаемой ими методики.
Попробуем представить себе, что значит «Тора говорит на языке людей» в более широком смысловом контексте. Иными словами, рассмотрим это не только как способ прочтения отдельных слов, но и как выражение общего, всеобъемлющего подхода к истолкованию Торы. Немедленно возникает вопрос: на каком из человеческих языков говорит Тора? Самый простой ответ – на языке того поколения, которому она была дана. Попробуем принять это допущение для объяснения рассказа о встрече Элиезера и Ривки (Брейшис, глава 24). Мы обнаружим здесь нечто удивительное: эпизод этот излагается в Торе дважды: сначала – в ходе повествования, затем – от лица самого Элиезера. Для чего Тора расходует свои драгоценные слова, повторяя то, что нам уже и так известно? Однако во времена танаев это повторение удостоилось высочайшей оценки: «Речи рабов праотцев прекраснее учения <Торы> их детей» (Брейшис Раба, 60:11). Похоже, для их поколения в двукратном воспроизведении всех деталей встречи Элиезера с Ривкой заключался глубокий смысл, однако мы, в наше время, уже не в силах его разглядеть.
МенЯетсЯ ли смысл Торы длЯ разлиЧных поколений?
Сказанное выше подводит нас к следующему фундаментальному вопросу: сохраняется ли смысл Торы неизменным из поколения в поколение, или же отдельные смыслы и герменевтические пласты являются достоянием каких-то определенных исторических эпох?
Допуская, что отдельные части Торы (если не вся она) имели значение лишь для какого-то одного поколения, в то время как для остальных они не более чем «святые мощи», мы лишаем Тору ее вечной святости. Тогда ее место – на книжной полке историков, археологов и религиоведов, рядом с древневавилонскими сводами законов или кодексом Юстиниана. А то и в витрине музея…
А что, если принять иную точку зрения, согласно которой Тора вся, целиком, обладает глубочайшим содержанием, предназначенным для всех поколений? Да, в ней есть непонятные нам отрывки, которые не воспринимаются как наделенные особой значимостью; но это говорит лишь о том, что мы еще не нашли к ним ключа. Возможно, в каком-то из прошлых поколений буквальное понимание этих мест не составляло труда, однако это значит лишь то, что мы должны найти иной, свой путь. И это подводит нас к осознанию той мысли, что содержание Торы не может ограничиваться лишь пшатом (в общепринятом его значении).
В самом общем виде можно сделать следующий вывод. Утверждая необходимость буквального прочтения Торы, мы исходим из предпосылки, что данный герменевтический прием в этом случае принципиально допустим. Но тогда Тора должна рассматриваться в точности так же, как творение человека; так, если бы речь шла о некоем авторе, проживавшем в конкретных исторических условиях столько-то лет назад, и мы должны допустить, что все аналитические приемы, допустимые при изучении исторических текстов, прекрасно «работают» и при исследовании Торы.
Само собой разумеется, для человека, признающего святость Торы, эта позиция неприемлема даже в качестве методического приема. Для него очевидно, что ее невозможно положить в основу изучения пшата.
ДлЯ Чего дана Тора сынам ЧеловеЧеским?
В качестве возражения этому «обскурантистскому» подходу можно предложить следующее утверждение: если Тора недоступна для нашего понимания, то для чего она вообще нам дана?
Ответ ясен: если верить в святость Торы, то к ней невозможно относиться так же, как к творению человека, однако это не исключает применения иных методов исследования. Пшат – истинный пшат – требует подхода, основанного в первую очередь на принципе святости Торы, признании ее Б-жественного происхождения. А из этого следует, что любая частность в Торе подлежит максимально полной интерпретации, а также то, что возможно бесконечное число комментариев к Торе, в том числе таких, которые опираются на события, произошедшие гораздо позже того времени, когда Тора была записана.
Эта система подходов к изучению текста Торы называется мидраш или Агода, и она вполне достойна быть названной методом исследования пшата Торы (в той мере, в какой таковой вообще существует). Но поскольку в дополнение к тексту Писания нам дана также Устная Тора, то она, во всех ее разнообразных формах, может служить ключом к разрешению проблем понимания Торы Письменной.
Использование Устной Торы для истолкования текста Писания позволяет достичь подлинного понимания его смысла. Тора становится путеводителем по жизни, своеобразной «инструкцией», содержащей практические советы и указания во всех областях и сферах жизни – юридической, метафизической, алохической и даже самой болезненной, этической, – в том, что касается отдельных людей и всего народа Израиля, во всех его поколениях. Все это записано в Торе и все это возможно найти в ней – при условии, что будут выбраны надлежащие пути для достижения правильного понимания. Именно так следует понимать высказывание, согласно которому «Тора дана для изучения целиком и полностью, а также в частностях и деталях этих частностей каждой отдельной душе Израиля» (Тания, Предисловие от составителя).
«Представляю Г-спода перед собой всегда; ибо (когда Он) справа от меня – не пошатнусь!» Теилим, 16:8. Шивити, XIX в.
Заповеди и драш
Тут уместно задать еще один вопрос. Рассматривая текст Торы сквозь призму мидраша и Агоды, мы отодвигаем на задний план пшат – привычное и «соответствующее здравому смыслу» значение слов Писания. Не получится ли так же, прибегая к косвенным указаниям и аллегориям, истолковывать не только повествовательные части Торы, но и ее законодательные предписания? Но если интерпретировать их иносказательно и аллегорически, это приведет к полному разрушению всего здания иудаизма!
Истины ради не следует упускать из виду, что Алоха ни в коей мере не основывается на пшате. Она не претендует на роль рационалистического комментария к Писанию. Выведение Алохи из текста Торы всегда связано с применением особого метода, именующегося «алохическим мидрашем». Он (как и прочие виды мидраша – Агода и кабала) функционален в рамках определенной системы правил, известной специалистам. Часть их входит в сформулированные рабби Ишмаэлом «Тринадцать принципов толкования Торы»; более обширный список, составленный рабби Йосей из Галилеи, включает тридцать два принципа, многие из которых имеют непосредственное отношение к установлению Алохи[6]. Каждый, кто углубляется в мидраши мудрецов, не может не заметить того обстоятельства, что они применяют различные способы истолкования текста Писания, не обращая никакого внимания на пшат. Их, кажется, нисколько не смущает явное «искажение» простого смысла слов, при котором возможны любые «анахронизмы». Но объяснение этого очень простое: мудрецам вообще не был знаком термин пшат в его современном понимании. Тора для них – Тора вечная, пребывающая вне пространства и времени, и они черпают из нее все, в чем нуждаются: и Алоху, и Агоду.
Признание Торы «словами Б-га живого» предоставляет возможность ее истолкования таким образом, чтобы отыскать смысл любой частности и мельчайшей детали этой частности, будь то на практическом или на абстрактном, теоретическом уровне. Все виды толкования Торы составляют так называемый «Пардес» («Сад» Торы), каждый из них автономен и имеет самостоятельную ценность. Человеку позволено толковать и исследовать Тору, он имеет право искать и находить в ней указания для разрешения любой проблемы. Однако, вместе с тем, он обязан знать и помнить, что подлинная сущность Торы – ее истинный «пшат» – «утаен от глаз всех живых <...> <лишь> Б-г понимает путь его, и <лишь> Он знает место его» (Иов, 28:21,23).
Источник всех методов исследования и толкования Письменной Торы – Устная Тора. Поскольку обе они крепко-накрепко спаяны и «одним Пастырем даны», любое понимание и толкование Писания верно лишь в том случае, когда оно соответствует парадигмам, заданным Устной Торой. Поэтому для любого исследования и толкования существуют вполне определенные рамки и ограничения.
ОграниЧениЯ в истолковании
В пространстве разнообразных герменевтических приемов можно выделить два основных типа ограничений: мы имеем в виду ограничения формального, методологического плана и содержательного. Приведем пример методологических ограничений: если толкование относится к сфере алохического мидраша, то осуществляющий его ограничен правилами, которым подчиняется этот тип мидраша. Притом не имеет значения, в какую эпоху создается комментарий: исследовать Тору методами алохического мидраша – даже идя по пути, отличному от пути мудрецов[7], – возможно и в наше время, однако при условии соблюдения присущих этому методу правил. Например, комментатор не имеет права прибегать к выведению законодательных установлений, используя принцип «по аналогии», ибо применять его разрешается лишь в строго определенных случаях, оговоренных традицией. В равной мере для него невозможно применение некоторых иных приемов (например, гематрии – метода, характерного для кабалистического подхода). Если же исследователь следует пути кабалы или хасидизма, то и в этом случае поле его деятельности ограничено раз и навсегда установленными правилами, терминами и символами, смысл которых изменить он не имеет права.
Что касается содержательных ограничений, то каждое из них определяется установленными рамками истолкования, будь то алохическими, этическими или кабалистическими. Основополагающие, принципиальные ограничения такого рода содержатся в традиции Устной Торы. Задача алохического мидраша, например, состоит в прояснении правил исполнения законов Торы в строгом соответствии с общепринятыми принципами Алохи[8]. В отношении иных видов мидраша также существует древняя традиция, позволяющая определить, насколько допустимы толкования цитат, положенных в основу новой идеи или служащих для развития старой.
Все эти ограничения не позволяют истолковывать Писание так, как заблагорассудится комментатору[9]. В основе исследования Торы лежит априорное признание ее святости и исходная предпосылка, согласно которой любая интерпретация текста должна иметь практическое значение[10]. Толкование должно указывать путь, которым нам надлежит следовать, этический или практический, и мы должны принимать его со всеми вытекающими последствиями.
Поскольку дозволено изучать любые аспекты Торы (ее «семьдесят ликов»), то возможно и рассмотрение ее сквозь призму пшата – в том значении термина, которое он имеет сейчас. В частности, можно применить принцип, согласно которому «Тора говорит на языке людей». Однако и в этом случае (как и в случае использования методов мидраша, аббревиатур и гематрий), исследование должно быть ограничено четкими рамками. Как было сказано выше, основополагающей предпосылкой всякой значимой интерпретации Торы является признание ее Б-жественного происхождения. Из этого следует, что любая деталь в Торе по определению обладает ценностью. В то же время интерпретация текста Торы должна ставить перед собой нравственные воспитательные задачи, иначе она, безусловно, заслуживает прозвания «позорного толкования»[11]: подобный способ изучения априори несовместим с представлением о святости Торы и является профанацией.
Резюме
То, что в наши дни считается методом изучения буквального смысла текста Торы (то есть пшата), на самом деле, с любой точки зрения, очень далеко от такового. Подлинное его изучение основывается на аксиоме (без принятия которой Тору вообще нельзя понять), что она является Б-жественным откровением. Ее невозможно исследовать и объяснить по аналогии с творением человека (безразлично, великим или малым), принадлежащим к определенной эпохе; подобный подход уничтожает смысл и дух всей Книги. Но тем более недопустимо сочетать светский по своей сути подход с формальным признанием святости Письменной Торы. Только комментарии, в основе которых признание святости Торы, истинности ее повествования, часто привлекающие Агоду в качестве средства «уравновешивания» различных возможностей понимания стиха (Раши), могут быть названы объяснением истинного пшата. Лишь в этом случае подобный термин уместен, поскольку он обозначает намерение, вложенное в текст Автором.
Но поскольку Тора – книга святая, совершенная и безукоризненно точная, то возможно бесконечное количество ее объяснений методами всевозможных мидрашей (впрочем, в равной мере относящихся к любому пшату). Среди них принципиально допустимы и такие, которые объясняют Тору в контексте той эпохи, в которую она была дана. Однако их целью не может быть стремление выявить «безусловную истину», поскольку истина Торы – Б-жественная Истина, превышающая возможности человеческого разума. Для него же доступно извлечение из слов Торы нравственных уроков, а также практических указаний, соответствующих традиции Устной Торы со всеми ее ответвлениями. Лишь такое направление «исторического изучения» Торы может найти свое место в традиционной еврейской экзегезе.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru
[1] К примеру, период золотого века испанского еврейства (X–XI века) или более поздний период в Италии.
[2] Комментарий Раши, несмотря на его заявления вроде: «Я пришел лишь для того, чтобы разъяснить простой смысл Писания», не сводится к толкованию одного лишь буквального смысла текста Торы. Тот факт, что в свой комментарий он часто вплетает материалы Агоды, свидетельствует о том, что, по его мнению, Агода способна дополнить пшат, проливая свет на понимание текста.
[3] 3 Особняком стоит другой комментатор пшата: рабби Шмуэл, сын Меира (Рашбам), чей подход радикально отличается от перечисленных в статье. Однако, по всей видимости, он единственный в своем роде.
[4] См. Брохойс, 31б; а также Сангедрин, 51б: «Разве лишь потому, что ты истолковываешь “дочь – и дочь” <наличие соединительного союза>, мы выведем эту женщину на сожжение?!»
[5] Там же.
[6] Как, например, принципы расширения закона и его сужения, соотношения целого и частного.
[7] См. комментарий к Торе «Ор а-хаим» («Свет жизни») (Ваикро, 14) рабби Хаима Ибн-Атара (1696–1743), где сказано, что дозволено толковать Тору различными методами – в том числе такими, которые отступают от слов мудрецов.
[8] См. об этом во введении Рамбама к его комментарию к Мишне.
[9] Рамбам показал возможность истолкования рассказа Торы о сотворении мира на основе допущения вечности материи. Однако на примере отрицания и полного отторжения, которому подверглась концепция Ралбага, следовавшего по этому пути, ясно видна незыблемость основ веры, не подлежащих никакой ревизии.
[10] В противном случае исследование называется «открытием лика Торы, не соответствующего Алохе» и «позорным толкованием». См. Сангедрин, глава «Хелек».
[11] Рабби Моше Кордоверо (Рамак; 1522–1570), «Пардес римоним» («Гранатовый сад»), раздел 27, глава 1.