[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2007 ИЯР 5767 – 5 (181)
ДвойнаЯ фамилиЯ Дины Рубиной
Юлия Качалкина
Экранизировать и инсценировать современного писателя – дело многохлопотное. А современного русского писателя – тем более. Когда речь заходит не о Сергее Лукьяненко и двух его «Дозорах», а также не о всеядном русском сериале, оказавшем добрую услугу тиражным романисткам вроде Устиновой, Донцовой и Марининой, и даже дедушке нашей словесности Василию Аксенову, подняв уровень их произведений до среднехудожественного за счет разыгрывания по ролям, – говорить о современной русской прозе в кино становится трудно.
Супруги Воздвиженские.
Эта современная русская проза, позаимствовав, кажется, из кино и театра все возможное (прерывистость повествования, диалогичность, культ актера-героя-демиурга, под которого пишутся те или иные роли/сюжетные линии), кино и театру не дала почти ничего. Ничего того, что составило бы нормальный культурный слой для общества, привыкшего к крайностям и изрядно от них уставшего (вспомнить хотя бы «Детей Розенталя» Владимира Сорокина в Большом театре).
Где Александр Кабаков, Асар Эппель, Евгений Попов, Вячеслав Пьецух, Александр Хургин, Алла Боссарт, Людмила Петрушевская и еще добрый десяток рассказчиков, знакомых нам по книгам, альманахам и журналам, но на экране появляющихся разве что телевизионном и разве что по случаю ток-шоу?
Однако не все так безлюбовно в литературно-кинематографическом союзе: прозаиков экранизируют. Зачастую они экранизируют сами себя… Как, например, Денис Осокин из Казани. А иногда им везет: появляются отдельные режиссеры с бюджетом и амбициями. Так, Станислав Митин в начале марта под патронатом Дома кино и телеканала КТК представил московской публике свою премьеру – фильм «Двойная фамилия», поставленный по одноименному рассказу Дины Рубиной. Рубина – автор, на фоне отсутствия в кино прочих прозаиков, экранизациями прямо-таки избалованный. Не так давно по ТВ транслировали «На Нижней Масловке» – фильм, снова по ее повести и снова одноименный первоисточнику. Зал на первом столичном показе был полон: публика собралась особенная – околокиношные люди, редкие литературные критики (Николай Александров, например) и еще более редкие писатели (Дмитрий Стахов и Марина Бородицкая). Такие показы не могут быть индикаторами будущего прокатного успеха, по ним нельзя судить. Но какие-то прогнозы сделать все же можно.
Потенциальной аудиторией фильмов по произведениям Рубиной, скорее всего, и станут читатели этих произведений. То есть тут срабатывает элементарная логика «прочел-увидел-прочел еще». Человек приходит в кинозал или садится перед телевизором, заранее зная, как все начнется и чем закончится. Потому что среднекультурная экранизация современной прозы, к каковым относится, вне всяких сомнений, и новейшая экранизация «Двойной фамилии», обычно не подразумевает экспериментального прочтения литературных оригиналов и не спешит говорить с нами при помощи монтажа, крупных и общих планов, звуковых эффектов – всего того, что и составляет специфический и уникальный язык кино, невозможный более ни в одном виде искусства.
Свой среди чужих.
«Двойная фамилия» – дословный слепок с прозы. Подробная копия, педантично верная в репликах действующих лиц и смене декораций. И сюжет, и фабула рассказа Рубиной сохранены: вот муж, вот его любимая жена. Они по какой-то причине не могут иметь детей, и в брак закрадывается измена. Жена после единственного свидания на стороне понесла. Но правда становится известна мужу на второй же день после рождения ребенка и ломает жизни всем четверым – мужу, его жене, ее любовнику, их общему сыну.
И вот парадокс: то, что с начала 90-х годов прошлого века (а может быть, и того раньше) стало темой преимущественно комедийного и мелодраматического кинематографа в Америке и Европе, у нас, добравшись до широкого экрана, норовит обернуться самой настоящей назидательной драмой. Кризис традиционной семьи, изгнанный западными кинематографистами и писателями с антресолей сознания (первым на этом поприще преуспел все-таки Генри Джеймс, опубликовавший роман «Что знала Мэйзи», «What Maisie Knew»), в тамошнем кинематографе преодолевается в легком, по большей части, развлекательном жанре: Бред Силберлинг в 2002 году снимает историю с молодым еще Джейком Гилленхаалом, Сьюзен Сэрэндон и Дастином Хоффманом – про то, как незадолго до свадьбы у молодого человека погибает невеста и он остается жить с ее родителями, и это позволяет им принять ужасную действительность такой, какая она есть, смириться с ней. Да, умерла. Но все остальные живы, и это надолго, нужно привыкать. Еще один пример: Ник Хорнби сначала пишет роман «Мой мальчик», а потом по нему Крис и Пол Уайтцы в том же 2002 году снимают фильм. Тоже, заметим, одноименный! Про то, как маленький Маркус, не по годам мудрый ребенок, измаявшись без отца (мать – хиппи, никого не обманывала, чужого ребенка отцу не подкладывала, а просто растила его одна), ищет и находит свою семью среди посторонних и – больше того – враждебно по отношению к нему настроенных людей. Пытаясь заветам свободы ради свободы противопоставить добровольную зависимость от людей, выражающуюся в любви и дружбе. Пусть людей и не родных, и не идеальных.
Осознав кризис традиционной семьи, западные кинематографисты и литераторы пытаются вынести из этого знания мало-мальски положительный опыт. Они об этом хотя бы говорят с обществом. Пусть и коряво, схематично, заигрывая. И проблема постепенно преодолевается. У нас же экранизация рассказа Рубиной, крайне актуального в связи с этой темой, едва ли не единственная серьезная попытка подобного разговора. И попытка, с точки зрения собственно кино, не удавшаяся.
Причина неудачи, на мой взгляд, в неумении режиссера овладеть все тем же специфическим языком кино и в слишком зашоренном понимании им текста произведения, проблемы, в нем поднятой. Рубина ведь рассказывает о вещах, довольно «западных» и делает это в той стилистике, которая была бы близка и Силберлингу, и Уайтцам. Но вся разница в том, что Силберлинг, Уайтцы и прочие люди той культуры идут от действительности к ее оценке, а не наоборот. Проще говоря, у них что есть, то и хорошо. У нас хорошо только то, что должно быть. Не могут люди создать нормальную семью – это плохо, плохо, плохо! А чтобы пойти и разобраться, почему они не могут и нужна ли она им вообще, – на это никто не решится. Есть стереотип семьи «мама–папа–ребенок». Его абстрактно изображают на упаковках молочных продуктов, сока, круп, обертках туалетной бумаги. Показывают в рекламных роликах на ТВ. Ему служат, его насаждают. А вдруг в незадавшейся семье муж исповедует мужеложеские пороки древних римлян, а жена почитает образцом Сапфо? Да мало ли обыкновенных, категорично не-трагических, я бы рискнула сказать, естественных причин, по которым некоторые семьи, сложившись, разваливаются или не складываются вовсе? Я не о том говорю, что семья – это плохо, а лишь о том, что каждый волен быть настолько одиноким и настолько неудачником, насколько он есть. И никто его за это не вправе судить.
А Станислав Митин в «Двойной фамилии» судит. Именно что так: весь фильм смотрится под этим углом зрения: муж героически прав и в своей правоте сотрет все живое с лица земли, даром что фамилия у него созидательная (Воздвиженский); жена – блудница и виновата в разладе устоев, и нам противно-противно-противно смотреть, как она спокойно живет на протяжении всего фильма и почти не плачет, а вполне довольна жизнью; любовник жены и ребенок любовника – являясь при этом главными причиной и следствием происходящего – вообще поданы так, что об их существовании вспоминаешь, только когда муж или жена начнут вслух думать за кадром, как Штирлиц в обстановке конспирации.
От этой заданности режиссерского отношения к проблеме (даже не к рассказу Рубиной, а именно к проблеме, породившей рассказ) веет холодом дидактизма и античеловечностью. Рубина пишет о людских слабостях, и за слабости она ценит своих героев, слабости делают их уникальными. А Митин за те же самые слабости казнит их.
Кроме того, экранизация «Двойной фамилии» изобилует ляпами чисто реквизиторского свойства: так, вызывает недоумение сцена, в которой беременная счастливая героиня в обнимку с супругом сидит на гранитной глыбе у берега Финского залива. Ну нельзя беременным сидеть на холодном камне! Или такая подробность: муж – зодчий и конструктор – чертит исключительно кохиноровскими карандашами. Если учесть, что время действия и в рассказе, и в фильме – это примерно конец 80-х, то всякому, кто имел дело с черчением или рисованием, а то и служил в многочисленных конструкторских бюро, ясно: кохиноровские карандаши, ластики, точилки и прочие принадлежности стоили (да и ныне стоят) немыслимо дорого и были большим дефицитом. В то время как герой небогат и элементарно беден.
Хотя претензии к правдоподобию в кино смешны.
Папа и сын.
Проблема адекватных экранизаций современной русской прозы – проблема несовпадения двух творцов: писателя и режиссера. Когда кинорежиссер, будучи сам драматургом (как, скажем, Иван Вырыпаев или Кирилл Серебренников) или драматургом и актером (как Николай Хомерики), берется делать фильм, он понимает свою задачу более-менее органично, как говорится, изнутри: сам бы мог написать литературную основу, сам мог бы сыграть кого-то... А когда приходит человек одной профессии, владеющий только одним подходом к произведению, попавшему к нему в руки, получается «Двойная фамилия» Станислава Митина. Добротная, честная в старании не отходить от оригинала, но нелепая вещь.
Хочется зрителю, чтобы режиссер взял и придумал свой собственный мир, непохожий на мир прозаика, давшего фабулу и сюжет. Вступил в диалог и рискнул изменить сложившуюся репутацию известного рассказа. Но этого нет. Будет ли?
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru