[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  АПРЕЛЬ 2007 НИСАН 5767 – 4 (180)

СадагорскаЯ династиЯ

Самуил Городецкий

Продолжение. Начало в № 1–3, 2007

Внутренний враг: отступничество рабби Бера Леовского

Много лет продолжался процесс разветвления садагорской династии. Широкой паутинной сетью охватывала она Галицию, Буковину и прилегающие районы. Различные ее представители пользовались огромной популярностью в хасидских массах. Только среди хасидов иных приходов слышались глухие жалобы на поведение садагорцев. Слишком мало внимания, говорили противники династии, уделяют садагорские цадики молитве и наставлению паствы, и слишком много – житейским делам; они живут по-пански, в богатстве и роскоши, их жены и дочери одеваются по последней моде... На этот ропот, однако, не обращали внимания в широких кругах общества, пока один «скандал в благородном семействе» не обнаружил, что в этой семье не все благополучно.

Беда стряслась в семье духовных вождей народа. Из рядов тех, кто проповедовал хасидской массе слепую веру в праведников-чудотворцев, кто предавал анафеме «маскилим»-вольнодумцев и все новейшее «просвещение», вышел цадик, окруженный поклонением масс, который проявил решительное стремление примкнуть к этим «маскилим» и зажить новой жизнью «европейца». Это был средний сын рабби Исроэла Ружинского, леовский цадик рабби Бер (или Беруню, как его ласково называли хасиды), которому в то время было уже около 50 лет.

Трудно объяснить причину внезапного переворота в душе леовского цадика. Одни говорили, что он подружился с некоторыми галицийскими «маскилами», которые тайно доставляли ему произведения новоеврейской просветительной литературы, в том числе книжки обличительно-реформаторского журнала «Гa-Халуц», и что под влиянием этих книг рабби Бер превратился в «ахера». Другие утверждали, будто к цадику ходили миссионеры, склонявшие его к принятию христианства. Одним из «друзей дома» у него был телеграфист-христианин, который часто посещал рабби Бера и имел с ним продолжительные беседы наедине. В цадике стали замечать перемену. Он часто отказывался принимать хасидов, приходивших за поучением или советом, и запирался в своей комнате. Верующих это, впрочем, не смущало: должно быть, говорили они, очень уж велика святость этого Б-жественного мужа, если ему тягостно даже общение с простыми людьми и суетные житейские дела.

Рабби Беру, видимо, опротивело это наивное поклонение слепцов, надоела вся эта жизнь, где цадик должен был носить маску святого, притворяться экзальтированным и по долгу службы «творить чудеса». Его манила свободная жизнь, о которой он только слышал, и не раз говорил он своей жене и братьям, что желал бы снять с себя сан ребе. Родные ужасались, умоляли его не навлекать «позора» на себя и весь свой род.

Душевный кризис рабби Бера начался около 1866 года, и три года продолжалась глухая борьба в недрах его семьи. Бер не имел мужества сразу порвать с окружающей средой, но жить в согласии с нею тоже не мог. Наружу проникали только смутные вести о разладе в семье цадика, шептались о странностях в его поведении, но никто из паствы верующих не мог подумать, что в душе святого мужа поколебалась вера. Жена рабби Бера, посетив в 1866 году своих братьев, сыновей рабби Мотла Чернобыльского, сказала им про мужа, что он проявляет признаки душевной болезни. Эту мысль о «ненормальности» рабби Бера подхватили и его братья и решили воспользоваться ею, как ширмой, в случае если дело получит огласку. Вскоре скандал разыгрался.

В пост Йом Кипура 1868 года, когда в Леово съехалось множество хасидов из окрестностей для лицезрения святого ребе, рабби Бер отказался лицезреть своих хасидов. Он даже не соглашался идти в синагогу к торжественной молитве «Кол Нидрей». Это привело в ужас его жену и свиту – габаев: они потребовали от Бера, во имя чести семьи, явиться в синагогу и почти насильно поволокли его туда. Хасиды восторженно встретили своего любимца, но он был мрачен и угрюм... В другой раз, в припадке бешенства, он крикнул жене и габаям, что если они не оставят его в покое, то ему останется только один путь избавиться от них: принять крещение...

Встревоженная семья и свита решились, со своей стороны, на крутую меру. По окончании осенних праздников, когда рабби Бер катался в карете по окрестностям Леово в сопровождении габаев и своего домашнего врача, последний, заранее привлеченный к семейному заговору, дал ему понюхать какого-то наркоза, и он заснул. Габаи тотчас связали своему ребе руки и ноги – и карета помчалась дальше, через границу Румынии, в Садагору. Проснувшись, Бер стал кричать и возмущаться, но все были глухи к его протестам. В пятницу к вечеру его привезли в садагорский дворец старшего брата, рабби Авроома-Яакова, и заперли в одной из комнат. Ночью явился к узнику брат и стал упрекать его за странное поведение, за то, что он не щадит памяти покойного отца и выставляет на посмешище весь их цадикский род; он напомнил, что Бер в этот день даже не молился и не надевал тфилин. Бер слушал и молчал, затем вдруг подошел к горящей свече и очистил в ней фитиль. Это умышленное нарушение субботнего закона так подействовало на рабби Авроома-Яакова, что он лишился чувств. Когда его привели в кабинет и он очнулся, то со скорбью сказал окружающим: «Не говорите, что наш брат идет своим путем в служении Б-гу; увы, наш брат прокис (впал в ересь)».

Дагерротип хасидского цадика рабби Бера.

1860-е годы.

Рабби Бер в Черновцах

Недалеко от Садагоры расположилась столица Буковины, Черновцы; но велика была культурная дистанция между этими двумя пунктами. Как непримиримые враги стояли друг против друга большой город и маленькое местечко: один – центр нового просвещения, или Гаскалы, в Буковине, богатый учебными заведениями всех типов, куда стекалась новая еврейская молодежь, жаждущая европейского знания; другое – резиденция ребе, святое место для хасидских пилигримов, проникнутых мистической верой и слепым экстазом, видящих в новом просвещении величайшее несчастье, бесовское наваждение, от которого может спасти только святой цадик! То, что цадики тогдашней Волыни и Подолии говорили про «нечестивую» Одессу – что вокруг нее ад горит на расстоянии нескольких миль, – то же самое говорили садагорские цадики про Черновцы. И действительно, оттуда грозила опасность и хасидской иерархии вообще, и садагорской династии в частности.

Черновицкие «маскилим» из школы Мендельсона и Иосифа Переля в то время вели отчаянную борьбу против хасидизма, и весть об отщепенстве одного из столпов садагорской династии имела для них значение выигранного сражения. Они решили воспользоваться этим счастливым случаем и сделать самого рабби Бера орудием своей просветительской пропаганды. Прежде всего надо было освободить его от домашнего ареста. Для этого черновицкие общественные деятели вступили в сношения с прокурором местного суда, которому представили дело в криминальном виде. Прокурор прибыл в Садагору в сопровождении еврейского писателя А. Оренштейна и явился в дом рабби Авроома-Яакова. Комната, где содержался рабби Бер, оказалась запертой на замок, ключ от которого находился в руках старшего брата. Прокурор спросил рабби Авроома-Яакова о причине лишения свободы этого человека, и ему предъявили свидетельство врача, что «заключенный» страдает душевной болезнью. Прокурор велел открыть «камеру» рабби Бера и спросил его, хочет ли он уехать отсюда. Рабби Бер ответил, что он здоров телом и духом и готов ехать куда угодно. Тогда прокурор взял его с собой, отвез в Черновцы и передал на попечение представителей местной еврейской общины. Все это произошло в начале 1869 года.

Тут встретились затруднения в деле устройства бывшего цадика. В гостинице администрация не хотела его поместить, опасаясь, что хасиды хитростью похитят его и увезут. Из трех представителей общины один – адвокат, юрисконсульт садагорского «двора» – не согласился приютить рабби Бера в своем доме, не желая терять выгодных клиентов; другой вообще предпочитал держаться подальше от распри; и только третий – доктор права Рейтман, ученик обличителя хасидизма Иосифа Переля, взял рабби Бера в свой дом. Для сохранения порядка местная полиция поставила стражу возле дома д-ра Рейтмана, так как народ постоянно толпился кругом, порываясь войти в квартиру, чтобы посмотреть на диковинного гостя.

Это событие взволновало еврейский мир вообще и хасидский мирок в особенности. Сын Исроэла Ружинского и правнук апостола хасидизма – великого рабби Довбера Межеричера, имя которого он носил, популярный цадик, спасавший души многих, сам загубил свою душу, попал в сети безбожных «маскилим» и даже оскверняется трефной пищей (в доме д-ра Рейтмана кашрус не соблюдался)! Весть о цадике-апостате проникла в газеты. Распространились слухи, что рабби Бер влюбился в христианку и готов переменить веру. Противники садагорской династии радовались ее грехопадению и всячески раздували слухи об этом. Но садагорские и особенно леовские хасиды в большинстве своем не смутились и не утратили веры в своего цадика; они объясняли все случившееся на мистический лад. Повторилась в миниатюре история мессианства после отступничества Шабтая Цви. Слепо верующая масса тешила себя разными баснями о том, будто Ашмдай (царь нечистой силы) принял образ рабби Бера, чтобы одурачить еретиков. По поводу конкретного греха Бера – употребления трефной пищи – молва говорила, что Илия-пророк является каждый раз незримо во время обеда и, вместо блюда с трефной пищей, ставит пред ним блюдо с настоящими кошерными яствами. Была пущена в ход хасидская метафизика, что «цадик должен спуститься сам до низшей ступени греха, дабы поднять оттуда падшие души». Рабби Бер, говорили многие, пошел в лагерь наших безбожных и распущенных интеллигентов и совершает сам их грехи с целью искупления этих грехов. Вера в чистоту рабби Бера была так сильна, что иные хасиды заявляли, что если бы на их глазах ребе ел зайца (дичь – образец «трефа»), то они бы съели остатки. Однако были и менее восторженные приверженцы, которые объясняли поведение своего бывшего кумира помрачением рассудка.

Что же делал в это время виновник всей смуты, к какому перевороту готовился он? Определенного плана деятельности не было у рабби Бера, личности посредственной, пассивной и нерешительной. В нем что-то творилось, но сам он ничего не мог творить. В нем поколебалась наивная вера хасида, улетучились предания целого ряда поколений предков, но образовавшееся пустое место не наполнилось новым содержанием; на месте разрушенного храма души не воздвигся новый. Чувствовал только рабби Бер, что он освободился от тяжкой неволи, от ига окружающей среды, от деспотизма жены и габаев, следивших в последние годы за каждым его шагом. Он теперь в большом городе, где волен делать что угодно. Его тянет к этой неизведанной свободной жизни, к таким «революционным» шагам, как бритье бороды, посещение театра. То были поздние порывы человека, не знавшего ни детства, ни юности, наивные младенческие порывы, роднившие пожилого цадика с малыми детьми. Маленькая десятилетняя девочка, дочь д-ра Рейтмана, являлась для рабби Бера каким-то ангелом из иного мира: он любил слушать ее игру на рояле и немецкие песни; она обучала его читать по-немецки и подписывать свое имя: «Бернгард Фридман». Старый ребе любил проводить время в обществе этого ребенка, которого домашние в шутку называли «маленьким габаем».

Еврейский писатель Оренштейн приносил рабби Беру произведения новой литературы. Однажды он принес «Диалог о кабале» С. Д. Луццато и «А-цофе ле-бейс Исроэл» Эртера. Первую рабби Бер не хотел читать, сказав: «Кто ж не знает, что кабалу выдумали обманщики»! Сатиру Эртера он немного почитал, и кое-что ему понравилось, но сознался, что не все понял, ибо стиль автора слишком труден для него. Рабби Бер вел частые беседы с названным писателем, который до своего перехода к Гаскале числился среди садагорских хасидов. Он рассказывал цадику, по его просьбе, про современных ученых и мыслителей – Рапопорта, Гейгера и других, а также о Спинозе, о котором рабби Бер почти ничего не знал. Выслушав рассказ о жизни этого философа и перенесенных им гонениях, рабби Бер сказал: «Я вижу, что все великие евреи терпели за свои убеждения».

Для черновицких вольнодумцев пойманный «медведь» (Бер) был богатой добычей, которую выставляли напоказ. Однажды д-р Рейтман пригласил к себе на субботнюю трапезу местных еврейских интеллигентов и некоторых христиан, желавших познакомиться с рабби Бером. Многие испытали разочарование: они увидали пред собою не вдохновенного человека, покорителя хасидских сердец, а простого, необразованного провинциала, с которым нельзя было объясниться ни на одном европейском языке. Толмачом между гостями и рабби Бером был писатель Оренштейн. Кто-то спросил рабби Бера, изгонял ли он бесов, когда занимался цадикской практикой. Бер ответил довольно остроумно: «Однажды явился ко мне человек из Ясс с просьбою изгнать “леца” (беса-шута) из вновь отстроенного им дома; я ему сказал: ведь ты знаешь, что есть “апикоросы”, отрицающие существование чертей, и, вероятно, немало таких еретиков и в твоем городе; поэтому ты сделаешь Б-гоугодное дело, если черта не изгонишь из своего дома, а будешь его показывать всякому апикоросу для посрамления его неверия...»

Родные садагорского беглеца в это время не молчали. Жена и братья подсылали к нему людей, которые уговаривали его вернуться домой. Его шурин, цадик реб Мендл из Визницы, приехал с такой же миссией в Черновцы, но, увидев рабби Бера в новой обстановке, расплакался и воскликнул: «Сын Ружинера, внук Магида так низко пал!» Никакие увещевания не действовали. Бер с ужасом думал о возвращении в семью, где он чувствовал себя узником. Он думал о том, как бы получить судом свой капитал в сорок тысяч гульденов, который он оставил в шкатулке в Леово, затем поселиться где-нибудь и жить свободным человеком.

«Манифест» рабби Бера и отклики на него со стороны интеллигенции

В феврале 1869 года в еврейской газете «Ха-Магид», а затем в других периодических изданиях появилось «Открытое письмо» рабби Бера следующего содержания:

Я знаю, уважаемые читатели, что наши соплеменники, разбросанные по всем странам, как образованные, восседающие на вершине Гаскалы, так и темные, сидящие за печью, – все они толкуют обо мне и спрашивают: что же сталось со мною, почему я превратился в другого человека? Поэтому я решил выступить с этим письмом, чтобы объявить всенародно, перед обществом еврейским, то, что произошло во мне.

В сердце своем я сохранил веру в единого Б-га, к Нему я вечно привязан и пребываю верным Его Topе и учению еврейских мудрецов, идущих вперед, а не назад. Я не отказался от страха Б-жия, но удалил от себя толпу глупых и суеверных, окружавших меня. Я обращаюсь (теперь) не к лицемерам, превращающим тьму в свет и свет в тьму, прикрывающимся плащом ханжества, чтобы лгать, ибо эти люди – мятежники против света образования и чистой веры; но я хочу сказать слова от души просвещенным и разумным в народе, шествующим при свете науки и пролагающим себе путь при факеле веры.

Правда, я не в силах удалить терн из виноградника дома Израилева и очистить нашу религию от cyeверия обрядов, не имеющих корня в Б-жественной Торе и только заимствованных нашим народом от вавилонян и других народов, с которыми он смешивался, – как сказано в Талмуде: «...вы поступали не как порядочные среди них (инородцев), а как испорченные среди них». Но я предпочитаю служить истинному Б-гу и поэтому не боюсь мириад глупцов, шумящих как волны морские; не отступлю перед громадной толпой, бродящею во тьме, лишь бы только намерения мои были угодны Б-гу и честным людям.

На этом я кончаю, с приветом всем друзьям мудрости (науки) и искателям нравственности.

Довбер, сын рабби Исроэла.

Черновцы, 1 Адара <5>629 года

Читая это письмо, мы сейчас убеждаемся, что оно не было продиктовано рабби Бером, а продиктовано ему. Тут вся фразеология тогдашней Гаскалы, ее элементарные протесты против «суеверия обрядов» и гимны «мудрости», то есть европейской науке, просвещению, культуре. Нет сомнения, что «Открытое письмо» было написано Оренштейном, редактировано черновицкими «маскилим» и только подписано рабби Бером. Сам Оренштейн свидетельствует, что, когда он поднес письмо рабби Беру для подписи, последний будто бы сказал: «Ты из моего сердца извлек эти слова».

Какова была истинная цель «Открытого письма», видно из напечатанного рядом с ним заявления старшин черновицкой общины. Оно гласит:

Событие последнего времени – водворение среди нас р. Бера, сына р. Исроэла Ружинского, снявшего с себя маску хасидства – вызвало тревогу в сердцах хасидствующих, бродящих во тьме. Кроме того, известия, появляющиеся в периодических изданиях, волнуют наших братьев вблизи и вдали, ибо из них нельзя извлечь правду. Одни шутят и измышляют, что будто (р. Бер) лишился рассудка; другие презрительно издеваются и делают неверное заключение, что он отвергает Б-га израильского. Поэтому р. Д. Б. Фридман выступил с напечатанным здесь «Открытым письмом» перед всеми нашими соплеменниками, чтобы объяснить все, что у него на душе, и утишить бурю, поднятую толпою хасидствующих, и успокоить их душевную тревогу. Мы же, старшины и представители Черновицкой общины, подтверждаем, что это его подлинные слова.

Исаак Рубинштейн

Д-р Иеуда-Лейба Рейтман

Д-р Моше-Иосиф Фехнер.

Черновцы. Торговая площадь.

Просвещенные представители черновицкой общины удостоверили подлинность «манифеста», но едва ли в этом успели: для проницательных людей было ясно, что рабби Бер служил только ширмой, за которой действовала организованная группа деятелей, желавших использовать данный случай как демонстрацию против хасидизма. Сам виновник этого торжества Гаскалы едва ли понимал всю огромную ответственность, которую налагало на него им же подписанное послание. Колеблющийся и нерешительный, охваченный смутным чувством протеста, без ясного понимания объекта протеста, рабби Бер был против своей воли введен в воинствующую рать «просветителей»; его сделали глашатаем определенных идей, которых он не понимал, ибо сам он чувствовал только жажду перемены в личной жизни, жажду воли, без прямого отношения к идейной борьбе эпохи.

Многие из тогдашних интеллигентов оказались недальновидными и готовы были приветствовать рабби Бера чуть ли не как реформатора иудаизма. Киевские студенты-евреи отправили рабби Беру благодарственный адрес за его демонстративное письмо. Не более дальновидным, чем эти университетские юноши, оказался старый писатель А. Б. Готлобер. Как ратоборец «просвещения», он счел своим долгом обратиться к рабби Беру с широковещательным и пренаивным посланием: «Чудны дела твои, о муж великий среди гигантов духа!» – пишет экспансивный Готлобер и затем рекомендуется как автор многочисленных сочинений в стихах и прозе, удостоенный медалью в день коронации русского императора. Далее он советует бывшему цадику читать книги Моисея Мендельсона, в особенности же «Иерусалим» в его, Готлобера, еврейском переводе. Он выражает удовольствие по поводу той фразы «Открытого письма», где говорится о солидарности автора с «идущими вперед, а не назад», и просит рабби Бера обстоятельно «объяснить пути свои и свою систему в основах веры», ибо молва приписывает бывшему цадику «хуление устного учения», и необходимо знать, как далеко ушел он от традиции. Прося о полной откровенности, Готлобер заранее обещает рабби Беру полное снисхождение ради его добрых намерений, ибо «не бросит же человек всех прелестей мира, почета и блеска ради пустой затеи».

Более проницательным оказался вождь молодой литературы П. Смоленский, который в 1869 году начал издавать свой «Ха-Шахар» в Вене. «Я, – писал он, – не верю словам этого письма (“Открытого письма” рабби Бера). После распространившихся в обществе и печати слухов об отступничестве бывшего цадика и готовности его даже переменить веру ему следовало бы выступить с простым опровержением этих слухов и заявлением, что он впредь намерен приобретать реальное знание. Если бы ты так поступил, – обращается Смоленский к рабби Беру, – мы бы поверили, что ты искренно хочешь сойти с дурного пути, по которому ты шел до сих пор, с пути глупости и обмана, и простили бы тебе все твои прегрешения против Б-га и твоего народа, заблудших овец которого ты водил по ложным путям». Одна мелочь внушила Смоленскому подозрение относительно подлинности «Открытого письма»: имя отца Бера там было обозначено без обычного придатка «благословенной памяти», обязательного по традиции там, где речь идет о покойниках; такое отступление от укоренившейся привычки едва ли мог допустить человек, только что порвавший с патриархальной средой.

«Еврейская старина», 1909 год

Окончание следует

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru