[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2007 НИСАН 5767 – 4 (180)
МИЦВА
Ален Эльканн
Окончание. Начало в № 1–3, 2007
Любопытная судьба быть наполовину евреем. Знать, что ты не вполне чему-то принадлежишь.
Однако быть полуевреем и полукатоликом не то же самое, что быть выкрестом.
Я думаю, судьбы подобных людей – «мосты», и, если человек способен жить в гармонии со своей двоякостью, оставаясь объективным, это может оказаться весьма важным для поддержания ворот открытыми, а диалога – живым. Мужчинам и женщинам, борющимся за сохранение диалога, нет цены, но они встречаются все реже.
Я не хочу знать, сколько на свете антисемитов, и если кто-то – антисемит, это его личное дело. Но если антисемит этот проявляет себя агрессивно, я стану защищаться, сам становясь агрессивным. По-моему, результаты опросов свидетельствуют о нестерпимом цинизме. Даже стремящиеся справедливо публиковать новости газеты кончают тем, что подпитывают предрассудки. Евреи могут рассчитывать только на самих себя, им не следует питать иллюзий, что они когда-то будут любимы. Чтобы вас полюбили, нужно не «казаться», не беспокоить, а прежде всего не быть «другими». «Другой» внушает страх, порождает неуверенность, боязнь возможных перемен. Чтобы принять «другого», нужно быть уверенным в себе, но большинству людей свойственна опаска. Боязнь потерять, боязнь умереть, боязнь неведомого.
Я прекрасно чувствовал себя, находясь какое-то время назад на сцене театра Кариньяно в Турине, на церемонии вручения премии «Гринцане Кавур». Рядом со мной были Тахар Бен Джеллун, марокканский писатель, и Предраг Матвеевич, хорватский писатель, родом из Одессы, сын еврейского отца. Мы сидели друг возле друга, в то время как мэр Альбы произносил речь с сильным пьемонтским акцентом.
Не знаю почему мне вспомнилась моя бабушка Ольга, которая всегда говорила: «Поедем на кладбище в Асти». Я был ребенком, и это еврейское кладбище в Асти, куда бабушка и дедушка ездили навестить могилы своих родителей, казалось мне далеким, мифическим местом. Я не знал даже, где оно находится, это Асти.
Сегодня волнуются из-за телефонного звонка, из-за статьи в газете. Внезапно ощущаются страх, опасность, потерянность. И все же я думаю, что, когда овладевает нами ощущение поражения, обреченности, собственной незначительности, в тот же момент дают о себе знать достоинство, сила души, человеческая отвага. Возвращается энергия воскрешения.
Евреям хорошо знакомы чувства страха, паники, бегства. Они знают, что значит быть вынужденным оставить насиженное место, друзей, дом, искать другое пристанище и на новом месте начинать все сначала.
Можно ли уметь не бояться? Я боюсь, как все, но радуюсь, зная: что бы со мной ни случилось, пока живой, я могу обратиться к Б-гу. Я никогда не отъединял от себя Б-га. Временами я просто реже с Ним разговаривал.
Однажды я тяжко заболел, попал в больницу и думал, что моя жизнь изменилась навсегда. Я не понимал, за что мне была уготована такая участь. Сперва я лежал в большой палате римской больницы вместе с другими пациентами. В обстановке, когда никто не мог со мной говорить, а мне следовало неподвижно лежать на попечении врачей и медсестер в постели, я был спокоен и молился. Потом меня перевели в отдельную палату, там было удобнее, но я куда более стал чувствовать себя одиноким. По вечерам я беседовал с отцом-францисканцем, навещавшим меня, и в голову мне ни разу не пришло позвать раввина. Единственно, когда я обращался к раввинам, это когда умерли мои родители и нужно было подготовить похороны. И по моей матери, и по отцу мы читали кадиш дома с друзьями.
Мое иудейство бывает временами счастливым и веселым. Мне нравится, когда жена говорит кому-нибудь: «Это мицва». Моя дочь Джиневра часто вспоминает слово «мицва», когда вынуждена делать что-то из-под палки. Существуют еврейские слова, звучащие шифром, как если бы говорилось: «Мы же поняли друг друга, не правда ли?» Моя сестра, например, иногда произносит словечки, которые будоражат во мне чувства принадлежности к семье, скажем, слово из эльзасского идиша: «болейдиг», означающее «быть в плохом настроении», «хандрить», «грустить».
Жена спросила меня, что я думаю о намерении Франции запретить чадру и ношение кипы в общественных школах. Мне кажется, этот республиканский эгоизм хотя и провозглашает отделение Церкви от государства, оскорбляет человека и его традиции. Другими словами – хочешь носить чадру или кипу, держись подальше от общественных мест.
Написано: «Не произноси имени Г-спода, Б-га твоего, напрасно». Я не знаю, как смотрит на это Б-г, и никогда не узнаю, но никто не может мне запретить жить заодно с абстракцией, столь невероятной и непостижимой, как Он, Который всегда со мной, в каждое мгновение моей жизни.
Быть евреем в Нью-Йорке – нормально. Там я себя чувствую спокойно, как все, одним из многих. Когда и где хочу, могу возложить кипу. Иногда слышу: «Я еврей, вырос в Нью-Джерси, в маленьком городишке, где все почти были или итальянцы, или поляки».
Водитель в такси сказал мне: «Я латвийский еврей, из Риги, пару месяцев прожил в Ладисполи, играл на гитаре в рок-группе. Вы Челентано знаете? Мой сын женился на итальянской девушке, она не знает ни слова по-итальянски, и родители ее тоже. Я учу их итальянскому, словами из песен. Дома я говорю по-русски, но мой сын понимает только английский».
Мальчиком я зашел в Нью-Йорке в химчистку, отдать какие-то вещи почистить. Там были два пожилых седовласых человека, они кричали и страшно ссорились. Когда крики прекратились и наступила тишина, я спросил одного из них:
– На каком языке вы говорите?
И он, ничуть не удивившись, ответил:
– Смотря когда. О делах мы говорим по-венгерски, а о семейных проблемах – на идише или на сербскохорватском.
– А откуда вы? – наивно спросил я.
– Что ты имеешь в виду? Мы американцы!
Такова она, Америка: перемешанные народы, которые, оказавшись американцами, чувствуют себя в безопасности.
Один журналист-еврей, возглавляющий в Нью-Йорке очень влиятельный еженедельник, сказал мне: «Еврейские дети, бледные, светловолосые, с голубыми глазами, были лучшими студентами Музыкальной академии, они все играли на скрипке или на рояле. Теперь корейцы и китайцы играют лучше их».
Мой отец гордился еврейской интел
лигенцией. Он всегда говорил: «Маркс, Фрейд, Эйнштейн были евреями. Иисус тоже был евреем».
Он был счастлив своим еврейством. Помню, как в течение восьми дней еврейской Пасхи он повсюду, в любой части мира, таскал с собой коробку с мацой. И обязательно заявлял: «Я еврей!» Он хотел обозначить все сразу, показать, что не стесняется быть тем, кем является, а наоборот, гордится этим.
Я в детстве очень дружил с одним кардиналом, и мой отец озабоченно спрашивал меня: «Почему вы дружите?»
Потом он побывал у кардинала и понял, какой это был обаятельный человек. Впрочем, отец не страдал никакими предрассудками касательно Церкви и считал, что следует обращаться уважительно со всеми. Ему нравилось достоинство иудаизма, и он всегда жалел, что недостаточно образован в философско-религиозных материях, чтобы понимать «Зоар», очень сложную книгу-комментарий к Библии. Он ограничивался экскурсиями по страницам Талмуда. Его притягивало иудейское учение, привычка глубоко понимать проблемы. Он поддерживал Израиль, многократно туда ездил, интересовался политикой, университетами. Когда он боролся с недугом, доконавшим его за несколько месяцев, его навестил друг, главный врач большого госпиталя в Израиле, предложивший ему ехать лечиться в Иерусалим, и отец, не раздумывая, отправился в последнее путешествие в страну, которой так восхищался. Но было уже поздно.
Мои мать и отец чувствовали большую близость к Израилю, но жить там не хотели, будучи слишком привязаны к своим общинам.
А я? Я к кому отношусь? Отец назвал меня «бродячим евреем», поскольку я всегда слонялся с места на место. И это правда: я предпочитаю думать, что мир един. Я чувствую своим долгом бывать там и здесь, говорить с разными людьми, видеть и слышать разное. Если бы я был художником, я, может быть, и осел в каком-то месте, но будучи писателем, я обязан перемещаться. Я привык писать в дороге. Но что я ищу? Я – мятущаяся душа? Нет, я бродячий еврей, который чувствует себя повсюду как дома и всегда испытывает ностальгию по какому-то другому месту. Будь я израильтянином, поселись в Израиле, успокоился бы я и перестал путешествовать? Не думаю. Все равно Б-г везде одинаков. Я могу искать Иерусалим, то есть Восток, и во время молитвы обратиться в том направлении. В этом я не очень отличаюсь от прочих. Мусульмане тоже, раскладывая на полу коврик, ищут Мекку и молятся. Христиане шепчут розарио в любой ситуации. Один человек, весьма приближенный к Папе Иоанну Павлу II, рассказывал, как летел с ним в вертолете. «Он не смотрел на пейзаж, он сосредоточился на своих четках и молился». Б-г слышит нас повсюду, в этом я уверен. Неважно, где и на каком языке произнесена молитва, важно, что мы чувствуем, когда молимся. Я путешествую, потому что мир слишком прекрасен, слишком много есть в нем такого, что следует увидеть и услышать. Раньше я ездил один или с отцом, потом со своими детьми, сейчас с женой. Мне нужно открывать неизвестные места и незнакомых людей или общаться со старыми друзьями и встречать новых. Я думаю, что жизнь должна быть обменом, свободой. Я ищу широкие и неизведанные горизонты, будучи уверен, что обладаю точками отсчета, такими, как, например, синагога на улице Виктуар в день Йом Кипура. Нужно познавать мир, в этом я убежден. Моравиа всегда говорил, что секрет жизни – в неподвижности, но сам путешествовал непрестанно, особенно по странам третьего мира. Неподвижность он обретал только в августе, в Сабаудии, где целыми вечерами глядел на море. Он всегда глядел на него, потому что нуждался в созерцании духовных и таинственных проявлений природы. Помню также, что ему нравились грозы и облака. Не знаю, верил ли он в Б-га. Скорее, был язычником.
Чему меня научил Б-г? Чувству долга, самодисциплине, опаске за страдания близкого человека. Чужая боль, даже боль животного или растения, ранит меня. Когда я чего-то не понимаю, чувствуя свое бессилие и страх, я молюсь. Молитва помогает мне ощутить себя человеком, дает понять, что есть некто, кто значительней меня, кому можно довериться, у кого просить прощения, кого благодарить. Благодарить за то, что научил меня писать, за то, что помог мне встретить стольких людей, умеющих любить, готовить, лечить, рисовать, сочинять музыку. Я стыжусь, что не умею быть щедрым, терпеливым, не могу быть до конца честным с самим собой и с другими. Что не умею быть снисходительным и не испытываю достаточного сострадания к окружающим.
Слово «мицва» – простое, прекрасное, оно одновременно означает чувство долга, милосердия, уважения к Б-гу и к другим. Я не могу совершать достаточно много «мицвойс» и сожалею об этом.
Мне очень нравятся рассказы о евреях, я хотел бы записать их все. Пока хочу рассказать один маленький фрагмент из жизни двух евреев.
Некоторое время назад в Нью-Йорке у входа в мою гостиницу я назначил встречу на 18.30 с другом журналистом, корреспондентом крупной итальянской газеты. В 19.10 он еще не пришел, телефон у него был занят, потом включился автоответчик, и я оставил сообщение, кратко выразив свое неудовольствие. Потом, нервничая, поднялся в номер. Вскоре он позвонил. Я сказал:
– Не приходи, у меня в 19.30 другая встреча.
Он ответил:
– Я опоздал, но я уже в такси, приеду через десять минут.
– Это слишком долго.
– Пять минут, – и он отключил телефон.
Через десять минут я спустился, его еще не было. Я был в нетерпении, обижен, думал, как же он невоспитан, какой невежа, решил, что я для него мало значу и потому он позволяет такое со мной проделывать. Наконец он явился, и я сказал:
– Ты что, кинозвезда, кем ты себя вообразил? Ты нахал и опоздал на целый час!
– Но я позвонил, предупредил тебя.
– Да, но через три четверти часа.
– Извини, я ведь совершал мицву.
– То есть?
– Я организовывал поездку в Америку Дану Сегре, он приедет в Вашингтон выступить по поводу итальянской политики в отношении Израиля и Ближнего Востока, он потрясающий человек.
– Еще бы. Он мой дядя.
– Нет, правда?
– Да, кузен моей матери.
Дан Сегре в детстве переехал в Израиль. Его звали Витторио, и он изменил имя. С юных лет я очень гордился этим родственником, жившим в Иерусалиме. У него хватило смелости переменить судьбу, поступиться опекой итальянской еврейской буржуазии, дабы стать пионером, первооткрывателем, а затем солдатом, и увидеть рождение Израильского государства. Он сделал выбор – стал израильтянином и правоверным иудеем. Его дети общаются на иврите, как на родном языке. Витторио вернулся назад, к своим историческим корням, и его история продолжалась.
У евреев долгая история, отмеченная преследованиями, но даже если они всегда в опасности, их хранит Б-г. Иногда они отчаиваются и убивают себя, как это случилось с Примо Леви. Хотел ли Примо Леви сказать, что он довольно страдал, что настал момент прекратить жить и вернуться к Б-гу? Не знаю. Эли Визель рассказывал мне, что говорил с ним по телефону за несколько дней до смерти и, слыша глубокую тоску в голосе Леви, предложил: «Прилетай в Нью-Йорк. Сядь на самолет, я отменю все дела и мы проведем неделю вместе».
Было слишком поздно. Примо Леви не вылетел и через несколько дней покончил с собой. Мицва Визеля оказалась бесполезной. Когда человек решает уйти, не нужно его удерживать, быть может, Г-сподне притяжение становится сильнее привязанности к жизни. Визель говорил мне, что после Освенцима он верил, что антисемитизма больше никогда не будет, но ошибся. И это так. Однажды ночью, находясь в Москве в командировке, я прогуливался с одним итальянским дипломатом по Красной площади. Он сказал: «Русские не скрывают своей неприязни к чернокожим и евреям».
Всегда, когда мне напоминают об антисемитизме, я бурно не реагирую, но меня это очень ранит. У меня появляется ощущение потери, безразличия, словно я слышу старую колыбельную, напев, знакомый всю жизнь.
– Пожалуй, в России больше нет государственного антисемитизма, – сообщил мне русский писатель Асар Эппель, переводчик с итальянского, идиша и польского.
Я спросил:
– Но если антисемитизм тем не менее существует, если был даже государственный антисемитизм, почему ты не уехал в Израиль?
– Потому что я русский писатель.
– Отец у тебя был еврей?
– Да.
– Чем занимался?
– Был служащим.
– Ты говоришь по-еврейски?
– Нет. Вдобавок не религиозен, так что получаюсь атеист. Пишу по-русски на компьютере. Мне его продали со скидкой в Нью-Йорке, в хасидском магазине. Рассказать анекдот?
– Конечно! – согласился я.
– К директору цирка приходит наниматься человек с чемоданчиком. Директор спрашивает: «А в чемоданчике у вас что?» – «Мышиный оркестр». – «Мышь играет на рояле?» – «Именно». – «И на кларнете тоже играет мышь?» – «Ясное дело». – «И на арфе мышь?» – «Конечно!» – «И на скрипке мышь?» – «Нет, на скрипке еврей!»
Пока русский писатель рассказывал эту историю, мне пришло в голову, что мои бабушка и мама играли на скрипке. Мама даже пробовала научить и меня, но я не захотел. Очень жаль, потому что в противном случае я мог бы отсидеться в чемоданчике с мышиным оркестром. Быть еврейским скрипачом.
Помню мать в реанимации. Я стою рядом. Она уже не говорит, смотрит в пустоту, иногда выдавая свои чувства взглядом. Однажды, чтобы доставить ей удовольствие, я рассказал, что ее сад расцвел, вернулись птички, а дом в порядке и чисто убран. И попросил ее скорей выздоравливать, чтобы вернуться туда. Она не обратила на меня внимания. Я знаю, что она слышала мои слова, но что-то в ней давало понять, что она больше не принадлежит этому миру и этому саду. Она была в другом месте, она покидала своих детей, чтобы соединиться со своими родителями.
Дабы сказать о ее великом чувстве справедливости, хочется вспомнить один случай. Незадолго до маминой смерти я сообщил ей об успешных университетских экзаменах моего сына Джона. Она без промедления сказала: «А как поживает Лаппо? Я что-то давно ничего о нем не слышала».
Я начал писать эти страницы с рассказа о кануне Йом Кипура и продвигался дальше безо всякой путеводной нити, стараясь объяснить, что значит для меня быть евреем, тем более что я прожил большую часть жизни с людьми, которые евреями не являются. Мне нужно было сказать самому себе мысли, которые я прежде не говорил, воспоминания, вызывающие нежность, размышления, пришедшие на ум. Я мог бы продолжать исписывать страницу за страницей, сообщая еще одну забавную историю, еще одно воспоминание, еще один анекдот. Я не философ и не историк, я человек, рассказывающий истории, а истории о евреях бесконечны, они отличаются одна от другой, но во всех присутствует Б-г. Я уверен, что русский писатель, сказавший мне: «Я еврей, но получаюсь атеист; в общем-то, все мы писатели – атеисты», все равно имеет связь с Б-гом. Просто это был рациональный ответ, не претендующий на ученые подтверждения существования Б-га. Как честный интеллектуал, он сказал: «Выходит, я атеист».
По-моему, ни один еврей никогда не сможет быть до конца атеистом, так как мама бы ему этого не простила. К тому же русский писатель-атеист был хорошим евреем, своей работой осуществляя мицву. Он перевел с идиша на русский «Люблинского штукаря» Зингера. При этом он, конечно, не считает, что совершил мицву, потому что это была просто работа, но все, кто прочел книгу, останутся ему признательны навсегда.
Один друг, который служит в Ватикане, сказал мне: «Этот предрассудок распространяется всё шире».
А другой добавил: «Евреи всегда слишком на виду».
И еще третий: «Израиль, как известно, – великая держава».
А я повторю, что быть евреем – непросто, потому что если ты защищаешься и защищаешься хорошо, все равно это плохо; ты защищаешься – тебя хотят уничтожить. Но они не смогут заставить нас исчезнуть. Б-г этого не допустит. Он не позволит такому произойти, пока мы, не претендуя на ответ, будем продолжать с Ним разговаривать, пока мы продолжаем читать кадиш и «Шма Исроэл», не понимая значения слов.
И если многие нас не любят, это не наша проблема, мы не можем терять время, мы должны и дальше шагать по своей истории. Препятствия нас не пугают, наоборот, они укрепляют нас и делают упорными. Мы имеем право и обязаны быть самими собой, раз уж такими родились. Бесполезно обвинять нас и стараться переложить на нас собственные предрассудки, обиды и клевету. Следовало бы понять, что быть евреем не означает ничего сверхъестественного. Это человеческое существование немногих мужчин и женщин, которые равны со всеми остальными и, даже получая хорошее образование, хотят, чтобы их оставили в покое.
Рим, апрель 2004 года.
Перевод с итальянского
Алексея Букалова
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru