[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2007 НИСАН 5767 – 4 (180)
КВАДРАТ ПОЭТОВ В ЖЗЛ
Дмитрий Быков о Пастернаке, Лев Лосев о Бродском.
Николай Александров
Сопоставление этих двух книг (Дмитрий Быков. Борис Пастернак. – М.: Молодая гвардия, 2007, – 893 с.; Лев Лосев. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. – М.: Молодая гвардия, 2006. – 447 с.) напрашивается само собой. Во-первых, обе вышли в серии «Жизнь замечательных людей». Во-вторых, обе написаны о поэтах, причем авторами, которые сами не чужды лирики. В-третьих, обе стали заметными событиями, хотя и в разной степени. На этом, пожалуй, сходства заканчиваются.
Лев Лосев оказался востребован в «кругу посвященных». Широкая публика на книгу внимания не обратила. Быков же, напротив, со своим огромным (900 страниц) жизнеописанием Пастернака добился настоящего триумфа. Как-никак именно это произведение завоевало главный приз вновь образованной премии «Большая книга». Но в не меньшей степени свидетельством успеха может служить тот факт, что труд Быкова выходит уже аж пятым изданием. Однако вот что любопытно: если о Быкове не только рядовые читатели, но критики говорят почти комплиментарно («Быков мне скорее нравится», – признаётся, например, отнюдь не щедрый на похвалы Андрей Немзер), то о Лосеве как-то молчат или говорят сдержанно, без восторгов.
Наверное, по-другому и быть не могло – эти две «жэзээловские» книжки по существу антиподы.
Быков пишет размашисто, свободно, масштабно, в полной уверенности своего права на такую свободу и размах. Он не боится обобщений, оценок, он в равной степени легко и беззаботно и судит Пастернака, и восторгается им. Эта раскованность – стилистическая прежде всего – для Быкова принципиальна. Недаром же он уже на первых страницах заявляет об отказе писать на «птичьем языке» «структуралистов и постструктуралистов, фрейдистов и “новых истористов”, апологетов деконструкции и рыцарей семиотики». Для себя Быков избирает «синтетический язык», правда, не объясняет, что это такое. Понять это можно в первую очередь как отказ от филологической (литературоведческой, академической) строгости, допущение вольностей, характерных для эссе или беллетристики.
Общая концепция творчества Пастернака также дается сразу. Главная категория применительно к его творчеству, по Быкову, – счастье. Кроме того, «Пастернак – поэт, всем своим опытом утверждающий идею плодотворного синтеза… судьба и текст для него одно». Следовательно, и жизнь поэта можно рассматривать так же, как его тексты. Далее. Жизнь Пастернака, как считает Быков, – череда обновлений. За каждым таким обновлением следовал период, отчетливо разделяющийся на три стадии: первые попытки «нового» заявить о себе, расцвет и триумф, декаданс. И каждое такое обновление связано с любовным переживанием. Так и движется повествование быковской биографической эпопеи: жизненные обстоятельства, героиня очередного романа, анализ художественного текста. Попутно Быков высказывает суждения историко-философского характера, сравнивает Пастернака с другими поэтами-современниками (Маяковский, Цветаева, Мандельштам).
Нельзя сказать, что Быков подробен. Он скорее многословен. И дело не только в том, что он обильно цитирует Пастернака. Многословие – основа быковской стилистики, условие его свободы. То есть свобода подразумевает у него многословие. Забавно, что свое свойство Быков пытается приписать Пастернаку: «В ранней его лирике (да и в поздней по большей части) не фиксируешься на отдельных словах. Работают не слова, а цепочки – метафорические, звуковые, образные; по отдельности всё – бессмыслица или неуклюжесть, но вместе шедевр». «Не фиксируешься» – это сильно сказано. Буквально несколько страниц спустя Быков будет восхищаться эпитетом «непрорубная», а чуть позже говорить об уникальном лексическом богатстве пастернаковской лирики. Противоречия тут нет. Все дело в том, что Быков пишет не о Пастернаке, а о себе. Пастернаковский метод, как он его понял, Быков применяет в книге о Пастернаке. Он узурпирует, присваивает Пастернака себе, подчиняет его своей концепции, обрушивая на читателя потоки слов, не боясь неточностей, неловкостей. Ну, скажем: «Любимые части речи Пастернака – наречие и причастие, и эта важнейшая черта характеристики его метода. И то и другое – добавочные характеристики действия». Причастие – «добавочная характеристика действия» – это, конечно, открытие. Но главное ведь не слово, а словесный поток, несокрушимый оптимизм и уверенная поступь.
С каждой страницы, чуть ли не с каждой строки на читателя глядит улыбающийся, самодовольный Дмитрий Быков. Он горд своим богатством, он рад своей свободе вымеривать вес Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Маяковского в сравнении с Пастернаком, он счастлив восклицать, поучать, давать оценки и рекомендации: «Всего и понадобилось – в великое время влюбиться в замечательную девушку; рекомендуем этот образ действий всем, кто задумает повторить чудо “Сестры” и за год превратиться в ведущего русского лирика». Славная ирония! Но опять-таки кажется, что это Быков о себе, о своих мечтах…
Быков может в двух словах пересказать философскую концепцию Когена, снисходительно отозваться о работах других критиков, да и самого Пастернака нет-нет да и похлопает дружески по плечу, вставляя прямо в цитату ехидное замечание: «И по водопроводной сети / Взбирался сверху тот пустой, / Сосущий клекот лихолетья, / Тот жженный на огне газеты / Смрад лавра и китайских сой, / Что был нудней, чем рифмы эти (что, заметим, непросто – Д. Б.)». Но по существу он пишет пространный комментарий к собственному творчеству. Действительно, его оценки революции и Гражданской войны, его размышления о четырехфазном развитии каждой исторической эпохи в России или его настоятельное подчеркивание тезиса, что Пастернак был евреем, отказавшимся от еврейства, – все это пышным цветом расцветет в романе «ЖД». Быков, можно сказать, просто прикрывается Пастернаком, хотя для этого Пастернака ему явно не хватает.
В результате получается даже не полновесный роман или эпопея о Пастернаке, а огромный портрет самого Быкова в пастернаковской рамке.
И ведь нельзя сказать, что Быков не бывает точен, проницателен, наблюдателен, остроумен. Нет. Но как-то он слишком уж запанибрата с Борисом Леонидовичем.
Вот, собственно, в этом одно из главных и существенных отличий книги Льва Лосева. Казалось бы, Лосев имеет гораздо больше оснований держаться «на дружеской ноге» с Бродским. Как один из ближайших друзей поэта, Лосев вполне мог бы сократить дистанцию. Однако нет. Лосев пишет «литературную биографию». Текст здесь выступает на первый план. Книга рождается из комментирования стихотворений Бродского. Так что получаются своего рода добавления к комментариям. Лосев намеренно сух, педантичен, строг – примечания и библиография занимают чуть ли не треть издания. Он не оценивает, а показывает и свидетельствует. Он ограничивается сферой необходимого. Но это как раз и позволяет избежать вовсе уж случайного. Понятно, что практически любая литературоведческая биография субъективна. Но важен сам характер субъективности. Тон всему исследованию задает эпиграф: «Есть своего рода смиренная привлекательность в том, что меньшее комментирует большее, и в нашем уголке Галактики мы привыкли к подобного рода процедурам». Подчеркнутая скромность и дистанцированность, наверное, и охладили многих читателей. Больно уж тихо прозвучал голос Лосева.
Так, наверное, оно и должно было быть. Быков ведь не случайно подчеркивает «разночинское» происхождение в Пастернаке. Вот он в своей книге и размахивает руками, что, разумеется, привлекает внимание.
Для Лосева же Бродский – рыцарь языка, аристократ. Может ли он кричать и размахивать руками в таком случае? Вряд ли.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru