[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  МАРТ 2007 АДАР 5767 – 3 (179)

ПрофессиЯ – богаЧ

Давид Маркиш

В моей жизни я встречал богатых людей. Среди этих богатых было несколько очень богатых. Адольфо Блох стоял среди них особняком.

«Миллионер – это тот, у кого в кармане 100 тысяч», – сказал Шолом-Алейхем устами одного из своих героев. У меня тоже есть проблемы с цифрами: я никак не могу сообразить, сколько миллионов умещаются в одном миллиарде. Тропка нулей убегает за далекий горизонт, словно бы выложенная золотыми булыжниками… В глубине души я сомневаюсь в том, что и очень богатые люди отдают себе трезвый отчет в астрономических цифрах.

Так или иначе, мое приятельство с богачами оставляет, в сущности, желать лучшего: у них своя компания, а у меня – своя. Финансовое неравенство накладывает тень на отношения между людьми.

Адольфо Блох появился в моей жизни в 1972 году, месяца через два после моей репатриации в Израиль.

Я сидел на уроке иврита в тель-авивском Центре абсорбции «Бейт Бродецки» и мучительно пытался выучить красивые библейские слова, звучавшие почти как родные, как слышанные когда-то, в допотопные времена. Кто-то постучал в дверь, позвал: «Маркиша можно? Тут к нему пришли…»

Я вышел из класса. Передо мной стоял пожилой приземистый человек с крупным добрым лицом, голубоглазый, в светлом тропическом пиджаке. За ним, держась за его плечом, маячил один из моих соучеников – новый репатриант из Бразилии.

– Это Адольфо Блох, – доверительно сказал, скорее, прошелестел соученик, указывая взглядом на старика в пиджаке.

Это имя ни о чем мне не говорило.

– Так это вы – Давид Маркиш? – на вполне приличном русском спросил старик.

– Это я.

– Я читал про вас в газетах, – продолжал старик, – про вашу борьбу за выезд. Поздравляю с приездом… Так, значит, – это вы.

Разговор начал действовать мне на нервы. Ответить по делу мне было нечего. Я чувствовал себя в роли какого-то диковинного зверя в зоопарке, утконоса или киви. А старик продолжал:

– У вас есть мемуары? О вашей жизни, о борьбе за выезд? Я хочу напечатать их в моем издательстве, в Рио-де-Жанейро.

Значит, он бразильский издатель. Это открытие меняло суть дела.

– Мемуаров у меня нет, – сказал я старику. – Не годится писать мемуары в 34 года… Зато у меня есть роман «Присказка». Я написал его в Москве, в отказе. Он еще нигде не напечатан.

– Дайте почитать, – сказал старик.

Я сбегал в свою комнату и принес копию рукописи довольно-таки дурного качества. Я не возлагал чрезмерных надежд на дружелюбного старика с его издательством.

– Кто это такой? – вполголоса спросил я у соученика, когда старик из Рио-де-Жанейро отвернулся, веером пролистывая рукопись.

– Это же Блох! – округлив глаза, сказал соученик. – Газеты, журналы, телевидение в Бразилии – всё его! Он – король!

Назавтра, рано утром, меня вызвали к телефону. Звонил Блох.

– Я прочитал ваш роман, – сказал Блох. – Будем его переводить на португальский и печатать. Берите такси и прямо сейчас приезжайте ко мне в «Хилтон».

Моя рукопись лежала перед Блохом, на столе. Мне показалось, что в роскоши «люкса» она чувствовала себя вполне независимо.

Адольфо сунул руку в карман и извлек оттуда ком банкнотов.

– Давайте поделим это, – сказал Адольфо. – Половину вам, половину мне – по-честному. Книга уйдет в печать, как только будет закончен перевод. Но сохранить название не удастся, на португальском нет такого слова – «Присказка». Придется придумать другое название.

– Придумаем, – не стал я спорить. – А можно будет посмотреть обложку еще до выхода? – Мне почему-то очень хотелось в один прекрасный день открыть почтовый ящик и увидеть обложку моей книжки.

– Можно, – сказал Адольфо Блох. – Я пришлю… А потом я пришлю билет в Рио-де-Жанейро, и вы приедете в Бразилию на выход книги.

У меня выйдет книга, первая моя книга на Западе! И где! В Рио! Мне казалось, что не Адольфо Блох мне об этом сказал, а ангелы пропели, пролетая в солнечном небе над «Хилтоном».

Оставалось ждать.

После обеда Адольфо пригласил меня поехать с ним в институт Вейцмана, в Реховот.

– Мы все должны помогать Израилю, – рассказывал Адольфо по дороге. – Кто не дает денег Израилю, тот просто… – Он употребил вполне ругательное, нецензурное слово; он вообще довольно часто использовал ненормативную лексику, и это нас сближало, опуская его с бриллиантовых облаков на грешную, но такую милую землю. – И неважно, нравится тебе израильский премьер-министр или не нравится, продолжал он. – Мне, например, не нравится Голда Меир, но это совершенно неважно… Я даю Макбиту, я даю Сохнуту. Но больше всего я люблю давать прямо институту Вейцмана, потому что Израиль должен развивать свою науку, и Голда Меир тут совершенно ни при чем. Я даю институту деньги и дарю скульптуры. Сейчас я подарю им античную скульптуру, недавно мне посчастливилось ее купить.

Я понятия не имел, зачем Адольфо Блох едет в институт Вейцмана, а спрашивать было неловко. Оказалось, что руководство института решило наградить Адольфо какой-то почетной грамотой. Церемония была торжественной, но по-семейному теплой: Адольфо терпеть не мог протокольных формальностей, и здесь, по-видимому, это было хорошо известно. Ведущие ученые института вели с Блохом приятельские беседы. С первого взгляда было ясно, что Адольфо Блох действительно здесь свой человек.

Грамоту вручал доктор Сэбин – тот самый всемирно известный Альберт Сэбин, который создал вакцину против полиомиелита. Это имя я знал и, когда Адольфо меня с ним знакомил, глядел на великого ученого во все глаза.

– Знаешь, откуда он родом, доктор Сэбин? – спросил Адольфо на обратном пути в Тель-Авив. И ответил, и гордость звучала в его ответе: – Он наш еврей из Белостока!

Сам Блох происходил из Житомира, где он родился в 1908 году и откуда уехал с семьей, обладавшей немалыми финансовыми возможностями, вначале в Киев, а затем, в самый разгар Гражданской войны, за границу. Дорога семьи лежала через Италию в Южную Америку, в Рио, куда она и прибыла в 1922 году. Именно там, в Рио-де-Жанейро, Адольфо стал со временем истинным медиа-магнатом, совершив настоящую революцию в отрасли, – он основал империю, включающую в себя не только редакции газет и журналов, но и типографии, и предприятия, выпускающие для них современное типографское оборудование, и даже мощный парк огромных грузовиков с надписью BLOCH по бортам, развозящих печатную продукцию по всей стране. Таким образом он раз и навсегда избавился от посреднических услуг – и выиграл, и снял, как говорится, весь банк.

И пришел тот самый «один прекрасный день», и, открыв поутру почтовый ящик, я взял в руки цветной макет обложки моей книги: бедная стена казахстанской кибитки, на ней красивейшая золотая мезуза и португальское название романа – «О comeco» («Начало»). То было счастливое Начало: я наконец поверил, что «Присказка» увидит свет.

Спустя несколько месяцев я спустился по трапу самолета в аэропорту Рио-де-Жанейро и огляделся с требовательным любопытством: в поле моего зрения не оказалось ни одного человека в белых штанах. Зато на выходе меня поджидала, с опознавательным плакатиком в руках, длинноногая красавица. Прочитав на плакатике свое имя, я прямиком направился к красавице.

– Я Давид Маркиш.

– А я Анна-Луиза, – представилась красавица. – Адольфо Блох поручил мне выполнять обязанности вашей секретарши. Можете всецело на меня положиться. Я говорю на иврите и немного по-русски. Я выполню все ваши пожелания и окажу вам все услуги за исключением интимных. – И улыбнулась ослепительно.

Мне не оставалось ничего, кроме как улыбнуться в ответ. Секретарша! События принимали на глазах волшебный оборот.

О Рио-де-Жанейро я знал немного. Уверения Ильфа и Петрова в том, что все жители этого райского города разгуливают в белых штанах, оказались розыгрышем. Второе: я был почему-то уверен, что «кариока» – это название бразильского танца вроде румбы. Кроме того, мои практические познания в географии дали сбой: я улетел из Тель-Авива в разгар зимы, а здесь царило самое настоящее лето, о чем я не предполагал.

Анна-Луиза, оказавшаяся на поверку Ханой-Леей, дала мне обстоятельные разъяснения по дороге в отель «Жемчужина Копакабаны». Белые штаны нынче не в моде, а лето на дворе по той причине, что мы не в Северном полушарии, а в Южном, под созвездием Южного Креста. Услышав от меня про бразильскую румбу, Хана-Лея сильно удивилась: «кариока» – это вовсе не танец, – так называют себя уроженки Рио. Вот, например, она, Хана-Лея, и есть самая настоящая кариока.

На подъезде к Рио я допустил еще один прокол, вызвавший серебряный смех Ханы-Леи, почти безудержный. Проезжая мимо Сахарной горы, я увидел на вершине, в густеющих сумерках, гигантскую каменную фигуру с разведенными руками, как бы парящую над городом.

– Это генерал? – спросил я, памятуя о многочисленных генеральских переворотах, характерных, как известно, для политической жизни Латинской Америки.

Хана-Лея расхохоталась, как видно, от всего сердца.

– Какой там генерал! – отсмеявшись и утирая глаза уголком батистового платочка, сказала Хана-Лея. – Это же Иисус Христос!

Отель «Жемчужина Копакабаны» оказался великолепным заведением. Хана-Лея проводила меня до моего трехкомнатного номера-«люкс» и распрощалась.

– До десяти вечера я буду дежурить в лобби, – сказала Хана-Лея. – И завтра в восемь утра я буду на рабочем месте, там же. Если что – звоните! К вашим услугам…

Услуги понадобились мне с самого утра.

Дело в том, что, выглянув любопытства ради из номера, я увидел у дверей комнат выставленные в коридор ряды обуви. Нетрудно было сообразить, что вот он, вживе и наяву, «кинематограф белых телефонов», как назывался в кругу московских шестидесятников роскошный западный образ жизни: богатые постояльцы пятизвездочных отелей выставляют на ночь свою обувку и утром получают ее вычищенной специальными чистильщиками до зеркального блеска. Недолго думая я решил воспользоваться плодами цивилизации: сбросив мои зимние раздолбанные сапоги на молнии, знававшие лучшие времена, я по примеру соседей выставил их за дверь.

Наутро я их там не обнаружил, и это меня смутило: других у меня с собою не было, и не было денег, чтобы купить новые в дорогом обувном магазине отеля. Моих сапог не было и в помине, а штиблеты соседей сияли, празднично начищенные, вдоль стен коридора.

– У меня проблема, – сказал я Хане-Лее, когда она взяла телефонную трубку. – Мои ботинки пропали.

Через минуту озабоченная Хана-Лея поднялась ко мне в номер и убедилась в моей правоте.

– Видимо, какое-то недоразумение… – пробормотала Хана-Лея, названивая администратору. – Это просто невозможно.

Тотчас явились какие-то чернокожие служащие, Хана-Лея заговорила с ними по-португальски, на высоких тонах. Служащие удрученно вздыхали.

– Может, пойдем купим новые? – закончив переговоры, предложила мне Хана-Лея.

– Нет-нет, – возразил я, – это удобные ботинки, еще хорошие. Где они?

– Уборщики по ошибке подумали, что они вам больше не нужны, – призналась Хана-Лея. – И вынесли…

– Выбросили, что ли? – без обиняков уточнил я.

– Что-то в этом роде, – сказала Хана-Лея. – Но сейчас они их найдут и принесут обратно.

Через четверть часа мои ботинки были мне торжественно возвращены – вычищенные и приведенные в порядок. Главный чистильщик, сияя обворожительной улыбкой, принес их на вытянутых руках – как хлеб-соль.

– Теперь поедем к Адольфо, – сказала Хана-Лея, – в «Маншетт».

«Маншетт» – так назывался самый популярный и многотиражный из всех журналов Адольфо Блоха. Этот еженедельник был как бы оборотной стороной самого Адольфо: говорили «Маншетт» – подразумевали «Блох», говорили «Блох» – подразумевали «Маншетт».

«Маншетт» располагался в сверкающем 12-этажном здании на Копакабана. Этот дом построил по заказу Адольфо знаменитый архитектор Карл Нимейер, там, на одиннадцатом этаже, была оборудована штаб-квартира Блоха, откуда он управлял своей империей. Двенадцатый этаж занимал личный зал приемов хозяина. Многочисленный технический персонал щеголял в белоснежных куртках с красной маркировкой BLOCH на спине, журналисты были одеты отменно и со вкусом.

Мы с Ханой-Леей поднялись на 14-й этаж. Там, в кабинете Блоха, собрались руководители его издательства, выпустившего «Присказку», и переводчик романа – молодой парень, закончивший университет в России, бывающий там наездами и по этой причине подписавший свой перевод псевдонимом, чтоб в Москве не рассердились на него за контакты с «предателем социалистического отечества» Давидом Маркишем.

Вот она, книга. «Присказка» вышла в серии «Книжный клуб», обеспечивающей начальный тираж в 25 тысяч экземпляров. Адольфо, дружески улыбаясь, вручает мне верхний экземпляр из высокой стопки на столе. Я подписываю книги для присутствующих. Праздничная атмосфера, приятные разговоры.

– У нас плотная программа, – говорит мне Блох. – Вечером приходите на ужин на 12-й этаж – приехал израильский генерал собирать деньги. А завтра прием в Академии искусств по поводу выхода вашей «Присказки».

На 12-м этаже посреди зала стоял массивный обеденный стол на 60 персон, красного дерева. Над столом в потолок была вмонтирована золотая люстра в форме кораллового куста. Люстра подсвечивалась сильными направленными фонарями и отбрасывала приятный свет.

Человек сорок – мужчины и женщины – сидели вокруг стола, некоторые прогуливались по обширному залу. Почетный израильский гость должен был вот-вот прийти.

– Тут все свои, – сказал мне Адольфо, и я вдруг с восхитительной легкостью почувствовал, что я – пожалуй, единственный не совсем «свой» в этой роскошно обставленной, полной богачами комнате. У них своя профессия, у меня – своя. И это неплохо.

– А где «изумрудный король»? – спросил я. Мне хотелось поглядеть на знаменитого бразильского еврея – производителя драгоценных украшений, чьи фирменные магазины рассыпаны по всему свету, по главным улицам мировых столиц.

– Я его не зову, – сухо сказал Адольфо. – Мы тут жертвуем по 50 тысяч, не меньше, а он больше 20-ти не дает. Пусть сидит дома!

Израильтянин, сухощавый мужчина с внимательными глазами на остром лице, вошел стремительно. Гости молча разглядывали генерала. Адольфо радушно его приветствовал:

– Добро пожаловать, господин Ярив!

Генерал Аарон Ярив, начальник военной разведки. Я видел его в Африке, во время Войны Судного дня, на 101-м километре от Каира, когда он, выйдя из вертолета, быстро прошел к разбитому близ шоссе шатру подписывать с египтянами соглашение о прекращении огня.

Приглашенные рассаживались, не сводя глаз с военного гостя.

– Израильский писатель Давид Маркиш хочет вас приветствовать! – неожиданно для меня объявил Адольфо Блох. – Он будет говорить по-русски, а я его переведу.

А я начал на иврите, сказал, как здорово встретить вдалеке от дома соотечественника и извинился за то, что буду продолжать по-русски, иначе меня никто здесь не поймет, кроме самого Ярива.

После ужина пришло время фотографироваться с жертвователями на память. Ярив переходил от группы к группе, вспыхивали магниевые лампы. Закончив эту работу, Ярив подошел ко мне.

– Вот ведь как получилось, – на чистейшем русском сказал мне Ярив. – Мы повстречались не дома, а в Бразилии… А почему вы решили, что я не знаю русского?

– Я думал… – промямлил я.

– Вы знакомы с Гудкой Рабиновичем? – спросил Ярив.

– Ну конечно! – сказал я. Гудка Рабинович служил заведующим редакцией тель-авивской газеты «Маарив», а я вел там еженедельную колонку.

– Гудка – мой родной брат, – сказал Аарон Ярив. – Мы из Риги… А фотографироваться с богачами – это входит в рамки работы по сбору денег для государства Израиль.

Через два года Ярив стал министром пропаганды в правительстве Менахема Бегина, потом это занятие ему надоело, он ушел в отставку и организовал институт стратегических исследований при Тель-Авивском университете.

Как-то утром Адольфо Блох позвонил мне по телефону в гостиницу и сказал, что заедет за мной через полчаса.

– Мы выйдем в море на яхте, – сказал Адольфо. – Искупаемся, отдохнем.

Он приехал сам, за рулем своего «мерседеса», без охраны, и мы отправились в яхт-клуб. Было видно, что Адольфо радует предстоящее маленькое путешествие. В ресторане яхт-клуба, за кофе, Адольфо сказал, что его моторная яхта «Маншетт» ходит иногда в Европу, хотя сам он предпочитает летать на самолетах… Нетрудно было сообразить, что яхта эта – отнюдь не «шаланда, полная кефали».

«Маншетт» Адольфо выводил в море собственноручно, стоя за штурвалом на капитанском мостике. Потом его сменил там капитан, а мы спустились на палубу. Океанские волны накатывали на белые борта судна, но почти не раскачивали его. Стюард в форменной куртке принес коктейли. Песчаный берег Рио с отелями Копакабаны понемногу сливался с горизонтом.

– Вы любите ловить рыбу? – спросил Адольфо. – У меня тут есть островок с домом, там замечательная рыбалка. Хотите?

Удить рыбу я терпеть не могу, это томительное занятие не по мне. Так я и сказал Адольфо:

– Я, вообще-то, люблю охоту. На охоте видно, за кем гонишься, а на рыбалке ничего не видно. Сидишь с удочкой, и все…

Интервью с Давидом Маркишем в журнале «Маншетт».

Адольфо не стал спорить. Мы купались, загорали под летним декабрьским солнцем. Час шел за часом, пора было возвращаться домой.

Навстречу нам шел корабль, словно бы выплывший со страниц исторических романов – деревянный трехмачтовый красавец под парусами, стремительный и легкий.

– Вот это да! – сказал я, глядя на парусник. – Какой красивый…

– Это мой товарищ плывет, – сказал Адольфо. – Мэр Рио-де-Жанейро. Поедем к нему в гости!

Он кому-то позвонил, что-то сказал. Спустя малое время летучий красавец сбросил паруса, а мы сели в спасательный, что ли, катерок «Маншетт» и отправились в гости к мэру. По пути Адольфо рассказал мне, что мэр – выходец из семьи русских евреев- лесопромышленников, спасшихся от большевиков и пересекших океан в западном направлении примерно в одно время с самим Адольфо. Прибыв в Бразилию, отец мэра проявил интерес к лесным зарослям новой страны и стал скупать джунгли вдоль Амазонки. Таким образом огромные участки дикого тропического леса, в котором вполне привольно чувствовали себя редкие племена людоедов, перешли под контроль семьи бывших русских лесозаводчиков.

Мэр оказался молодым еще человеком спортивного вида, атлетического сложения. На его бронзовой от загара груди, в низком вырезе рубашки, светился крупный, размером с кулачок ребенка, золотой могендовид. Это было столь же неожиданно, сколь и приятно. Сидя в салоне за столом за ранним ужином, ничем не напоминавшим привал рыбаков у костра, мы говорили об израильских делах, в которых мэр разбирался не понаслышке. По ходу разговора Адольфо упомянул мою любовь к охоте. Мэр оживился, он и в этом вопросе оказался далеко не профаном.

– Вы охотились в Сибири? – со знанием дела спросил мэр.

– Южнее, в Казахстане, наша семья там сидела в ссылке при Сталине, – дал я биографическую справку. – С едой были трудности, били на мясо сайгака, джейрана. Потом, уже при Хрущеве, охотился на Тянь-Шане. При Брежневе – на Памире. Ну, там чего только нет: архары, волки, снежные барсы.

– Ленин тоже охотился в ссылке, – проявил мэр знание предреволюционной истории.

Адольфо поморщился: он очень не любил большевиков.

– Ленина царь кормил, – разъяснил Адольфо. – И он охотился от нечего делать, для здоровья.

– Я еду на охоту на той неделе, я вас приглашаю! – сказал мэр. – У нас в джунглях ягуары, пумы – почти как на Памире.

До сих пор жалею, что та охота почему-то сорвалась.

Здание на Копакабана.

В другой раз я оказался в Рио-де-Жанейро года через четыре по делам Международного Пен-клуба. В Бразилии я был проездом, точнее, пролетом – мой путь лежал в Колумбию, в город Натакумба, сплошь населенный горными индейцами. Там, в колумбийских горах, я должен был прочитать лекцию о свободе слова.

В аэропорту Рио меня встречал переводчик из израильского посольства. По дороге в гостиницу я между прочим обмолвился ему, что в прошлый раз был здесь по приглашению Адольфо Блоха.

– Вы знакомы с Блохом? – обрадованно удивился переводчик. – Вы можете меня ему представить? Это очень важно!

– Нужно ему сначала позвонить, – сказал я. – Вдруг он уехал куда-нибудь или занят…

Мы позвонили не откладывая.

– Жду вас через три часа, на 12-м этаже, – сказал Адольфо. – Приезжайте! Будут гости. Посольский переводчик? Ну берите его с собой.

– Надо переодеться, привести себя в порядок, – сказал переводчик. – Неформальная обстановка, свободное общение! Я попробую уговорить его сделать пожертвование.

Шестидесятиместный стол под золотой люстрой был занят гостями лишь наполовину. Тарелки обедающих стояли на круглых серебряных подставках – «на серебре». И только куверт Адольфо и еще четыре – по два справа и слева от хозяина – красовались на золотых подставках.

Мне было оставлено место справа от Адольфо.

– Поглядите, какая тарелка! – сказал Адольфо, представив меня гостям.

Я поднял тарелку, стоявшую передо мной, перевернул ее «спиной» к себе и стал разглядывать старинные буквы фабричного клейма.

– Мне повезло, – продолжал Адольфо. – На прошлой неделе я купил эти тарелки. Вот они все… Красивые?

– Очень, – сказал я, возвращая старинную тарелку на золотой поднос.

– Да, – не без гордости подтвердил Адольфо. – У английской королевы таких четыре, а у меня – пять.

Коллекционирование действительно приносит радость душе. Один собирает спичечные коробки, другой – королевские тарелки. И оба коллекционера испытывают одинаковую радость от удачного приобретения.

Адольфо Блох много ездил по свету. В мировых столицах его принимали с почетом: характерное имя короля бразильских СМИ шло, как говорится, впереди него. Еврейская проблема неизменно его интересовала, и он не упускал случая поговорить на эту тему с высокопоставленными лицами.

Бывал он и в Москве, несмотря на свою неприязнь к советскому режиму. В один из приездов он встретился с кремлевским «серым кардиналом», партийным идеологом Михаилом Сусловым. Трудно сказать, зачем эта встреча понадобилась Суслову, но Блох намеревался обсуждать с ним, в частности, «еврейский вопрос». Дело было вскоре после Шестидневной войны, результаты которой не приводили в восторг советское политическое и военное руководство.

– Израильские агрессоры захватили обширные территории соседних арабских стран! – раздраженно заметил Суслов. – Где, собственно, проходят границы этого государства?

– Для каждого еврея границы еврейского государства проходят там, где он находится, – ответил Блох. – Сейчас я в Москве, значит, они проходят вот здесь! – и Адольфо провел рукой по столешнице сусловского стола, разделявшего собеседников.

Можно предположить, что такой ответ не порадовал Михаила Суслова, хотя возможно, немного его развеселил.

Адольфо Блох умер одиннадцать лет назад, в бразильском Сан-Пауло.

Наш мир, если вдуматься, держится и стоит на всех нас – и на солженицынской Матрене, и на житомирском Адольфо Блохе.

Весь мир. А еврейский мир – в особенности.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru