[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  МАРТ 2007 АДАР 5767 – 3 (179)

Лисомилы монаха РабиновиЧа

Юлия Качалкина

«Символ есть знак, наглядно выражающий сверхчувственное содержание предмета», – говорит нам Даниил Пивоваров – тезка знаменитого художника-«артефактора» Виктора Пивоварова, героя нашего рассказа, – в курсе лекций по философии мировых религий.

Символом может стать практически любая вещь, одушевленная или нет, кроме разве что какого-нибудь математического знака. Да и это спорно: существует же, когда хотим обидеть кого-то, Иван Иваныч – квадратный корень из Иван Петровича?

«Лимон, а совсем не яблоко – плод Познания».

Впрочем, то – скорее метафора. А вот настоящими символами человек гораздо чаще делал животных. Так, тотемизм, казалось бы оставшийся практикой далекого родо-племенного прошлого, ныне как никогда дает повод к творению личных мифологий. И одной из самых сильных «авторских» мифологий современности безусловно является мифология Виктора Пивоварова, чья очередная выставка под названием «Едоки лимонов» в конце декабря – начале января была организована и проведена Музеем современного искусства (в Ермолаевском переулке, 17) в рамках совместного проекта музея и галереи XL.

Пивоваров наряду с Ильей Кабаковым и Эриком Булатовым известен столичной и, не побоюсь масштаба, мировой богеме как отец-основатель московского концептуализма, и в 60-х годах прошлого века, еще до эмиграции, будучи под пятой у режима, так и не смог состояться во времени синхронно таланту, лишь спустя сорок лет возвращаясь на родину со своими новыми и «программными» для творческого пути работами из Пражского не-здесь. Он – мастер не для высоколобых педантов, которым, конечно, пивоваровская живопись и то, как он работает с пространством, где эта живопись существует и выставляется на публичное обозрение, мила и удобна для схоластических умствований. Как мила им поэзия Александра Блока или Зинаиды Гиппиус, под несомненную музыку стиха употребляющая абсолютно любые, взаимозаменяемые слова, – точно так же взаимозаменяемы чувства и интерпретации чтеца. Так, можно увидеть в полотнах и свитках Пивоварова драму вселенского творения и не заметить гораздо более интимного и сложного, во многом публицистического и социального содержания.

«Едоки лимонов» – явление многочастное. И потому, что располагалась экспозиция дробно на всех этажах музея, и потому, что такова ее внутренняя логика. Из всех частей – «Посвящений» (главными героями которых стали писатели, художники и обыкновенные «смертные» знакомые Пивоварова – «ликующие» Холин и Сапгир в их числе), собственно «Едоков лимонов» с их парафразами из Франсиско де Сурбарана и Альбрехта Дюрера и «Лисов и праздников» последние интригуют сильнее прочих. Именно в этом секторе вдохновения упомянутая в начале очерка личностная мифология воплотилась наиболее полно: Пивоваров создал зооморфный космос Дальнего Востока, населив блаженную землю не людьми, но лисами, и даже не просто лисами, а какой-то фантастической породой оборотней, получившейся в результате ухода людей из реального мира в мир воображаемый и слияния с окружающей природой, лишенной ужасов политики и идеологии.

Ведь очевидным подтекстом пивоваровского эксперимента стал легендарный сталинский проект основания национального еврейского государства на территории Биробиджана, по словам известного петербургского прозаика и публициста Александра Мелихова, реализовавший одну из самых глобальных грез человечества о Земле обетованной.

Как это часто и бывает в попытке психологического преодоления ужаса жизненных обстоятельств, действительность подменяется чередой собственных измененных подобий, порой смещающих акценты и меняющих их на совершенно противоположные. У Пивоварова судьба евреев, насильственно переселенных в Биробиджан и его окрестности, приобретает ореол сказочности и, следовательно, доброты. А между тем ни того ни другого, мягко говоря, история не помнит. Сказка у художника получается логически стройной и открытой цивилизационной игре: так, у лисопоклонников Дальнего Востока «лисомилов» есть свой кодекс верования, свои святые и даже свой свод молитв, частично «процитированных» Пивоваровым в подписях к картинам (эти подписи столь же важны, сколь и сами изображения, в них заключена так называемая вербальная живопись). «Подлинность» лисьих святых подтверждают иконы с их «ликами» – среди них «Лиса Священная Война – покровительница женского обаяния», «Лиса Два Топора – охранитель мужской потенции», «Лиса Холодный Ужин – защитница колеблющихся в море» и удивительная по смелости авторской иронии «Лиса Влажная Дырка – покровительница художников и поэтов». Сам же автор в мире своих вымыслов и стилизаций именует себя «монахом Рабиновичем» и принимает статус маленького человека при великих чудесах творения, который толком не может ни объяснить лисий уклад жизни, ни вступить в него на равных с лисомилами правах. Оставаясь таким своеобразным «пограничником» на страже двух государств – настоящего и придуманного, рассказчиком между истинным Пивоваровым и нами, пришедшими к нему на выставку.

Молиться такой «Влажной Дырке» мог, кажется, только очень крепкий протестующим духом лисомил. Читай: только очень верующий еврей мог набраться сил сохранить свою веру в условиях Биробиджана 1920-х годов, рискуя каждое мгновение, с одной стороны, ассимилироваться и «смешаться» с китайцами и коренными жителями Дальнего Востока (а при таком «смешении» неизбежно изменение религии: иудаизм плавно вбирает в себя даосизм и язычество, производя на свет невиданный доселе гибрид), а с другой стороны, попасть под расправу центра, подозревающего изменника во всяком, элементарно выжившем на чужой земле.

Еще, разумеется, молиться такой «Влажной Дырке» мог только настоящий провокатор и хулиган, которым – в отвлечении от трагедии еврейского народа – всегда и был Пивоваров.

Смешение религий как раз и рождает оборотней. Этим, полагаю, и объясняется стремление Пивоварова искоренить людей из биробиджанской мифологии как уже не вполне «чистых» в вере и ритуале. Искренность животных неподсудна.

Святые лисы несут в себе память о буддистских иконах и о детских иллюзиях одновременно. И неизвестно, чего здесь больше. Не случайно Пивоваров, не имея возможности выступать перед зрителем со своими «серьезными», «взрослыми» работами, пришел к нам как один из лучших иллюстраторов сказок Ханса Кристиана Андерсена и автор логотипа «Мурзилки». В облике этого странного желтого зверька с обложки журнала всех времен и народов тоже сквозит что-то неискоренимо «лисье» – в выражении его глазок, в мохнатости тела, в повадке постоянно что-то держать в лапах… почему же лисы? По какой причине их образ навязчив и преследует Пивоварова не одно десятилетие?

«Только очень верующий еврей мог набраться сил сохранить свою веру в условиях Биробиджана 1920-х годов».

Тема лис в актуальном российском искусстве стала довольно-таки настойчиво обозначаться уже в последние три-четыре года. По крайней мере – в литературе. Для меня знаком насторожиться и почувствовать неслучайность, но симптоматичность процесса «лисоизации» был выход в свет романа Игоря Малышева «Лис». Роман как роман. Даже в переплете не печатался, и в продаже вы его сейчас вряд ли найдете – тираж иссяк. И все же: стоило «Лису» появиться на книжных прилавках, как его тут же подхватили на щит наши критики-почвенники, вроде Льва Пирогова, спустя пару лет присовокупив к Малышеву Олега Зайончковского и Олега же Павлова. На самом-то деле литераторов, друг от друга по своим этическим и эстетическим позициям далеких, как Америка, Африка и Евразия. Но однажды в умах почвенников все трое, видимо, образовали древнюю Гондвану и стали неразлучимы. Главным образом потому, что и у Малышева, и у Зайончковского, и, естественно, у Павлова с его проповедью «нового крестьянства» критики этого направления углядели возрождение идеи русской соборности, русской души как какого-то специфически устроенного органа, требующего для себя особенной «питательной» среды из пейзажей и характеров средней русской полосы, а желательно, так и севернее (тут-то про Дальний Восток и вспомнишь!).

Вдаваться в обсуждение феномена почвеннической критики и творчества трех названных прозаиков здесь не возьмусь, но про малышевского «Лиса» еще несколько соображений выскажу. Во-первых, главный герой этого романа – лис-оборотень, говорящий на человечьем наречии. Он, как сказал бы «чернокнижник» Михаил Орлов, имеет близкие сношения с дьяволом. Лис у Малышева – синоним Беса: кружит на месте и сбивает с лесной дорожки сельскую девочку, любит поспать на церковной колокольне и попугать чудаковатого попа, а потом нырнуть в лопухи на задах храма и разговаривать только со звездами и снежинками.

Присутствием в романе храма, священника и лишенного примет конкретного «населенного пункта на территории РФ» (как любят писать во всевозможных анкетах и бланках документов) деревенского ландшафта легко можно сбить себя с толку и поверить, что вот он – новый Лесков, новый Тургенев! И русская мятущаяся душа ожила в Лисе, и все-все-все снова переворотилось! Но это обман – точно так же, как обман и манящее слово «дзен», звучащее по поводу любой системы душевного и умственного расслабления, ничего общего не имеющей с исторически сложившимся учением буддизма.

Во-вторых, Лис очень эротичен и непрестанно влеком ко всему живому. В этом тоже можно узнать синкретическую религию, описанную по образу и подобию прарелигий, в которых воедино сливалось растительное, животное и человеческое. Но и тут – обман. Плотскими страстями малышевского Лиса-Беса не руководит никакая Б-жественная сила, направленная на умножение окружающего мира, на его прирост и, соответственно, эволюционное улучшение.

Лис бесплоден.

Точно так же бесплодны, но эротичны (тем более эротичны! – хочется воскликнуть. Художник свидетельствует об этом любовными сюжетами «Лис и праздников») лисы и лисомилы Пивоварова. В его космосе есть и мужская потенция, и женское обаяние (Лиса Священная Война и Лиса Два Топора им покровительствуют, как помним), но нет ни одного святого, который отвечал бы за продолжение рода. Не за любовь во имя удовольствия, но за любовь во имя деторождения.

И – в рифму к этому – симптоматично, что никогда и ни в какой стране вы не обнаружите в магазинах детской игрушки плюшевых лисов, в количестве, превышающем количество плюшевых же зайцев, белок (тоже, однако, редкость), медведей и кошек с собаками.

Лиса – антидетское животное. В нее могут играть только взрослые, а их игры изощрены.

И то, что непосредственно лиса стала символом второй за последние три года обширной московской выставки семидесятилетнего концептуалиста с мировым именем, во многом характеризует даже не Пивоварова, а само направление, в котором уникальность всех объектов – вдумайтесь! – равна их не-продолжаемости, не-выходу за пределы студийного пространства или пространства музея/галереи.

«Едоки лимонов» – многоактная опера цивилизации, сыгранная на одном дыхании и оставляющая после себя ощущение заката, конца. Но конца абсолютного и оттого пиршественного и прекрасного. В котором можно стать лисопоклонником и райским фруктом вместо яблока считать лимон.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru