[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2007 ШВАТ 5767 – 2 (178)
Ставка
Арнольд Уэскер
Арнольд Уэскер (род. в 1932 году) – английский писатель, известный преимущественно как драматург, родился в Степни, бедном районе лондонского Ист-Энда, в семье еврейского портного Джозефа Уэскера. Отец его был родом из России, мать – из Венгрии. Чтобы помочь семье, Уэскеру с ранних лет пришлось работать на кухне. Семья Уэскера не была религиозной, но в Степни была сильна общинная жизнь, она давала ощущение единства евреев во враждебном мире.
В 1950–1952 годах Уэскер служил в авиации. После армии – работа кондитером в ресторане. В 1955–1956 годах учился в Лондонской школе кинотехники, тогда же начал писать пьесы и рассказы. Его трилогия – пьесы: «Куриный суп с перловкой», «Корни», «Я говорю об Иерусалиме», в которых рассказывается об истории еврейской семьи Канов, – имела большой успех. Пьесы Уэскера шли на разных сценах мира, многие из них экранизированы.
Рассказ «Ставка» (1956) был написан, когда Уэскер учился в Лондонской школе кинотехники.
Миссис Хайамс неторопливо вытащила свою карточку под номером восемь из автомата, отдала ее табельщику и вышла из здания швейной фабрики на Брик-лейн. По дороге домой ее сопровождали вечерние запахи Ист-Энда, – ими был пропитан сырой туман, какой бывает в это время года только в Лондоне.
«Как долго тянется зима», – подумала она, и эта мысль настолько ее захватила, что она не сразу заметила, что свернула не на Фэшн-стрит, а на Флауэр-энд-Дин. Остановилась она сразу за зеленной лавкой Кэти и несколько мгновений не могла сообразить, где она. Она, хоть и жила на соседней улице, но сюда не заглядывала уже много месяцев. «Словно на задний двор зашла», – подумала она.
Она собралась было вернуться, но тут вдруг решила навестить миссис Леви. Совсем ненадолго, – ведь сегодня среда, а по средам вечером у нее дома полно дел. Однако к старушке заглянуть надо, тем более, что и Пейсах скоро.
И миссис Хайамс пошла дальше по Флауэр-энд-Дин-стрит, кивнула нескольким знакомым, зашла в одну из лавок. Там она купила коробку мацы, четверть фунта мягкого сыра, немного печеночного паштета, масла, хлеба и коробку фигурного печенья. Со всем этим она перешла дорогу и направилась к предпоследнему корпусу доходных домов Натаниэля. Уже совсем стемнело, фонарь едва светил, поэтому она с особой осторожностью спустилась по выщербленным ступеням к подвалу, где находилась комната миссис Леви.
– Миссис Леви! – крикнула она, постучав. Ответа не последовало.
Тогда она прижала ухо к двери и снова крикнула:
– Миссис Леви!
Скрипнула кровать и вскоре послышалось чье-то шарканье.
– Кто там? – раздался тихий голос.
– Это я, миссис Леви, я – миссис Хайамс.
Скрипнул засов, и дверь открылась. Крохотная женщина с бледно-голубыми слезящимися глазами высунула голову в щелку. За ней виднелась погруженная во тьму комната. Она поморгала, присмотрелась и сообразив, кто пришел, открыла дверь пошире. Внутри, уже закрыв дверь, миссис Леви отступила на пару шагов, прикрыла ладошкой рот и на идише сказала, словно обращаясь к кому-то рядом:
– Вы только посмотрите! – Она усмехнулась, обнажив остатки гнилых зубов. И радуясь как дитя, предложила миссис Хайамс сесть.
Миссис Хайамс села, а миссис Леви примостилась на краешке кровати, заваленной всяческим рваньем. В тусклом свете голой электрической лампочки обстановки комнаты было почти не разглядеть. За спиной миссис Хайамс, в темном углу, стоял старый дощатый стол, заваленный жестянками с консервированным супом, банками, картонными коробками, бумагами. На буфете – у него не хватало одной ножки – громоздились грязные кастрюли, на камине в стеклянном ларчике хранилось чучело птички, а рядом почему-то высилась стопка ящичков для трубок. Здесь ничего не переменилось.
Миссис Леви – крохотная, в ней не было и ста пятидесяти сантиметров росту, старушка лет шестидесяти, в ее огромных глазах застыло изумление, – так таращится на мир младенец, еще не оправившийся от встряски, связанной с появлением на свет. Губы у нее были мокрые, дряблые, и она постоянно облизывала десны. Кожа у нее была на редкость бледная. Говорили они на идише.
– Ну? – развела ручками миссис Леви. – Как вы? Почему так долго к нам не заглядывали? Вас уж год как не было. Целый год! – Она приложила ладонь к щеке и покачала головой. – Целый год!
– У моей дочки ребенок родился, – сказала миссис Хайамс.
– Ребенок? – Миссис Леви от радости сама себя приобняла. – Мальчик родился или девочка?
– Мальчик, миссис Леви, мальчик.
– И с дочкой все в порядке? И с малышом все в порядке?
– У малыша, – тут миссис Хайамс доверительно подалась вперед и провела рукой по волосам, – светлые волосы.
Миссис Леви тоже подалась вперед.
– А глаза у него, миссис Леви, голубые. – И как бы подчеркивая важность сказанного, откинулась назад, а вслед за ней откинулась назад и миссис Леви. Обе улыбнулись.
– Давненько вас не было, – повторила миссис Леви. Миссис Хайамс пожала плечами и посмотрела в сторону, что означало: времени не было. Они немного помолчали:
– Вот, посмотрите, – сказала затем миссис Хайамс и выложила принесенное угощение. – Я вам кое-что купила, – ведь Пейсах скоро. Она выкладывала свертки один за другим и разворачивала их, чтобы миссис Леви могла полюбоваться.
– Это мне? Это вы мне принесли? Ах, печеночный паштет! Вот это хорошо. Спасибо вам большое, спасибо. Это правда хорошо. Вы его сделали? Сами? Дорогой, наверное? Не надо было так тратиться. Вам и самой туго приходится. Я вам денег дам. А борща тут нет? Борща бы капельку.
– Борща, миссис Леви, нет.
– Ну и ладно. Я ведь, знаете, ни в чем не нуждаюсь. – Она непрестанно улыбалась и то и дело то поправляла платок на голове, то прядь волос. И так и млела от удовольствия. Женщины поболтали еще с полчасика.
Миссис Хайамс рассказала приятельнице, что теперь тоже живет одна, потому что дочка уехала на Бермуды, где ее мужу предложили должность научного сотрудника на фабрике; а сын живет в пригороде и к ней в Лондон может приезжать всего раз в неделю. Миссис Леви сочувственно кивала головой. Она почти все время кивала, – выражая согласие то с одним, то с другим, но главным образом как бы говоря: «Да, да, таков уж этот мир».
– А ваш муж… – тут она медленно кивнула, обозначив тот факт, что он погиб на войне.
– А мой муж… – подхватила миссис Хайамс и тоже пару раз кивнула – закончив таким образом фразу.
– Так теперь хотя бы заходите к нам почаще, – сказала миссис Леви. – Вы же знаете, мы всегда дома.
– Надо бы вам хоть ненадолго выходить, – сказала миссис Хайам. – На свежий воздух. А то вы все время тут сидите.
– Да мы бы с радостью, – ответила миссис Леви, – только теперь холодно, а у нас ничего теплого нет. Не можем же мы в таком виде выйти. – Она раскинула руки, продемонстрировав лохмотья, в которых ходила уже много лет. Миссис Хайамс кивнула.
Вскоре обстановка стала ее угнетать; она больше не могла находиться в этой комнате.
– Спасибо вам, спасибо, – сказала
миссис Леви у двери.
– Берегите себя, – сказала миссис Хайамс.
– С нами все будет в порядке, – ответила миссис Леви.
Миссис Хайамс так озябла, что думала только о том, как бы поскорее добраться до дома. У лестницы в доме 43 по Фэшн-стрит она остановилась перевести дух. Внизу, в подвальном этаже все еще работал скорняк, а в мастерской с окнами на фасад – пуговичники.
Только она стала подниматься по лестнице, как сверху кто-то помчался, перепрыгивая через две ступеньки, вниз. Не успела она опомниться, а к ней уже подскочил мальчишка, выхватил у нее сумку и помчался наверх, к ее квартире.
– Ой, смотри, шею сломаешь! – крикнула она, подымаясь следом.
– Не сломаю! – отозвался он. Теперь он снова спускался, на этот раз – съезжая по перилам, и остановился у своей квартиры, где уже поджидала его мать.
– Я увидела, как вы подходите, – сказала миссис Хикори, – дождалась, пока войдете и …
– И зря, – улыбнулась миссис Хайамс. – В моей сумке курица для вас.
– Мервин! – позвала миссис Хикори, и Мервин помчался наверх за сумкой. – Миссис Хайамс отдала приятельнице курицу.
– Курица отменная, – сказала она.
– Может, чаю? – предложила миссис Хикори.
– Нет, спасибо. У меня еще полно дел. – Она дернула Мервина за нос и пошла наверх. Когда она вынимала ключ, миссис Хикори крикнула снизу:
– Спасибо вам, миссис Хайамс! – Ответа она ждать не стала. Через несколько мгновений, когда миссис Хайамс уже вешала пальто, соседка снова позвала ее.
– Миссис Хайамс! – На сей раз она больше ничего не добавила: просто в дверях возник Мервин.
– Письмо, – сообщил он и был таков.
«Вот семейка, – подумала миссис Хайам, – сколько они здесь живут, ни разу ни одной фразы до конца не договорили».
Она взглянула на конверт и по заграничной марке поняла, что письмо от дочери. Вскрывать его она не торопилась, просто положила под медный подсвечник на камине – чтобы прочесть попозже. Первым делом она развела огонь, – уголь она подготовила с утра, перед выходом на работу. Затем переобулась в шлепанцы, вышла на лестничную площадку набрать воды и стала готовить яйца и картошку. Пока картошка жарилась, она накрыла стол к ужину, включила радио, послушать новости и подбросила в камин угля.
Занимаясь всем этим, миссис Хайамс снова подумала о миссис Леви; она вдруг вспомнила, что у миссис Леви даже очага нет. Вот почему старушка и лежит целыми днями в постели, надев на себя все, что есть в доме.
Колеса памяти со ржавым скрипом закрутились назад, и впервые за много лет она вспомнила, какой миссис Леви была, когда она повстречала ее впервые. Почти тридцать пять лет назад, когда миссис Хайамс было двадцать, и ее будущий муж, – а он жил на Флауэр-энд-Дин-стрит, – за ней ухаживал, она и увидела эту красавицу, – ей тогда шел двадцать шестой год. Какая у нее была исключительная осанка, как горделиво она себя несла! Эту молодую женщину из бедной бессарабской семьи привез в Англию ее богатый пожилой дядюшка, который на ней и женился. Она была прелесть как хороша, подумала миссис Хайамс не без ужаса, но совсем не знала жизни. Ее муж, вспомнила она, был табачником; жену он холил и лелеял, сам ходил по магазинам, готовил, убирался. Когда ей было тридцать, он умер. И что же было потом? Миссис Хайамс задумалась. Она вспомнила начало и знала конец, но промежуточные годы стерлись из ее памяти. Столь резкий контраст и вызвал у нее такие странные чувства. Потому что воспоминания о молодой миссис Леви были и воспоминаниями о молодой миссис Хайамс, и она вдруг почувствовала себя ужасно одинокой.
Несколько минут она не могла заставить себя отойти от камина и заняться картошкой. Наконец она сдвинулась с места, бормоча себе под нос: «Нет, я непременно включу миссис Леви в свой список». Она никак не могла понять, почему не сделала этого раньше, и ей даже было стыдно. «Сегодня же вечером внесу ее – перед своим отпуском». Решив это, миссис Хайамс села есть яичницу с картошкой.
Она ужинала безо всякого аппетита. В голове вертелись разрозненные мысли: вот миссис Леви просит борща, вот Мервин съезжает по перилам; через два дня на ужин придет сын, – он всегда приходит по пятницам; и что же там написала дочь. Тишина мешала ей. Она умела думать, когда кругом шумят, даже читать могла, а вот тишина ее всегда беспокоила. Иногда она начинала бродить по комнате, – просто для того чтобы нарушить тишину.
Под конец ужина она стала есть быстрее – потому ли, что очень уж захотелось прочитать письмо с Бермуд, а может и потому, что терпеть не могла долго заниматься одним и тем же? Стоя допив чай, она собрала грязную посуду и вынесла ее на столик на лестничной площадке. Помоет потом, когда прочитает письмо. Вернувшись в комнату, она убрала с так тщательно накрытого стола все остальное и села в кресло у камина читать.
Письмо мало чем отличалось от предыдущих, но мать, читая его, слышала каждое слово, живо представляла себе все, о чем в нем говорилось. Она то вдруг смеялась, то задумчиво хмыкала, показывая, как понимает чувства дочери. А когда дошла до места, где говорилось о внуках, заворковала, обхватила себя обеими руками – храни их, Г-споди. Вскоре она разомлела от жара камина, и голова ее, несколько раз дернувшись склонилась к левому плечу и так и застыла.
Через несколько минут миссис Хайамс проснулась. Первой мыслью было вскочить и заняться одним крайне важным делом, но она лишь положила руки на подлокотники кресла. Уселась поровнее и стала перечитывать письмо. Одного она никак не могла понять. Как могла дочь совершить такую глупость – уехать и лишить себя материнской заботы и помощи? «И что ей это дало?» – спросила миссис Хайамс вслух. Обернулась к камину, вскинула руки. «Нет, вы скажите, что?» И тут, поняв, что разговаривает сама с собой, улыбнулась. «Совсем с ума сошла!» Ее саму позабавила собственная странность, она встала и бормоча со смехом: «Ой-ой-ой, миссис Хайамс, что ж ты так, а, миссис Хайамс?», – положила письмо под подсвечник. И взмахнув рукой, случайно уронила на пол стеклянную пепельницу. От неожиданности она подскочила, несколько мгновений смотрела на осколки, словно не могла понять, что произошло, а потом, с трудом сглотнув комок, вставший в горле, не выдержала и разревелась.
Миссис Хайамс давно не плакала. Слезы она ненавидела, считала их проявлением слабости. Она ушла в спальню, словно хотела укрыться от жизни, о присутствии которой свидетельствовал огонь в камине. Присела с закрытыми глазами на краешек кровати и, давясь слезами, велела себе успокоиться. Что ей вскоре и удалось. «Это все потому, что я сегодня зашла к миссис Леви, – подумала она и высморкалась. – Что же мы за люди такие, – такой женщине вот до чего дали опуститься». Прежде чем вернуться в соседнюю комнату, она посмотрелась в зеркало – проверила, не видно ли по лицу, что она только что плакала. Непонятно почему она вдруг показала себе язык и, застеснявшись собственной глупости, торопливо встала, словно кругом нее были люди.
С удвоенным рвением она собрала осколки, перемыла посуду, и в комнате вновь воцарился порядок. Подошла к окну, машинально задернула шторы. Достала из застекленного шкафчика ручку и пузырек с чернилами, извлекла из-под одного из подсвечников оранжевый конверт, а из белой пузатой фарфоровой вазы вытащила сложенный лист линованной бумаги. Все эти предметы она аккуратно разложила на столе. И довольная тем, что ничего не забыла, заперла дверь. Был вечер среды.
С того момента, как миссис Хайамс заперла дверь, она действовала очень собранно. Двигалась уверенно – знала наперед, что и как делать. Миссис Хайамс собиралась заполнить купон футбольного тотализатора, – она занималась этим каждую неделю и твердо верила, что рано или поздно непременно выиграет 75 000 фунтов.
Она села на тот же стул и перво-наперво развернула лист бумаги. Заголовок гласил:
Что надо сделать на 75 000 фунтов
1. Купить дом – такой, в котором будет место для дочери и сына с семьями и для меня.
2. Обеспечить их деньгами до конца жизни.
3. Дать моим братьям Хайми, Стенли и Мартину по 3 000 фунтов каждому.
4. Дать моей подруге Лотти 1 000 фунтов. И по столько же Морису, Джеки, Герти.
5. Потратить 20 фунтов на отдых в деревушке у моря.
6. Купить себе на зиму ботинки на меху.
7. Вернуть Стиву Айзексу 10 фунтов.
И так далее. Был составлен длинный пронумерованный список с подробным описанием каждого пункта, в который вносились тщательно продуманные изменения, – в основном они касались того, насколько необходим тот или иной предмет одежды.
Она внимательно перечитала весь список и внесла еще одну поправку. Между четвертым и пятым пунктом, то есть после 1000 фунтов, предназначенных Лотти, Морису, Джеки и Герти и перед 20 фунтами, отведенными на собственный отпуск, она вписала:
5. Отложить 5 000 фунтов на помощь миссис Леви.
Затем она сложила список и отодвинула его в сторонку.
Заполнять купон было довольно легко, но у миссис Хайамс уходило на это много времени, – начинала она с дубликата купона. Она ставила только на тройной шанс – по два шиллинга шесть пенсов каждую неделю. Она тщательно вписывала нули в соответствующие квадратики, аккуратно писала свои имя и адрес, не забывая поставить в нужном месте крестик, – в случае выигрыша она не хотела, чтобы ее имя было обнародовано. Особенно она следила за тем, чтобы не было ни клякс, ни подтирок; пуще всего она боялась, что где бы ни оказалась клякса или вполне объяснимая подтирка, ей не засчитают победу. Прогноз ее каждую неделю был один и тот же. Она выбирала одни и те же номера, вне зависимости от того, какие команды играли, – те же самые номера, которые некогда выбирали ее муж и сын.
Когда был жив муж, ничто не раздражало миссис Хайамс так, как вечер среды – вечер, когда делались ставки. Каждую неделю он просил ее заполнить за него купон, потому что боялся ошибиться; каждую неделю он спрашивал, не сменить ли ему номера. «Как ты думаешь, сыграют “Стокпорт” и “Вулвз” вничью?» – говорил он. «Если бы я знала, – отвечала она, – я бы тебе, дураку, сразу сказала!» Когда умер муж, ставки стал делать сын, но он в 19 лет женился и первые пять лет после женитьбы служил в армии, за границей. Вскоре и дочь вышла замуж. За короткое время непонятно как распалась вся семья, которая и была смыслом ее существования. Пришла в себя она только спустя несколько лет. Время и распорядок отупляли ее, жизнь текла помимо ее воли. Она заставляла себя находить удовольствие в пустяках, держалась за то, что осталось. Вскоре она стала заполнять купоны тотализатора не из верности традиции, а потому что решила настоять на своем. Она должна выиграть, ведь на эти деньги она сможет собрать воедино все, что осталось от семьи. И это дало ей покой, какой обретает тот, кому ведома чудесная тайна; покой этот нарушало только ощущение одиночества, и тогда она отправлялась к братьям или к друзьям.
В тот вечер миссис Хайамс заполняла купон дольше обычного. Она словно стала другой женщиной, даже с виду. Глубокая сосредоточенность чувствовалась во взгляде, в прищуре; она высовывала язык и так и застывала, очки сползали на кончик носа.
Но в этот вечер все давалось с особым трудом. Закончив работу, миссис Хайамс поняла, что очень, очень устала. Она и миссис Леви навестила, и письмо получила, и пепельницу разбила, а потом еще и плакала – слишком много для вечера после рабочего дня. К счастью, назавтра ей не надо было на работу. В свои 60 лет больше трех дней в неделю она работать не могла. Завтра она может спать допоздна, а значит, купон нужно отправить сегодня, чтобы он ушел в четверг утром с первой почтой. До Ливерпуля путь долгий, а письмо должно придти туда вовремя. Но для этого нужно спуститься с лестницы, а потом снова подняться. Нет, сегодня вечером ей такое не под силу. И она сделала то, чего никогда раньше себе не позволяла. Зашла к миссис Хикори и спросила, нельзя ли послать ее сына отправить письмо.
Раньше все, что касалось футбольного купона, миссис Хайамс делала сама – от заполнения до проверки результатов. И как только мальчик убежал, она пожалела о том, что нарушила правила. «Может, он вообще туда не доберется, – думала она. – Потеряет письмо или опустит не в тот ящик. Он же всего-навсего ребенок». Мервина не было всего несколько минут, которые показались ей часами; и как только он вернулся, она засыпала его вопросами. Куда он отнес письмо? Почему так долго ходил? Его никто не останавливал? Она расспрашивала его не только в тот вечер, но и во все последующие, – пока не наступило утро воскресения, и она не убедилась, проверив результаты, что это не имело никакого значения, поскольку и в эту неделю ей не повезло.
В субботу вечером она никогда не проверяла свой купон. Считала, что результаты собраны наспех и кто знает, верны ли они. Она полагалась только на воскресную газету, – уж там все точно.
В ближайшую пятницу ей было что рассказать сыну о миссис Леви. Весь день она готовила ужин – на этой неделе это был ячменный суп и дивно пахнущий чолнт[1], за которым следовал бисквит – и думала о том, как поинтереснее подать новость сыну.
Каждую неделю миссис Хайамс старалась подготовить к еженедельному визиту сына что-нибудь занимательное, – у нее было смутное ощущение, что ее сыну, глупышу, порой не нравится проводить пятничный вечер с мамой. А ведь вечер пятницы – это ведь прежде всего вечер Шабоса, вечер, когда всякая добропорядочная еврейская семья собирается вместе, и она имела полное право просить провести его с ней, – чтобы она хоть раз в неделю видела своих детей. Религиозного воспитания она ему не дала – что верно, то верно, – и все же вечер пятницы – это вечер пятницы. И она придумывала темы для разговоров или же рассказывала о всяких пустячных событиях, иногда покупала подарок сыну или его жене и всегда припасала шоколадку для внука.
Ровно в шесть часов с лестницы донесся детский голосок: «Бабушка, баба, бабушка, баба…» – и так продолжалось до тех пор, пока мальчуган не добрался до предпоследнего пролета и там остановился, радостно глядя на нее.
– Лобус! – воскликнула она, сбежала к нему и, подхватив на руки, отнесла наверх. Поцеловав сына и невестку, она спросила:
– Ну, как вы?
Стивен был куда выше нее, с маленькой головой и огромным носом, который словно ее уравновешивал. Будь он весельчаком по натуре, эта нескладность не имела бы никакого значения. Но крупные черты портил усталый, понурый вид, свойственный многим молодым евреям. Стивену наскучили и работа, и семья, и он сам. Ему и его поколению не хватало стойкости их родителей. Он наклонился к ней и ответил с некоторым раздражением, как отвечают на надоевший вопрос:
– Азой[2]! Как всегда! А что может случиться? – И все зашли в комнатушку, где уже был накрыт стол к ужину.
В основном, как всегда, болтал маленький Джереми – рассказывал, что делал на этой неделе, что сказал Г-споду, и что Г-сподь ему ответил, сообщил, что видел как-то вечером падающую звезду, а если Иисус был евреем, бабушка, то почему он не похож на папу, почему у него борода светлая, а не темная, а ужин и вправду вкусный. Наконец он, устав болтать, стал засыпать, и они положили его на диван, а сами еще посидели за столом часов до десяти.
Прежде чем снова сесть, миссис Хайамс поставила на стол вазу с фруктами, орехами и сластями и спросила, наелись ли они.
– Отличный ужин, – сказал Стивен, не подымая головы от газеты.
– Ты всегда любил чолнт, – сказала миссис Хайамс.
Несколько минут прошло в молчании. Мириам дремала на стуле, Стивен грыз орехи и продолжал читать газету. Миссис Хайамс прикидывала, не пора ли сообщить им новости. Решила, что еще не время, и пошла на кухню ставить чайник. А потом снова уселась на стул перед камином. Стивен грыз орехи, с другого боку от нее подремывала Мириам. Миссис Хайамс встала, взяла с каминной полки письмо от дочери и протянула его сыну.
– От Эйды? – Стивен прочитал письмо, пожал плечами и вернул его матери.
– Правда, хорошее письмо? – сказала миссис Хайамс. – Поешь конфет.
– Хорошее письмо! Хорошее письмо! – с некоторым раздражением воскликнул он. – Письмо как письмо.
– Как тебе кажется, ей там нравится?
– Вроде бы.
– Похоже, она довольна.
– Слушай, хочется ей жить на Бермудах, – так пусть живет. Я бы туда не поехал, но это же ее жизнь. Если бы она меня послушала… – Стивен махнул рукой и разгрыз очередной орех.
– Ты прав, ты совершенно прав, – заворковала мать. – Почему ты фрукты не ешь?
И снова воцарилась тишина. По узким улочкам стелился туман; из дома по соседству доносилась брань; изредка еще слышались крики заигравшихся шалунов; с рынка везли тележку, и ее колеса устало стучали по неровной мостовой.
Они выпили по две чашки чая, разговор тек вяло. За полчаса до их ухода миссис Хайамс налила им по последней чашке чая и подала яблочный штрудель, который испекла, и тут-то сказала Стивену:
– Знаешь, Стиви, я хочу кое-что добавить в свой список.
– Мам, ты опять? Этот твой дурацкий список… Неужели ты все еще надеешься выиграть 75 000 фунтов?
– В среду я была у миссис Леви, – сказала миссис Хайамс, пропустив его выпад мимо ушей.
– И что?
– И ничего. Я просто тебе рассказываю. Мне прямо неловко, Стиви. В какой лачуге она живет!
– Всех она жалеет, всех! Нет, вы таких видали? Ну что, решила отдать миссис Леви пару тысяч? – И тут он почти ласково улыбнулся матери – не все же ей перечить.
– Пять тысяч, – сказала она. – После того, как дам по тысяче Лотти, Морису, Джеки и Герти, и до того, как возьму двадцать фунтов себе на отдых.
– Не много ли? – спросила Мириам. – Не так уж много ей осталось.
– Не в этом дело. Пять тысяч.
Они бережно взяли Джереми на руки и попрощались. Миссис Хайамс поцеловала спящего мальчика, и когда они уже спускались по лестнице, выключила свет в комнате, чтобы ей было лучше видно их из окна, когда она будет им махать. И, глядя вниз, решила, что никогда больше не будет заговаривать с детьми о своем списке и о тотализаторе. Потом она домыла посуду и сразу же легла спать, потому что назавтра пообещала миссис Брум приглядеть за ее детьми – той надо было на похороны свояченицы. Миссис Брум тоже была соседкой, – она жила через два дома по Фэшн-стрит.
Перевод с английского Веры Пророковой
Окончание следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru