[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  ДЕКАБРЬ 2006 КИСЛЕВ 5767 – 12 (176)

Дмитрий Астрахан: Легко – о серьезном

Материал подготовил Александр Рапопорт

Недавно в амфитеатре МЕОЦа прошла встреча с режиссером театра и кино Дмитрием Астраханом. Как рассказчик он открыт, эмоционален и быстро располагает к себе аудиторию. Его рассказ о своих корнях, о пути в искусстве и творческих приоритетах, естественным образом перешедший в диалог с залом, мы предлагаем сегодня читателям «Лехаима».

– Программа называется «Знаменитые евреи России», но как пошутил ведущий программы Гриша Кантор, «это не имеет значения». По этому поводу мне вспомнилась одна история. Я заканчивал Ленинградский институт театра и кино, мой учитель, заслуженный деятель искусств Александр Александрович Музиль, всю жизнь проработавший в Пушкинском театре, захотел, чтобы я поставил там дипломный спектакль. Шел 1981 год, молодым режиссерам не очень-то давали ставить в Ленинграде. Музиль поговорил с худруком театра Игорем Олеговичем Горбачевым. Я начал ходить к Горбачеву, стали выбирать пьесу. За месяц переговоров прочел массу пьес. Как-то разговариваем у него в кабинете, и он вдруг спрашивает: «Подожди, а кто ты по национальности?» Тут я понимаю, что задан главный вопрос. – «Еврей». – Горбачев: «Да брось ты! Татарин! Отчество – Хананович, фамилия – Астрахан, имя – Дмитрий. Татарин!» Я думаю: можно сказать, что татарин, и это его устроит. Но перед мамой и папой будет неудобно. «Нет, знаете ли, – говорю, – я – еврей». – «А впрочем, это не имеет значения»,– сказал он. После чего мой диплом в этом театре не состоялся – не нашлось денег, поменялись планы – и мне пришлось начинать свою деятельность в другом месте.

Я родился и вырос в Ленинграде. Мой отец Ханан Маркович, историк, профессор, преподавал в Институте инженеров железнодорожного транспорта. Мама Сусанна Марковна Маневич тоже историк, работала в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина. Нас пятеро братьев, я – младший. Все мы – поздние дети, мама ждала папу всю войну, брак был отложен, я родился в 1957-м, когда родителям было под сорок. Оба они – выходцы из Белоруссии: мама – из Гомеля, папа – из-под Борисова. Папиного отца и его брата расстреляли немцы в период оккупации. По отцовой линии случайно спаслась только папина мама: перед облавой ушла в лес за грибами. Белорусы прятали ее всю войну. Староста собрал деревню и постановил, что каждый день она будет переходить из дома в дом. Этим он распределил материальную и моральную ответственность. В деревне знали: если кто-то выдаст, то за укрывательство расстреляют всех. Без вариантов. Ее спасли, эту бабушку я помню.

Мамин отец был лишенцем. Близкие скрывали, что среди их родни есть такой человек, не указывали в анкетах. При этом мама была комсоргом школы. Ее мучила комсомольская совесть, она порывалась пойти в райком и рассказать, кто ее отец. Как-то старший брат Сая случайно встретил ее возле райкома. «Что ты здесь делаешь?» – «Не могу молчать!» – «Дура, нас же всех посадят или сошлют!» Силком увел ее оттуда и привел в чувство. Этого дедушку тоже долго прятали, пока ситуация с лишенцами не поменялась.

В начале двадцатых годов вся мамина семья уехала в Палестину. Бабушка испугалась: какая-то странная власть в России установилась; они сели на корабль и отплыли в Землю Обетованную. Мама до сих пор помнит первое впечатление – морской берег и стоящий на нем полицейский. Пробыли там месяца два, работы не нашли, и бабушка снова испугалась: дети не смогут получить образование! Вернулись в Россию и всю жизнь молчали об этой поездке.

Вот тот мир, в котором я рос. В праздники за стол садились человек пятьдесят, родственники и друзья… Уехали все. В 1990-м уже последние отчалили. Я один здесь остался и снимаю кино. В школе ни о театре, ни о кино и не думал. Занимался спортом, школа была математическая. Не знал, чего хочу, не был никуда устремлен. Заканчивая школу, занимался классической борьбой, выступал в юношеской сборной Ленинграда, за что получал зарплату. Это уже становилось работой. Поэтому по инерции поступил в Электротехнический институт, где был «спорт-набор». И как-то зашел посмотреть репетицию самодеятельности. Девушка, которую я туда провожал, пошутила: вот, мальчик пришел заниматься. Мне предложили почитать. Я прочел какие-то стихи, после чего, не придавая значения своему выступлению, вернулся домой. Ночью знакомая моя позвонила и сообщила: руководитель студии Владимир Янович Бродянский обещает мне, если буду заниматься, главную роль в спектакле; завтра репетиция, через два месяца премьера… Встреча с Бродянским – огромная удача для меня, он был талантливым педагогом и прекрасным режиссером.

Это была пьеса о голоде в Поволжье после войны. Я сыграл в ней главную роль. Самый волнительный момент – вся моя семья пришла смотреть спектакль. Диагноз братьев: ну он, прям, как у нас на кухне, естественный… А мама была удивлена. В конце пьесы умирал брат главного героя, я произносил финальный монолог и плакал, а зал плакал вместе со мной. Мама потом сказала: в тот момент я поняла, что в тебе что-то есть. И был на спектакле человек, сыгравший важную роль в моей судьбе, – Роман Аринархович Тихомиров, тогда главный режиссер Театра оперы и балета им. Кирова. Его дочь – Настя – играла в спектакле. Студенты из самодеятельности часто бывали у Насти, тусовалось нас там человек пятнадцать – встречали хорошо, пироги вкусные… Однажды Настя говорит: «Тебя отец зовет». Захожу, дело было вечером, сидит слегка подвыпивший Роман Аринархович: «Что ты сейчас делаешь?» А я тогда перевелся в финансово-экономический на кибернетику, как-то все мотало меня… Роман Аринархович говорит: «Что ты ерундой маешься? Ты же прирожденный режиссер. При-рож-ден-ный. И играешь ты как режиссер. Тебе надо идти на режиссуру к Товстоногову либо к Музилю». Мне было 19 лет. О режиссуре я не думал, в театры ходил редко. Гуманитарные предметы не были главными в моей жизни. Я попробовал возражать. «Нет, ты – режиссер. Я позвоню Музилю или Товстоногову, тебя возьмут».

И он это сделал. По сути, я поступил по блату. Только актерский экзамен сдал хорошо, а режиссерские – из рук вон, был принят на курс одним из последних … Если б не Тихомиров, меня бы не взяли и не было бы моих фильмов. Впрочем, уже через полгода Музиль отзвонил Тихомирову и поблагодарил за студента. Я ничего не знал, но быстро схватывал. Нашел себя в этом вузе и был на своем месте. Для меня это было радостным состоянием: помню, я удивлялся, что за учебу в театральном дают стипендию. За что стипендия в техническом вузе – понятно: там мучительно и противно; за такое надо платить. Но в театральном ты читаешь Шекспира, Достоевского, ставишь отрывки с друзьями, весело проводишь время, а тебе – стипендию... Меня до сих пор поражает, что зарплату платят.

После того как Горбачев не взял меня в Пушкинский, некоторое время я мотался между театрами, а потом мой приятель Владимир Рубанов, окончивший институт раньше, пригласил ставить диплом в Свердловском драмтеатре. Он предложил два варианта. Либо заказ к ХIХ съезду комсомола: спектакль на большой сцене, дорогие декорации, хорошие художник и композитор. Либо второй вариант – «Женитьба Бальзаминова», постановка на малой сцене. Я подумал: ну что мне малая сцена? И прочел пьесу Суглобова «Кто, если не ты?» о заседании райкома комсомола в маленьком городке. Вроде бы «прилизанная» пьеса, но в ней была пронзительная нота: молодой герой отстаивает свое достоинство. Этот нерв в ней пульсировал. Я приехал в Свердловск и начал посещать местный обком комсомола. Два месяца наблюдал как они разговаривают, как ведут себя, ездил на их тусовки и пьянки – сочинял спектакль... Сразу после премьеры его выдвинули на премию Ленинского комсомола. Он был злой, яркий, в 1982 году критика комсомола была уже возможна, а главное, он нравился комсомольским функционерам. Они говорили: режиссер как будто воспитывался среди нас. Я же видел как здороваются комсомольские девушки: целуются и при этом пожимают друг другу руку, видел как разговаривает первый секретарь с третьим, третий секретарь – с инструктором. С одной стороны, армия с жесткой субординацией, и в то же время обращение на «ты», без отчества, все между собой как бы друганы… Эту ауру я воспроизвел.

Потом меня обязали поставить «Красную Шапочку» Шварца, спектакль хотели возить по сельским клубам. Мне было неинтересно, но я увидел, что Шварц написал пьесу в 1937-м: Красная Шапочка не просто несет пирожки Бабушке, пирожки – лишь предлог, она идет заманить Волка в капкан и победить зло, которое держит в страхе весь лес. Она учит зайцев быть смелыми, поэтому Волк хочет ее съесть. Мы сделали ретро-спектакль в духе тридцатых годов – с музыкой, стилизованной под Дунаевского. Обком партии принимал его пять (!) раз. Смысл прозрачен, в изложении героев детской сказки все жутко смешно, взрослые хохотали, когда смотрели. Помню, меня в девять утра срочно вызвали в театр: собирается очередная комиссия, в обком пришла бумага, что в ТЮЗе поставили «фашистский спектакль»... Приезжаю, члены комиссии смотрят первый акт, в антракте собираются у директора, молча пьют чай. Выглядят все, как персонажи комедии Островского. Тут слово берет мрачная женщина в массивных очках, секретарь обкома партии по идеологии. Когда-то она была любовницей члена Политбюро, посему имела колоссальное влияние и к первому секретарю Ельцину дверь в кабинет открывала пинком. Она диктовала всю культуру в городе и области. Вампилов, например, ею был запрещен.

«Нерусская у вас сказка получилась. Просто Микки Маус какой-то, а не Красная Шапочка. Почему это Волк у вас такой злой?» Я не знаю, что отвечать, молчу. «Поймите, – говорит она, – Волк хочет съесть Шапочку не потому, что он плохой. Просто у него такая натура, волчья. Его понять надо…» И предложила, чтобы в конце спектакля все персонажи водили хоровод… В итоге спектакль пошел.

Мой первый фильм – «Изыди!», сценарий Олега Данилова по мотивам Шолом-Алейхема и Бабеля. Потом, после ряда картин, меня нашел немецкий продюсер Артур Браунер и предложил снять фильм о погроме в польском городке Кельце вскоре после войны. Уже шел Нюрнбергский процесс, а поляки стали громить немногих вернувшихся из концлагерей евреев. Это было связано с возвращением имущества и жилья. 4 июля 1946 года в Кельце погибло более 40 евреев. Мне дали написанный поляком сценарий – там, естественно, говорилось, что это была провокация НКВД против Польши. Олег Данилов предложил другую сценарную логику: не выяснять отношения, а снять на основе реального события вымышленную историю, выйти на некие обобщения. Олег написал сценарий и я снял фильм «Из ада в ад».

Кадр из фильма «Изыди!»

По сценарию еврейский ребенок попадает в польскую семью. Поляки его воспитывают, думая, что родители погибли. Но они возвращаются. И начинается конфликт. Все стороны совершают ошибки. Мы стремились проследить ту последовательность, когда малые ошибки ведут к ошибкам большим и в итоге мирные люди начинают убивать друг друга топорами.

Но я забежал вперед. Институт я окончил в 25 лет. И у меня была такая установка: в тридцать лет вернуться в Ленинград. Меня призвали на флот, отслужив полтора года на Дальнем Востоке, я возвратился в Свердловск, поставил два спектакля в ТЮЗе и в один прекрасный день получил от Товстоногова приглашение на стажировку в БДТ. Это было событие – сам Товстоногов… Но у меня уже возникло желание работать в кино. Узнав о наборе на Высшие режиссерские курсы, я поехал в Москву, сдал экзамены. И тут моя мама сказала: «Сынок, ты уже главный режиссер, тебя зовет Товстоногов, а ты опять сядешь за парту… Иди к Товстоногову, поставь спектакль в БДТ и получишь свой первый фильм». Она как в воду глядела.

Вернувшись в Ленинград, я поставил две пьесы в БДТ. Тогда же обратился к главному редактору «Ленфильма» Фрижетте Гургеновне Гукасян, она рекомендовала меня Алексею Герману, руководившему объединением «Дебют». Герман посмотрел мои спектакли и сказал: «Ты должен снять фильм». Он тогда точно меня определил: «Ты не будешь похож на других режиссеров. У тебя есть своеобразная способность о серьезных вещах рассказывать легко». И велел принести гениальный замысел. Со сценаристом Олегом Даниловым мы придумали идею фильма «Изыди!» Герман одобрил, за два месяца мы написали сценарий. Но деньги у студии «Дебют» были лишь на получасовую картину, а мы размахнулись на полноценный фильм. Я спросил Германа (шел 1989 год): «А если я найду деньги?» – «Тогда будешь снимать…»

Куда пойти? Выйдя со студии, я направился в Еврейский культурный центр – в ДК им. Кирова на Васильевском острове. Он тогда только открылся. Атмосфера тех лет – что-то создавалось, учреждалось, потом рушилось, возникали новые проекты, какая-то каша заваривалась… Я великолепно себя чувствовал в том времени.

Прихожу в ДК, вижу сидят евреи. «Мне нужны деньги на фильм». – «Сколько же вам нужно?» – «Миллион рублей». А я уже поставил в БДТ «Женитьбу Бальзаминова», было – важный момент! – что показать. В ДК им. Кирова я рассказал идею фильма «Изыди!» Володе Камышеву. В «Тевье-молочнике» есть эпизод о ложном погроме, когда односельчане не хотят громить, но все же громят – всего одна страница текста, но она стала отправной точкой нашего сценария. Володя выслушал и сказал: «Сделай такой фильм. Деньги я дам». Через два часа после разговора с Германом я позвонил ему и сказал: «Алексей Юрьевич, я нашел деньги, завтра можно встречаться для переговоров». На следующий день в присутствии Германа, его жены Светланы Кармалиты и руководства студии мы подписали договор. Я был первым, кто принес на «Ленфильм» частные деньги на свой проект.

Все будет хорошо, сынок.

Капитализм тогда только начинался. Это сейчас мы знаем, что политический обозреватель Валентин Зорин не обманывал нас, рассказывая о капитализме. Мы-то надеялись, что товарищ Зорин нам врет по телевизору, но все что он говорил, к сожалению, оказалось правдой…

Я начал снимать. Подошел к делу крайне серьезно: пробы делал полгода, потратил пятую часть бюджета. Волновался – впервые снимал кино, все пытался понять как же это делается. Перед отъездом на съемки меня вызвал Камышев и говорит: «Должен признаться: через месяц уезжаю в Израиль. Деньги, которые ты получаешь, идут из одной азербайджанской компании, там пока не вникают, на что их дают. С моим отъездом финансирование прекратится. Поэтому, Дима, снимай быстрей. Можешь не успеть». Мы помчались в город Винницу, за 15 дней я снял полфильма. Камышев отбыл – финансирование прекратилось. С «Ленфильма» мне звонит директор студии Голутва, ныне замминистра культуры: «Останавливаем съемки, приезжайте, денег нет». Я позволил себе нахальный разговор с Александром Алексеевичем, хотя мы даже не были знакомы. Я же был пришлый, мира кино не знал. Но я сказал ему, что через пятнадцать дней привезу готовую работу: «Это будет не худший продукт студии. Если вы раскадруете у себя в голове мой спектакль, идущий в БДТ, вы в этом уверитесь. Найдите возможность доснять, потом решим кому фильм продать, и вернем долги». Голутва оказался мудрым человеком, он простил мой тон, увидев суть – то, что я уже снял полфильма, было серьезным аргументом. Он попросил привезти материал. Руководство «Ленфильма» посмотрело, но боялось принять решение, связанное с деньгами. Все юлили, Германа, который не смотрел, настроили против, он сказал: пусть монтируют то, что сняли. Я стоял на своем: нет, хочу доснять! И Голутва мне поверил. Всю жизнь ему за это благодарен. Поскольку Герман был против дальнейших съемок, я написал заявление о выходе из объединения «Дебют» и закончил картину на услугах «Ленфильма».

Герман увидел уже смонтированный фильм, и мне приятно повторить его слова: «Это блестящая работа, достойная лучших образцов мирового кино». Потом были «Кинотавр», где я получил Гран-при, выдвижение на «Оскар» от СССР в 1991 году и в течение двух лет показ на всех фестивалях мира...

В этот период меня пригласили худруком в Ленинградский театр комедии. Уговаривали – редкое единодушие – коллектив театра, Управление культуры и обком партии. Я упирался, поскольку прекрасно себя чувствовал в БДТ, где отвечал лишь за свой спектакль. С другой стороны, получить театр в центре Ленинграда с окнами на Невский – о чем еще мечтать театральному режиссеру в 33 года? И я согласился. Но у меня уже появилось второе дело. Мне бы театр выстраивать, а я задумал снимать фильм «Ты у меня одна» с Нееловой и Збруевым.

До фильма актеры были незнакомы. На пробах, когда они впервые сели рядом, появилось ощущение, что это гармоничная пара, люди одного круга, они могут прожить вместе всю жизнь и всю жизнь любить друг друга. Советская семья, допустим, ИТР, – очень типичными они получились, прекрасно репетировали и играли.

А сейчас вы увидите другую пару.

Зрители смотрят фрагмент из фильма «Желтый карлик» с Прокловой и Абдуловым. Затем следуют вопросы из зала.

– Почему фильм назван «Желтый карлик»?

– Солнце, которое дарит жизнь и свет, по астрономической классификации – желтый карлик, что ассоциируется с чем-то маленьким, сморщенным, жалким. В герое фильма тоже есть и высокое, и низкое.

– Над чем вы сейчас работаете?

– Работаю над картиной «На свете живут добрые и хорошие люди». (Смех в зале.) Серьезно, так и называется… Необычный фильм и по проблематике, и по подаче. Сценарист тот же, Олег Данилов.

– Что вы сняли после «Ты у меня одна»?

– По хронологии: «Все будет хорошо», «Четвертая планета», а потом началось тяжелое время в стране, кино не снималось. В тот период я уже уходил из Театра комедии, невозможно стало совмещать работу в театре с кино. Уйдя получил предложение от Браунера снимать «Из ада в ад». После этого фильма он же предложил сделать четыре новых картины и расписал мою жизнь на два года вперед. Из четырех я снял три, все с немецкими артистами; фильмы вышли в Германии. Затем я получил предложение от Константина Эрнста сделать для ОРТ сериал, который по духу напоминал бы «Ты у меня одна» и «Все будет хорошо». Олег Данилов написал сценарий «Зала ожидания»…

«Ты у меня одна» – фильм о том, как человек со сложившимися представлениями о порядочности не может вписаться в новое время. По жанру это мелодрама. «Все будет хорошо» – первый фильм о капитализме. Идея проста: все будет хорошо, если ты сделаешь попытку изменить жизнь, напряжешься и рванешь, а не будешь ежедневно ходить на бессмысленную и низкооплачиваемую работу. За попытку придет награда.

Сериал «Зал ожидания» о том, что прогресс неизбежен, как рабовладельческий строй неизбежен после первобытнообщинного. Но поезд прогресса проедет по людям. Для многих это повлечет трагедию. Для кого-то – это конец жизни, а для кого-то – время успеха. Поезд с успешными, как теперь говорят, людьми заезжает в провинциальный городок, кто-то из его жителей хочет запрыгнуть в этот поезд, но есть главный герой – его играет Боярский, – который уже был на самом верху, но обрел другие ценности и ушел. То есть фильм о разных сторонах жизненного успеха.

Во-он там наша цель.

Это был первый проект, который ОРТ снимал на свои деньги. Огромный риск, но как показал результат, по рейтингам мы обогнали и «Санта-Барбару», и все что тогда шло. Потом были «Перекресток», где Ярмольник в подземном переходе пел песни Макаревича, и «Контракт со смертью» о пересадке человеческих органов, где Мягков играл профессора, а Певцов – депутата. Потом уже я снял «Желтый карлик» – смешной, но мрачный фильм о девальвации семейных ценностей. Были фильмы «Темная ночь» и «Леди на день», «Тартарен из Тараскона» и мюзикл «We will rock you» по музыке группы Queen. Поставил в Москве в театре им. Пушкина спектакли «Путники в ночи» и «Леди на день»; идут две антрепризы –  «Семейная идиллия» с Андреем Паниным и «Все проходит» с Александром Абдуловым. Вот мой отчет.

– Когда вы перебрались в Москву?

– В 2000 году. Я жил в Ленинграде, снимали мы в Минске, а заказчики были из Москвы. В какой-то момент мы поняли, что рациональней жить в Москве.

– Есть ли у вас дети?

– У меня четверо детей.

– Почему большинство ваших фильмов о любви? Это личный опыт?

– Важных тем в искусстве немного: любовь, голод, человеческое достоинство. Эти темы присутствуют в моих картинах. Пишет сценарист, потом выносит на мой суд, я тоже влияю своим присутствием, мы активно общаемся уже 24 года. Насколько я знаю, все что пишет Олег, абсолютный вымысел.

– Как вы оцениваете прошедший в Москве кинофестиваль?

– Я слышал, что награды получили достойные фильмы. Но отбор картин на фестиваль и призы на нем – это мнение узкой группы лиц. Часто оно лоббируемо. Главный успех минувшего фестиваля в том, что на просмотры ходило большое количество людей. А что считать искусством – это вечный вопрос.

– Как долго пишутся сценарии для ваших фильмов?

– Хороший сценарий требует времени. В истории драматургии мало примеров, когда хороший материал был написан быстро. Известно, что «Мещанин во дворянстве» Мольер написал за три дня – к приезду в Париж турецкого султана. Шварц за месяц написал три первых акта «Дракона», а четвертый акт писал год – долго не понимал, как завершить. Островский писал, в среднем, по пьесе в год. Так же и со сценарием – год работы в нормальном режиме. Когда сценарист пускается в очередное сценарное плаванье, неизвестно, получится сценарий или нет. Слава Б-гу, Олег Данилов всегда удачно, на мой взгляд, завершает работу.

Да что ж мы такое сняли?..

– Какой ваш фильм – любимый?

– В каждый фильм вложены силы, время,  душа… А если в каком-то из них что-то недоделано, ты любишь свое усилие, свою попытку. Фильмы «Ты у меня одна» и «Все будет хорошо» стали знаковыми, но до последнего времени в ленинградской программке телевидения получали 3 звезды. В прошлом году там же им дали уже 4 звезды. Как пошутила Нина Данилова, жена нашего сценариста, «твое кино, как хороший коньяк, набирает силу с годами».

– Как вы подбираете актеров?

– Полагаюсь на интуицию. Сейчас ищу героя для фильма «Все по-честному». Это должен быть молодой парень, способный сыграть боксера. И при этом профессиональный актер – там сложная драматическая роль. Я отсмотрел уже всех театральных студентов в Москвы и Ленинграда – сотни человек, – с некоторыми начал пробы, но ни на ком пока не остановился.

Прекрасно, когда не просто сыграна роль, а родился живой человек. Збруев сыграл так, что возник реальный инженер Тимошкин. Когда я брал Толю Журавлева на одну из главных ролей во «Все будет хорошо», меня отговаривали, до этого он играл в эпизодах. Я увидел его возможности, и не ошибся – Журавлев стал прекрасным артистом. Так же и Ольгу Понизову – я увидел и понял: вот моя героиня. Хотя в жизни и в предыдущих ролях она не такая, как в моем фильме. Это все интуиция, а не расчет. Расчет – вещь специфическая, с искусством он в сложных отношениях…

– Кто ваши дети?

– Дети? Нахалы.

– Ваши гены?

– Да, что-то есть… Иногда в них мелькает то что мне нравится. Они фантазируют, один играет на пианино, другая увлечена лошадьми. Заранее никогда не известно, кто, где и как проявится. Яркий в детстве ребенок может оказаться холостым патроном. Тихий и замкнутый – ярко раскрыться. Счастье, когда есть талантливый взрослый, который вовремя разглядит будущие возможности.

– Не кажется ли вам, что развлекательные кинофильмы и телесериалы полностью оттеснили серьезное кино?

– Мы живем при капитализме. Счастливое – в духовном плане – время социализма закончилось. Тогда читали больше серьезных книг, больше интересовались искусством, смотрели серьезные фильмы, на это были силы и время. Сегодня человек, придя с работы хочет отдыхать – он вкалывал весь день. То что выдает наше телевидение, рождено спросом. Мы идем тем же путем, каким шли до нас многие страны. Сложное кино появится, но должно пройти некоторое время. При этом развлекательные жанры будут доминировать, как доминируют во всем мире. Серьезным жанрам труднее найти свою нишу в том, что называют красивым словом «интертеймент». Но как сказал Вольтер, все жанры хороши, кроме скучного.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru