[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2006 ХЕШВАН 5767 – 11 (175)
СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК
(История о Баал-Шем-Тове)
Ицхок-Лейбуш Перец
В издательстве «Мосты культуры» в серии «Детская литература», выпускаемой совместно с фондом Ави Хай, готовится книга «Тяжба с ветром. Еврейская литературная сказка». Впервые за многие годы книга подобного рода выходит в новых современных переводах петербургских переводчиков с идиша В. Дымшица и И. Булатовского.
Мы предлагаем читателям «Лехаима» рассказ выдающегося еврейского писателя Ицхока-Лейбуша Переца (1852–1915), включенный в готовящееся издание. В. Дымшиц и И. Булатовский сообщают: «Перевод выполнен по изданию: Цум Йорцайт (К годовщине смерти). Вильна, 1916. В основе сказки лежит популярное в хасидской среде представление о том, что цадик, воздействуя на волю Небес, может менять ход судьбы. В частности, это представление лежит в основе многих легенд о том, как цадик, чтобы изменить неблагоприятное для евреев решение царя, разыгрывает сцену, в которой сам изображает царя и от имени царя отменяет соответствующие распоряжения. Вскорости этот магический сеанс оказывает необходимое действие, и царь отменяет свой указ. Баал-Шем-Тов аналогичным образом оказывает воздействие на графа – владельца Меджибожа[1]».
То, о чем я хочу вам поведать, не напечатано ни в «Восхвалении Баал-Шем-Това[2]», ни в других книгах о его деяниях. И всё же всё это истинное свидетельство, в чем вы сами убедитесь…
Началась эта история очень-очень давно, во времена черной оспы. В пятнадцати милях от Меджибожа есть деревня. На въезде в деревню стоит корчма. Корчму эту держали два компаньона. Старики помнили, что при графе корчмарей было двое. Даже имена их были известны: одного звали Эля Кривой, он был кособокий, второго – Михл Толстый, он был человек дородный, едва в двери проходил. Жили они вместе, вместе вели торговлю, дети у них росли…
И вот пришла черная оспа, ворвалась в корчму, прибрала обоих компаньонов, их жен и почти всех детей. Остались только сын Эли Кривого и дочка Михла Толстого, одногодки, двое малых детей. Михл Толстый и его жена – кажется, Шейндл ее звали – умерли последними и перед смертью нарекли детей женихом и невестой… Эта самая Шейндл вынула тогда из-под подушки свое серебряное обручальное кольцо, отдала мальчику и, уже испуская дух, сказала:
– Чтоб ты дожил до того дня, как наденешь это кольцо на палец твоей невесте…
Кроме двух детей – жениха и невесты – остался еще слуга. И вот какое злое дело он совершил. Утаил детей от помещика и перехватил корчму[3]. Заплатил аренду помещице, которой помещик подарил корчму, как это у них называется, «на булавки». Обидел детей, а когда они подросли, сделал мальчика слугой, а девочку – кухаркой. В Меджибоже – корчма-то всего в пятнадцати милях – тогда много об этом говорили. Арендатор был человек здоровый, к тому же помещик с помещицей его жаловали. А помещиком – чтоб ему на том свете гореть! – был граф, придворный вельможа, и евреев он до себя почти не допускал. Люди посудачили-посудачили и забыли. Корчма всем разонравилась: бедных гостей бывший слуга на порог не пускал, а с тех, что побогаче, три шкуры драл.
Всплыла эта история только лет через пятнадцать. Кто-то был проездом в Меджибоже. Заехал без особого дела к Баал-Шему и рассказал ему, так, мол, и так, арендатор той корчмы, бывший слуга, сватается к сиротке. А не согласится она, грозит прогнать обоих сирот из дома…
Всех до печенок пробрало, но коли Баал-Шем слушает и молчит, надо молчать. Однако ж вздыхаем, вспоминая давнюю историю, опять вздыхаем и снова забываем…
А Баал-Шем, оказывается, не забыл, сами увидите…
Как-то зимой случилась сильная метель. Снег валит и валит. Но в субботу вечером вдруг стало тихо. Выглядывают: не пора ли начинать авдолу?[4] Всё небо в звездах. Хорошо. Баал-Шем совершает обряд. Годл[5], как повелось, держит свечку. Ребецн стоит в дверях. В доме – всю неделю из-за снегопада никто не приезжал – народу едва набралось на миньян[6].
Ждем, что после авдолы Баал-Шем начнет «И пусть дарует тебе». Баал-Шем задумывается. Потом улыбается и говорит:
– Знаете что, рабойсай?[7] Поедемте-ка прогуляться, ребецн с Годл поедут с нами. «И пусть дарует тебе»[8] скажем по дороге. «Элиёу»[9], даст Б-г, споем в лесу, а мелаве-малку[10] устроим в корчме. Весело будет! Пусть Василь[11] закладывает большие сани.
Бежим сказать Василю. А Баал-Шем велит ребецн и Годл собрать мелаве-малку по-царски, не забыть взять лекех[12] и водки, и вина, оставшегося от авдолы, тоже взять…
Как говорится, сказал он «весело будет», и сразу радостно становится на сердце.
Оказался при этом меджибожский сойфер[13].
– Нет ли у тебя при себе готовой ксубы[14], чтоб только имена вписать?
Удивляемся такому вопросу. Сойфер припоминает: дома у него такая есть. Баал-Шем велит ему сбегать, принести и взять с собой. Еще больше удивляемся, но ни о чем не спрашиваем.
Не проходит и получаса, отъезжает Василь на широких санях; на переднем сиденье сидят уже ребецн и Годл, а мелаве-малка, завернутая в скатерть, лежит между ними. На заднем – Баал-Шем между двух старших своих приближенных, а остальные тоже как-то уселись, ноги из саней наружу торчат. Кто-то из молодых уцепился за оглоблю и на ней верхом едет… Василь с кнутом и вожжами в руке садится как обычно: ноги на дышле, лицом к седокам – и спрашивает:
– Куда?
Баал-Шем отвечает:
– Езжай!
Василь не переспрашивает, втыкает кнут в сено в углу саней, привязывает вожжи к передку и – как гаркнет на лошадушек! Лошадки, отдохнувшие за время метели, резво вскидывают ноги, вздымают снежную пыль, и мы, будто в сияющей дымке, несемся по улице, через рынок, за город, в заснеженные просторы, и разносится окрест «И пусть дарует тебе»…
Завершили «И пусть дарует тебе» – въезжаем в лес. Тогда-то лес на все пятнадцать миль тянулся… Шлях широкий, гладкий как скатерть. Затянули «Элиёу»… Напев всё громче и, ясно видно, до того нравится звездным небесам, что даже звездочки пританцовывают. Старые ели – справа и слева – вздрагивают, как во сне, и осыпают нас снежинками, ну точь-в-точь как молодоженов – хмелем. Иногда вспорхнет разбуженная ворона, метнется прочь с криками, и нет ее… Иногда проснется целая стая маленьких птичек и фью-фью-фью – подхватывают напев, подпевают… И вот заканчивается «Элиёу», а вместе с ним и лес, снова простор, и видна вдали деревня, а перед ней большой дом – та самая корчма. Узнаем корчму и деревню, значит, от города уже пятнадцать миль! Но об этом речи нет. Все уже привыкли к «скачкам дороги[15]» во время прогулок.
– Стой! – велит Баал-Шем.
Останавливаемся.
– Здесь, – говорит он, – подождем немного.
Подождем так подождем. Кто-то спрыгивает с саней – ноги размять.
Вдруг слышим: топот копыт по снегу всё ближе и ближе. Смотрим: конь, запряженный в санки. Ближе – видим – двое в санях. Меховая шапка и платок. Хотят они мимо проехать – Баал-Шем их останавливает.
– Послушай, парень! – говорит, но без гнева, даже с улыбкой. – Как же это парень с девицей ночью одни катаются?
Парень всматривается, кто это его спрашивает. И, похоже, видит кто. А может, по голосу понял: не простой смертный.
– Мы жених и невеста, ребе!
– Это я знаю… Но до хупы[16] и кидушин[17]…
– Хозяин прогнал нас, ребе, в чем были. Повезло еще, что сосед-крестьянин сжалился над нами, одолжил коня, сани и тулупы и посоветовал ехать в Меджибож к ребе, к Баал-Шему… Он мне поможет…
– А Баал-Шем, – отвечают ему все с улыбкой, – к тебе приехал…
Тот ушам и глазам своим не верит.
– Поезжай назад! – говорит Баал-Шем.
– Он прибьет нас… Он сказал…
– Поезжай, тебе говорят!
Поворачивает он и едет обратно. Большие сани – следом… Кто прохаживался, залезают обратно или идут остаток пути пешком…
Не успевают маленькие сани подъехать к корчме, выбегает арендатор с жердью…
Окликают его из больших саней. Видит арендатор толпу и кричит сердито:
– Бродяги пожаловали! Езжайте дальше! Есть нечего, пить нечего, ночевать негде! Пошли отсюда!
И бежит назад, хочет ворота запереть.
Здоровенный такой разбойник: плечи, ручищи, да еще жердь в ручищах. Но у нас-то есть Василь, да и мы помогаем… Через минуту все в корчме.
– Ночевать, – говорит ему Баал-Шем, – мы тут не будем, еду и питье мы, слава Б-гу, с собой привезли. А ты поищи, найди и зажги побольше свечей…
Разбойник ворчит что-то себе под нос, но слушаться – слушается. И вот уже горят несколько свечей в бронзовых подсвечниках.
– Постели-ка скатерть!
– Пусть он стелет! – бубнит разбойник и сверкает глазами на парня, которого прогнал.
– Ты его слуга! – кричит ему Баал-Шем.
Впервые, наверное, слышим, как он кричит. И это действует. Арендатор сразу сникает, горбится, весь как-то съеживается и снова становится слугой. Идет и приносит из другой комнаты скатерть.
– Есть у тебя палки? – спрашивает Баал-Шем.
Тот отвечает уже как слуга:
– Растопить печь или плиту?..
– Палки не для того, чтоб топить. Принеси четыре ровные палки…
Тот приносит.
Говорит Баал-Шем сойферу:
– Достань ксубу и впиши имена жениха и невесты…
И потом:
– Пусть кто-нибудь сделает из скатерти и палок хупу.
Сойфер пишет. Хупу делают. И вот уже жених и невеста стоят под хупой. Баал-Шем произносит по порядку кидушин… Мазл тов, мазл тов! Все садимся за мелаве-малку, которую ребецн и Годл тем временем достали и накрыли на столе…
Едим, пьем, подпеваем… Баал-Шем провозглашает:
– А теперь свадебный подарок! Гости-то у хозяев общие, сразу и со стороны жениха, и со стороны невесты.
Он улыбается и продолжает:
– Я со своей стороны даю молодым корчму в аренду!
– Корчма моя! – вспыхивает бывший слуга.
– Болван ты и злодей! Теперь я помещик, и корчма моя, и я передаю ее молодым.
И поворачивается к ребецн:
– А ты, ребецн, что дашь?
Как и другие, ребецн думает, что это всё в шутку, только чтобы припугнуть разбойника, и отвечает:
– Если муж – помещик, то жена – помещица, а так как арендную плату (дело известное) помещица берет себе «на булавки», то дарю я им свадебный подарок – арендную плату на вечные времена!
– Если так, – говорит Годл, – если отец – помещик, а мать – помещица, то я – единственная помещичья дочь, и у меня тоже есть право подарить подарок.
– Верно! Верно!
– Я, Годеле, со своей стороны дарю им триста ведер водки.
– Рабойсай, благословим!
Благословляем, думая, что в шутку.
После благословения Баал-Шем говорит молодым:
– Теперь вам можно ездить вместе. Куда вы хотите ехать?
– У меня неподалеку дядя живет, в лесу… Смолокур…
Улыбается Баал-Шем и говорит:
– Человек идет, а Г-сподь ведет… Езжайте на здоровье. Но остатки трапезы возьмите с собой вместе со скатертью. Самое главное, не забудьте недопитое вино. Оно вам пригодится…
Такая вот история. Уезжают санки в одну сторону, а мы, на больших, в другую, обратно в Меджибож… Не иначе опять будет «скачок дороги». Уже сидя в санях, оборачивается Баал-Шем к арендатору:
– А ты, разбойник, должен покаяться! Из корчмы будешь изгнан, станешь странником, станешь «справлять изгнание»[18]. Потом Г-сподь тебе поможет, и ты придешь ко мне после покаяния… Трогай, Василь…
Сани трогаются, арендатор стоит, будто окаменел… Перед тем как въехать в лес, оглядываемся и видим, что он всё еще стоит и трет глаза. Будто хочет очнуться от кошмарного сна.
Как сказал Баал-Шем, так, разумеется, и вышло…
Через несколько лет арендатор, раскаявшись, пришел к нему… Его уже было не узнать. Но это совсем другая история. Послушайте лучше, что случилось со свадебным подарком. Мы-то думали: шутка…
Въезжают молодой человек с женой в лес. Остатки мелаве-малки и бутылка с вином завернуты в скатерть. До смолокура около получаса езды. Едут они уже час и еще полчаса, а того места, где стоит закопченная хижина, всё не видать. Немудрено – столько снега выпало, поди сыщи дорогу! Им как-то не по себе, страшновато. Вдруг встала лошадка, хочет подкрепиться, оголодала. Жена говорит:
– Нужно иметь сострадание к животному! Может, дадим ей кусок халы из остатков…
– Ну, давай…
Вылезает жена из санок, разворачивает скатерть, достает кусок халы и дает лошади, а та жует.
Выпрыгивает молодой человек из санок – ноги размять. Можно, кстати, немного и пешком пройтись.
Лошадь пожевала, очухалась. Пора трогать, и тут они слышат из-под деревьев тяжкий стон. Потом еще один…
– Это зверь? – спрашивает жена.
– Нет, кажись, человек.
– Верно, беда стряслась…
– Давай поищем!
Прошли они немного на стон и видят: лежит человек в забытьи. Молодой человек, похоже, барчук. Рядом с ним – ружье. Неподалеку – подстреленный заяц.
– Охотник, – говорит жена, – заблудился, изнемог от голода.
– Может, и так, принеси вина…
Припоминают они, как Баал-Шем сказал: оно вам пригодится…
Приносит жена вино и кусок лекеха. Молодой муж тем временем присел и положил голову охотника себе на колени. Жена смачивает губы несчастного вином. Он приоткрывает глаза:
– Где я?
Вливает она ему несколько капель в рот, он глотает. Подносит ему ко рту кусок лекеха – он откусывает. Приходит в себя.
И знаете, кто это был?
Молодой граф собственной персоной! Уже три дня, как он ушел с другими молодыми помещиками на охоту. Отошел в сторону. Как? Он что, леса не знает? И заблудился. Сперва были слышны выстрелы, потом и они смолкли. Охотники, конечно, заметили, что молодого графа нет, бросились искать, да только еще дальше от него отдалились… Измученный голодом и жаждой, он долго понапрасну кружил по лесу. Потом сел под деревом… Отшвырнул подстреленного зайца, из-за которого заблудился… Столько за ним гонялся!.. Потом, уже ослабев, услышал где-то далеко в лесу охотничьи рожки, крики и ауканья. Идти он уже не мог, да и слабый крик его никто бы не услышал… Потом стало тихо… Он, наверное, заснул. Похоже, с открытыми глазами… Потому что вскоре увидел, как люди – крестьяне и охотники – бегают по лесу с горящими факелами, трубят в рожки, кричат, аукают… Он слышит, видит, хочет пробудиться и не может…
Повезло еще, что молодожены его нашли, а то бы он уже не проснулся.
Берут они молодого графа, который уже пришел в себя, усаживают его в сани, сами садятся и – в путь.
– Удивительно, – говорит молодой граф, – теперь мне ясно, где я нахожусь. Усадьба, – он показывает пальцем, – вон там, за деревьями. Езжайте прямо туда… Просто наваждение какое-то! – бормочет он и умолкает, воображая, что творится дома с отцом и матерью…
И они едут, как он им сказал, прямо к усадьбе…
Усадьба во мраке, только одно окно светится за занавесками. В других темно.
Подъезжают к воротам. Бегут навстречу люди: кто это может быть ночью?.. Собаки лают. Одна подбегает, узнает и заливается уже совсем другим лаем, радостным, несущим добрые вести. Подбегает слуга:
– Барин, молодой барин!..
Бегут во дворец, докладывают. Выбегают отец с матерью и гостями…
– Сын мой! Сынок! Брат!
– Стах, Стах, ты жив! – кричат молодые помещики, еще не успевшие переодеться с охоты. Пана Станислава подхватывают на руки, несут во дворец. Разом вспыхивают все окна, освещается двор.
Пан Станислав рассказывает. Все окружили его и слушают, затаив дыхание… Тем временем стол уже накрыт: вино, закуски. Садятся, пьют, закусывают, радуются. И тогда кто-то спрашивает:
– А кто тебя подобрал, кто тебя привез, дорогой Стах?
Всем становится стыдно. Забыли о тех, кто спас жизнь единственного сына помещика!
– Какая несправедливость! – помещик заламывает руки.
– Горе мне! – стонет помещица. – Г-сподь мне этого не простит…
– Они были на санках, им нужно было обратно ехать. Ничего не поели, ничего не выпили, не согрелись, никто им спасибо не сказал, – говорит, чуть не плача, помещичья дочь.
В эту минуту входит камердинер и докладывает:
– Всё, что нужно, сделал. Лошадь распряг, отвел в стойло и задал ей свежего овса. Парня и девку… то ли они брат и сестра, то ли жених и невеста… отправил на кухню, чтоб отогрелись. Еда у них с собой своя. Они евреи, нашего и не попробуют…
– Сюда веди их, сюда! – кричит помещик.
– Сами, сами их приведем! – отвечают ему сестра и мать молодого графа.
И уходят, и возвращаются с молодой парой…
– Спасибо, спасибо, спасибо…
Помещица спрашивает:
– Кто вы? Брат и сестра? Жених и невеста?.. У вас так не разъезжают…
– Нет, – говорят, – муж и жена, только что из-под хупы! Мы ехали в лес, к нашему дяде… К смолокуру.
– Если так, – раздается со всех сторон, – мазл тов, мазл тов! Ведь это значит по-вашему: счастья!..
– Тогда вам, – говорит молодой граф, – подарки полагаются… Дроше-гешанк[19], так ведь, по-вашему, свадебный подарок?
Тут помещик и говорит:
– Отдаю вам в аренду лучшую корчму в моем имении!
А помещица говорит:
– А я дарю вам арендную плату на вечные времена!
И тогда дочь говорит:
– Я единственная дочь, у меня тоже есть право подарить подарок!
– Есть, говори, – отвечают отец и мать, – что ты хочешь?
– Дарю триста ведер водки с нашей винокурни.
И было так. Молодой помещик еще кое-что им добавил от себя…
Я не считал.
Тут заиграла музыка, все стали танцевать.
А наши молодые потихоньку прошмыгнули в двери и уехали – к себе в корчму…
Арендатора там уже не было… Ушел в изгнание.
Перевод с идиша Валерия Дымшица
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru