[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2006 ТИШРЕЙ 5767 – 10 (174)
Комментарии к непростой эпохе
Юрий Щеглов
Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга: Историко-филологический роман
М.: Мосты культуры; Jerusalem: Gesharim, 2004. – 740 с.
Этот именно что «камень», с прологом на несколько десятков страниц, а эпилогом – на полторы сотни, не столько роман, сколько компендиум – исторических фактов и реконструкций, филологических изысканий, публицистических заявлений и призывов. Но прежде всего – о лирике. Из всего содержательного многообразия выделяется одна романическая линия, пронзительно сентиментальная. Главный герой, он же автор (подчеркивается, что роман полностью автобиографичен), Юра, учась в Томском университете, дружил с однокурсницей Женей, чей отец, красавец и интеллектуал, был прототипом главного героя одного из романов Эренбурга. Женя, очевидно, была влюблена в автора, ценила его литературный талант и всей душой желала ему успехов на этом поприще. Хотя главный герой уехал в Москву, а Женя осталась в Томске, они всю жизнь поддерживали связь, и Женя рассказывала всё новые подробности о своем отце, мечтая, чтобы Юра запечатлел в литературе отца, ее саму и их с Юрой томскую жизнь. Юра сделал это, увековечив даже Женины письма – они воспроизведены на форзацах книги, – но слишком поздно, уже в качестве посмертной дани своей подруге и персонажу.
В остальном же «Еврейский камень» – это апология И. Г. Эренбурга, прижившегося на советской почве представителя эпохи Серебряного века и парижской эмиграции, крупного романиста, поэта и публициста, ныне известного в основном по роману «Хулио Хуренито» и повести «Оттепель», давшей название эпохе. С его фигурой так или иначе связаны все линии и персонажи романа: от киевской юности и московской литературной карьеры автора до ежовщины и гражданской войны в Испании, от Жени с отцом до Хемингуэя, Сталина и Бродского.
Спектр событий и их героев, произведений и их авторов, затрагиваемых в романе, весьма широк. Это эпопеи трех войн – испанской, финской и Великой Отечественной, Кронштадтское восстание и московские процессы, убийство Троцкого и «дело врачей», расправа над Кольцовым и судьба советского военного руководства… Щеглов цитирует и анализирует прозу и поэзию Эренбурга; подробно рассматривает «По ком звонит колокол» Хемингуэя и протоколы допросов Бабеля; задается вопросом, чем был вызван «поток мракобесия», вылитый Горьким и Шкловским на голову Достоевского, и проводит целое мини-исследование на тему официального отношения к Достоевскому в до- и послевоенную эпоху. Он рисует повседневную жизнь московской элиты: как по-парижски изящно одевался Эренбург, как Твардовский сиживал в рюмочной на Новокузнецкой, а «режиссер» «дела врачей» Рюмин кушал пирожные в кафе «Националь». Идейно-этические нападки – на Пастернака и Бродского за критику Эренбурга – соседствуют со сведением личных счетов: автор, как и Эренбург, страдал не только от режима, но и от действий конкретных, зачастую антисемитски настроенных лиц.
Прочитывается параллель, которую автор проводит между собой и своим героем. Оба они – хоть и на разных уровнях – скорее приспосабливались к ситуации, к системе, чем боролись с ней: молчали вместо того, чтобы выступить, отворачивались вместо того, чтобы дать пощечину. В своей апологии Эренбурга (и в том числе автоапологии) Щеглов пытается убедить читателя: при такой сложной, неоднозначной жизни подобную позицию неверно клеймить как холуйскую и коллаборационистскую. В противоположность распространенной тенденции видеть в Эренбурге труса и сталинского прихвостня, Щеглов приписывает ему твердую гражданскую позицию, ставя его в этом отношении выше Пастернака, Ахматовой и Цветаевой. По мнению Щеглова, Эренбург осознавал гражданские задачи выше творческих («скорей свои цимбалы выдам, чем <…> пращу»); он жил и служил «Усатому», чтобы добиваться правды – как литературной правды (реабилитации Достоевского или Хемингуэя), так и спасения человеческих жизней.
И последнее, что хотелось бы отметить в романе-апологии Эренбурга. Автор полностью оправдывает и считает соответствующим военному времени газетный «патриотический поток» Эренбурга, заклейменный многими – начиная с Пастернака; он поддерживает призыв Эренбурга «убей немца!» и целиком присоединяется к его – очень сильному и суггестивному – стихотворению:
Будь ты проклята, страна разбоя,
Чтоб погасло солнце над тобою…
Чтоб сгорела ты и чтоб ослепла,
Чтоб ты ползала на куче пепла…
Чтобы с Брокена спустились ведьмы,
Чтобы эта ночь была последней…
Чтобы страх твою утробу выел.
Чтоб ты вспомнила тогда про Киев.
Давид Гарт
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru