[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  ОКТЯБРЬ 2006 ТИШРЕЙ 5767 – 10 (174)

АЛЕКСАНДР ГАЛИН: В драме должна быть преджизнь

Александр Рапопорт

Александр Галин – один из ведущих российских драматургов, сценарист ряда художественных фильмов, режиссер театра и кино. Автор пьес «Ретро» (1979), «Восточная трибуна» (1981), «Звезды на утреннем небе» (1982), «Чешское фото» (1993) и др. Пьесы Галина ставились более чем в 200 театрах разных стран. Первыми спектаклями, поставленными им на профессиональной сцене, стали «Дыра» (1990) в театре-студии О. Табакова и «Группа» – для фестиваля в Вудстоке (США). Как кинорежиссер снял по своим сценариям фильмы «Плащ Казановы» (1993) и «Чешское фото» (2001).

– Александр Михайлович, можно ли будет в ближайшее время увидеть постановку вашей новой пьесы?

– Последние несколько лет я пишу повесть, постепенно перерастающую в роман. Если же говорить о той профессии, которой занимаюсь большую часть жизни, – сочинение пьес и киносценариев, – то вот уже несколько лет, как я ничего не писал. Впрочем, могу сказать: сочиняя после большого перерыва свою последнюю пьесу, которую закончил совсем недавно, я испытывал острое наслаждение. Я как бы оживал в процессе этой истории, когда что-то менял в тексте и выстраивал сюжет.

– Вы продолжаете работать для кино?

– В будущем году я приступлю к работе над фильмом по своему сценарию, который получил государственную поддержку и финансирование. Картина будет называться «Пострадавший». Она о тех людях, которые эмигрировали уже в нашу эпоху… однако фильм совсем не об эмиграции.

– Простой вопрос: расскажите о своей биографии.

– Я родился в поселке Надежда Матвей-Курганского района Курской области. Папа мой из Бессарабии, мама из Польши, познакомились они в 1942 году в Красной Армии. Мамин брат в 1939 году смог в трюме корабля добраться до Америки. Все близкие, оставшиеся в Польше и Румынии, погибли. Между собой родители всю жизнь разговаривали на идише. Первое слово, которое я произнес: «бройт». Любопытно, что мою раннюю пьесу «Ретро» – ее ставили по всему миру – поставили также «аф идиш» в Тель-Авиве. Я был на этой премьере с сестрой.

А под Курск после войны родители приехали потому, что там жил мой дядя со стороны мамы. Там мы и поселились. Жили в бараке, в каморке под лестницей, она была выгорожена фанерой. Одно из моих детских воспоминаний: я сплю в корыте. Потом помню двор. Вначале жили бедно, но потом тетя Маня-большая и тетя Маня-маленькая наладились шить брюки. У Мани-большой был муж Залман, который эти брюки гениально продавал на курском рынке. По-моему, он скупил всю местную милицию. И вот, когда появился некоторый достаток, отец вдруг приобрел проектор для диафильмов. До сих пор не знаю, почему отец это сделал: он был простым электриком и не тяготел к тонким материям. Вот с диапроектора-то всё и началось.

Первые просмотры помню очень хорошо. По вечерам на сарай вывешивалась простыня, собирался весь наш двор, приходили люди с других дворов, впереди садились дети, и мы смотрели Чаплина в диафильмах. Кто-то из взрослых читал текст. Просмотры эти были событием. Недавно, отдыхая на Мальте, я пересмотрел уже на DVD все его фильмы, в том числе увиденные в детстве. И понял, что весь современный кинематограф начался с Чаплина.

Не скажу, что мои родители были особенно религиозны. Обстоятельства к этому не располагали. Но в семье зажигались свечи. Помню несколько своих дней рождения, один из них – особенно ярко, потом уже я понял, что это была бар-мицва. В четырнадцать лет я пошел работать на аптечный склад. Папа меня к этому подталкивал, потому что мужчина должен работать. Я познакомился и подружился с Вадимом Корнеевым, сыном курского поэта. У них дома бывали писатели Носов, Овечкин, Астафьев – благодаря этому кругу я стал много читать. Маму и отца это обрадовало: сын читает. Папа даже сделал мне книжную полку. Вместе с Вадимом мы ходили в курскую областную библиотеку и познакомились там с двумя девушками, работавшими в спецхране. Они стали давать нам книжки, которые тогда достать было невозможно. Я читал журналы «Красная новь», запрещенного Пильняка, многих других авторов. Еще в школе у меня обнаружилось свойство придумывать, рассказывать, смешить – мне это удавалось, и я понял, что хочу стать актером. Окончив школу рабочей молодежи, я стал поступать в театральные вузы Москвы и Питера. Продолжалось это четыре года, никуда меня не принимали. Это было после 1967 года. Когда я наконец поступил на режиссерский факультет, Владимир Викторович Петров, прекрасный педагог и впоследствии мой друг, сказал мне: тебя бы никогда никто не взял на актерский факультет. Именно по этой причине – слишком еврейская внешность. Но у меня никогда никакой обиды не было. Меня, признаться, это даже как-то закаляло.

Не поступив в первый раз, я пошел работать в курский кукольный театр, где остро нуждались в мужских голосах. Несколько месяцев был учеником актера, потом актером. Озвучивал медведей, козлов, павианов…

В Ленинграде, учась на режиссерском факультете, я познакомился с моей будущей женой Галей, благодаря чему впоследствии стал Галиным. И вот, это было уже на третьем курсе, ей на Восьмое марта нужно было что-то подарить. И я, за несколько дней, написал пьесу. Мы сидели в общежитии, я читал, ребята хохотали. Мой мастер Владимир Александрович Галицкий об этом узнал и показал текст драматургу Александру Моисеевичу Володину. Володин прочел и сказал: «Ты написал профессиональную пьесу. Мне нечего к ней добавить. Ее надо ставить. Брось всё и пиши». Эту вещь, которая называлась «Стена», через шестнадцать лет поставил Роман Виктюк в «Современнике». Я не исправил в ней ни одного слова.

С той встречи я поверил в себя. Володин убедил «Ленфильм» заключить со мной договор, правда, сказал, что «если мальчик не справится», он сам доделает. Для того времени это был немыслимый успех юного сценариста. Мне было двадцать три года, я пришел с улицы в дырявых ботинках… Фильм «Последний побег» снял режиссер Леонид Менакер, в главной роли играл Михаил Ульянов. С тех пор, с первого ленфильмовского аванса, я занимаюсь литературой.

– Одна из ваших первых пьес – «Ретро» – и сегодня идет в МХТ. Как пришел этот замысел?

– В Питере я подружился с Камой Гинкасом и Генриеттой Яновской, у них был прелестный еврейский дом. Тон задавала великая Гетина мама. И Кама, и Гета сейчас известные режиссеры, Яновская – главреж Московского театра юного зрителя… Ощущение, что ты талантлив, что ты что-то напишешь и этого ждут, – очень тогда помогало. Однажды у них дома – сидели на кухне – я услышал разговор о том, как одному старику привели знакомиться сперва одну женщину, потом вторую, затем третью, а он всё недоволен, никто ему не подходит, – выбирает, как жених. Все тогда засмеялись. Я понял, что это сюжет, и написал пьесу «Ретро». Пьесе повезло, ее перевели на множество языков, поставили в огромном количестве театров, в одной Германии – в двадцати трех, в том числе в знаменитом «Шиллер-театре». Меня не пустили на премьеру. В инстанциях сказали: он молодой, его никто не выпустит. За границу я тогда не ездил.

По телевидению показали «Ретро» в постановке Малого театра с великолепными актерами. И мой курский двор в тот вечер смотрел. Родители еще жили там. В пьесе я сохранил названия курских улиц, некоторые имена, курский колорит. И когда я туда приехал и увидел глаза матери, я понял, как мне повезло.

– Следующей пьесе тоже повезло?

– Следующая моя пьеса, получившая широкую известность, называлась «Звезды на утреннем небе». Ее тоже переводили, она много шла по миру и по стране. Были пьесы, и немало, которые шли в нескольких театрах. Однако есть пьесы, которые нигде не шли.

Еще одно ощущение удачи у меня было, когда я снял, как режиссер, свой первый фильм – «Плащ Казановы» – и приехал с ним в Израиль, где тогда уже жили мои родители. Там была большая премьера, на которой они присутствовали и разделили со мной этот успех. А началась история с этим фильмом так. У Олега Табакова был подвал, из которого выросла студия «Табакерка». Я поставил там свою пьесу «Дыра». В эту студию приехала делегация итальянских артистов, среди которых был знаменитый актер, сыгравший впоследствии главную роль в моем фильме. Он предложил: «Напиши что-нибудь для меня. Вот ты меня видишь – напиши». Я что-то стал придумывать… А потом он позвонил из Италии и сказал: «Я достал деньги, делаем фильм!» Так всё это завертелось. Съемки проходили в Венеции. До этого и после я бывал там много раз, а снимали мы, вместе с подготовкой, всего три недели.

– Почему вы решили пригласить на главную роль Инну Чурикову? Рассматривались ли другие кандидатуры?

– Другие не рассматривались. В сценарии было всё для того, чтобы пригласить именно Чурикову. В то время Инна Михайловна вместе с Колей Караченцовым играла в моей пьесе «…Sorry». У нее была роль русской поэтессы, работавшей в морге, – печальная, в общем, история. И вот она сыграет в спектакле, садится в самолет, летит в Венецию, снимается, а потом возвращается в Москву, выходит на сцену, снова играет и снова возвращается на съемки… Так она разрывалась между кино и театром, Италией и Россией.

– Сколько у вас книг?

– У меня издана всего лишь одна книга, очень давно, в конце восьмидесятых. Издал ее Союз театральных деятелей РСФСР, в ней восемь пьес. Многие годы я не хотел ничего издавать, был какой-то психологический барьер: пьесы, думал я, кто их читает? Мою книгу потихоньку раскупали, но однажды мне позвонили с книжного склада и попросили забрать остатки. Я приехал, погрузил эти пачки, привез домой, некуда было их деть, всё это так угнетающе на меня подействовало, что я надолго потерял желание издаваться. Хотя, наверное, драматургу это нужно, время от времени меня спрашивают, где взять пьесы.

– Любите ли вы актеров?

– Да, актеров я люблю больше, чем режиссеров, особенно если это хорошие актеры. Тогда им всё можно простить. Но когда я сам репетирую со средним артистом и натыкаюсь на жлоба, я сразу «умираю». То есть на жлоба по манере игры. Я тогда «зажимаюсь», творческая атмосфера исчезает.

Пьеса «Ретро» в МХТ. Нина Воронкова – народная артистка РФ Раиса Максимова, Роза Песочинская – народная артистка РФ Анастасия Вознесенская,

Диана Барабанова – народная артистка РФ Наталья Тенякова, Николай Чмутин – народный артист РФ Владимир Краснов.

– Когда мы говорим об актерах, актрис тоже имеем в виду?..

– Я никогда не приближался к актрисам. Ничего личного. Они должны только играть.

– Это что же, такое самообладание?

– Да-да, в этом смысле необыкновенное самообладание.

– А дружеские отношения?

– Поддерживаю. Некоторые актеры стали известны, сыграв в моих пьесах. Например, Алла Борисовна Покровская. Замечательная актриса и театральный педагог, профессор. Когда-то в «Восточной трибуне», поставленной в «Современнике», она прекрасно сыграла Шуру Подрезову. Это был огромный успех, ее признала театральная Москва. Она же вместе с Гафтом играла и в моей пьесе «Аккомпаниатор», которую я сам поставил. А сейчас ее часто приглашают молодые режиссеры, например Серебренников, – она разнообразна, не статична, она хочет их понять. И поэтому она востребована.

– Читаете ли вы новых драматургов?

– Сегодня много новых драматургов. Не всех я читаю. Не всех, начав читать, могу дочитать до конца. Вообще, это подвиг – читать кого-то... Честно признаюсь: самого себя я иногда с удовольствием перечитываю.

– Все ваши пьесы связаны с современностью, с текущей жизнью?

– Все они на современные темы, исторических пьес у меня нет. Да, это – современность. Но, если по секрету, не всегда они связаны с текущей жизнью. Зачастую они о той жизни, которая только что была и уже не вернется…

Есть разное отношение к моим текстам. Есть авторы, которые написали – на разных языках – книги о моих пьесах, и есть люди, которые снисходительно ко мне относятся. Это нормально. Я мало читаю критических работ о себе. А в последнее время их и нет по той причине, что сейчас надо платить, чтобы о тебе написали хорошее или плохое. Колонка денег стоит. И театр, и, особенно, кино – коммерческие предприятия.

– Нет бескорыстных рецензентов, они полностью вымерли?

– Я говорю сейчас о том, что любой новый фильм нуждается в пиаре. Конечно, существуют издания, есть критики, которые откликнутся на это событие, если оно заметно. Если оно гениально или если оно отвратительно, об этом напишут. Но, как правило, в бюджет фильма закладываются деньги на то, чтобы зритель о фильме узнал – и через рекламу, и благодаря аннотациям и статьям о нем. Нет, это не значит, что авторы фильма покупают хорошие рецензии. Но очень сузился «метраж» для людей, которые говорят или пишут об этом бесплатно.

Существует также Интернет с его дискуссиями, обменом мнениями, но в нем, преимущественно, не театральная, а киноаудитория. Есть серьезные театральные критики, которые ценят то, что я делаю. Я общаюсь с несколькими крупными театроведами, к мнению которых прислушиваюсь. Но я не верю в публично-печатную составляющую успеха. Не верю в общественное мнение о том или ином культурном событии. Редко оно совпадает с моим.

– Расскажите, пожалуйста, о последней пьесе, которая еще не поставлена.

– Как-то мне приснился Олег Табаков в роли Ленина. Это было очень странно: толстый, непохожий... И я написал маленькую пьесу: она начинается с того, что на «Мосфильме» снимают триллер, в котором молодой героине снится памятник Ленину. Находят старого актера в Доме ветеранов кино, который когда-то играл Ленина и был знаменит. Его приглашают, он приезжает на «Мосфильм», где его гримируют под памятник. Об этом узнает гример, который этого актера когда-то гримировал под Ленина. Для актера это был пик творческой карьеры. Тогда на «Мосфильме» перед ним почтительно открывали двери. Сейчас он забыт, это человек, послуживший умершей легенде. Он – идол, которого растоптали. Я не имел в виду реального человека, это вымышленный персонаж, обобщенный образ.

Инна Чурикова в фильме «Плащ Казановы».

– Недавно вы участвовали в отборе пьес для номинирования на премию «Дебют», там рассматривают произведения авторов до двадцати пяти лет. Поддерживаете ли вы отношения с начинающими драматургами?

– Иногда мне присылают пьесы. Вот сегодня я два часа работал с молодым автором. Он присылал мне письма, написанные литературно одаренным человеком. И я предложил ему написать пьесу. То, что он принес, было ужасно. Патетика, слова, за которыми ничего нет… Сегодня я пытался объяснить ему, что в драме слова идут потом, им предшествует поступок, действие. Если слово произнесено на статичном бездейственном фоне, это не театр. Как бы высоко оно ни звучало. В драме подобное считается банальным. Огромное количество текстов, которые сейчас выносятся на сцену, не содержат драмы. Они не сценичны, не могут выразить действия. И они лишают актера и зрителя возможности ощутить подлинный театр. Здесь нужна особая инструментовка, она сложна и очень интересна. Драматический театр – это не только слова. Слова в театре умирают мгновенно – а иногда живут. Создать среду, в которой слова будут жить, – задача драматурга.

Володин как-то сказал: «Я хочу, чтобы мою пьесу понимал каждый зритель, понимал солдат, который пришел со своей девушкой и купил на последние деньги самые дешевые билеты. Надо так написать, чтобы до него дошло». Прошу прощения за пафос, но театр – высокое изобретение. Это не место для сухих экспериментов, которые умирают мгновенно.

– Отличается ли работа над сценарием от работы над пьесой?

– Очень отличается. В кино – как, впрочем, и в прозе – существуют разные планы, близкие, средние, дальние. Изображение можно приблизить или отодвинуть. В сценарии описываешь то, что должно быть показано. В кино всё должно случиться сейчас, на глазах у зрителя. В театре же, в драме должна быть преджизнь. Всё главное в жизни героев пьесы случилось раньше. Зрителю – в лучших пьесах – показывают только короткий двухчасовой взрыв событий, которые предопределены. Он видит уже последствия того, что назрело. И ты пишешь лишь то, что не может не произойти. Хаос твоей творческой фантазии в театре ограничен невероятным образом – ограничен преджизнью.

У меня есть пьеса «Восточная трибуна», которую именно на этом я строил. Как можно описать застой? Люди живут, но в их жизни ничего не происходит, у них всё было прежде, в прошлом. Я придумал разрушающийся деревянный стадион и героев, которые существуют лишь воспоминаниями. Это пьеса. В кино же ты должен что-то показывать, а не рассказывать, иначе зритель умрет. Итальянский монтажер фильма «Плащ Казановы» говорил мне: «Я ненавижу театр. Там только общий план».

– Вы окончили режиссерский факультет, но вначале не ставили спектаклей. Почему теперь вы сами ставите свои пьесы?

– Видите ли, наши режиссеры немного сошли с ума. В Америке и Европе другое отношение к драматургу: то, что он написал – закон. Там режиссер воплощает чужую интеллектуальную собственность, он – строитель, который получил проект. И он не может сделать в стене четыре окна, если в проекте их три. В России же зачастую режиссер считает себя соавтором пьесы. Однако пьеса – это литература. В типографии же не меняют текст в угоду наборщикам! И еще одно соображение. Как правило, современные режиссеры пользуются услугами средних артистов. А я пишу роли для больших артистов. Большой актер зачастую не вписывается в их режиссерские возможности. Такой актер требует места, времени и внимания. Режиссеру он неудобен, самим фактом своего существования он разрушает построение режиссера.

Станиславский создал пример правдивого и органичного театра, который существовал благодаря актерскому ансамблю. Режиссерские идеи проходили через замечательных артистов. Москвин, Качалов, Книппер доносили до зрителя послание драматурга благодаря своей игре. Современный театр этим не пользуется, ему нужно другое, он предлагает прежде всего новую сценическую форму.

С Давидом Боровским.

– Вы сказали, что фильм, к которому вы приступили, не об эмигрантах, хотя эта тема присутствует. Можно подробнее?

– Это сценарий об актере, который в поисках работы приехал в Америку. Ему предложили сыграть роль человека, пострадавшего в автомобильной аварии. Он согласился, потому что его жена – наркоманка, она гибнет, лечение стоит дорого. Из-за этого он и поехал на заработки. Но жену он не спас: заработанные им деньги она выкрала и исчезла. В финале герой бросился под настоящий автобус и потерял память. Сыграл по правде. Персонажи: адвокаты, врачи, психологи, актеры, писатели. Это будет фильм об ампутации памяти. В фильме не будет этнической составляющей, понимаемой примитивно. Главные герои моего сценария – евреи, но это история о людях, говорящих и чувствующих по-русски. Еврейство – прежде всего душа, а не длина носа, цвет кожи или фамилия.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru