[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2006 ЭЛУЛ 5766 – 9 (173)
ТРЕУГОЛЬНИК ГАСПАРОВА
Роман Тименчик
Каждая старая книга с кириллицей, оказавшаяся под израильским небом, ставит перед взявшим ее в руки вопрос: почему? Почему здесь? Ответа мы можем не дождаться никогда, строя разве что догадки о чьей-то персональной истории. Расскажу об одной книжке из моей небольшой коллекции.
Началось это четверть века назад. Занимаясь русской поэзией начала XX века, я, как и некоторые другие представители моего филологического поколения, любил бродить по закоулкам былого литературного процесса, без видимой цели листая журналы, газеты, альманахи с причудливыми названиями, ускользнувшие от внимания библиографов. Иногда я натыкался в них на стихотворческие курьезы и раритеты и сообщал Гаспарову. И как-то Михаил Леонович отдарился не виданным и не слыханным мной до того сборником «Тетрадь первая кружка “Адская мостовая”», Москва, издательство «Мост», 1922 год, 56 страниц. В указателе Н. П. Рогожина «Литературно-художественные альманахи и сборники. 1918–1927 годы» он не числился, а указателя дополнений (Богомолов Н. А. Материалы к библиографии русских литературно-художественных альманахов и сборников. 1900–1937. М., 1994) тогда еще не существовало.
Подарок был с подтекстом: что может историк литературы сказать о сборнике стихотворений, подписанных ничего не говорящими даже завзятым книгочеям именами (возможно, псевдонимами) – Наталия Ли, К. Никольский, Ц. Крон, Т. Шовен? И что знает историк акмеизма о сонете некоего Н. Бржевского, обращенном к Н. Гумилеву:
Жилец каких-то непонятных стран
С далекими чужими именами.
Где бродят звери с детскими глазами
И ночью поднимается туман.
Там жил когда-то страшный великан –
Его колдун заворожил стихами.
Он стал ручным и поселился с нами,
Поверив в недосказанный обман.
Я слышу аромат твоих Цветов,
Взращенных в келье сказочного мага,
Где светятся глаза антропофага,
И близок мне твой непостижный зов,
Искатель непонятных жемчугов
Неведомого нам архипелага.
Сборник открывался анонимными декларациями с нержавеющей стилистикой домашнего литературничанья, вроде сегодняшнего живого журнала:
<…> <…> <…> <…> <…> <…> Отравленные значительной дозою скепсиса, мы называем себя «Адской Мостовой». Ибо всё это только попытка, попытка, рожденная теми «благими намерениями», которыми какой-то талантливый мечтатель вымостил ад.
...Организационное собрание «Адской Мостовой» состоялось в январе 1921 года. Первое собрание не было последним.
…В число членов «Адской Мостовой» избраны, но ни разу не присутствовали на собраниях: Монна Ванна, Клеопатра, Леонардо да Винчи, Сирано де Бержерак и князь Мышкин. Изъявили желание вступить, но забаллотированы: Мартин Иден, Художник с Невского проспекта, Леди Лигейа, Мистрисс Пирибинкль и др.
…«Адская Мостовая» не любит темных пятен. Во время «Круглого стола» по вопросу «любите ли вы больше радостно-солнечное начало в жизни или грустно-меланхолический мотив» большинством всех голосов против трех – одержало победу солнечное начало. При этом был похоронен Бальмонт с его
...гимн соловья лишь тем и хорош, что похож на рыдание,
...гор снеговых вековое молчание прекрасней, чем лепет ручья...
похоронена была Клеопатра из «Египетских ночей» с ее черной страстью, темные боги Греции и граф Монте-Кристо.
...Новейшая поэзия, как это, может быть, еще не всем известно, разделяется на два основных вида: стихи, которые читать невозможно, – и стихи, которые можно и не читать. Авторы настоящей тетради не стремятся создать самостоятельный вид поэзии. В бесцельной сутолоке ежедневной работы, утомленные и скучно злые, мы только украдкою смеем радоваться новому белому снегу, вчера выпавшему и уже гладко покрывшему грязные выбоины ломаных переулков Москвы. Мы только украдкою пишем свои стихи и исподтишка печатаем их в под псевдонимом издаваемой книжке.
Каждый отвечает только за себя. Так как каждый волен с ума сходить по-своему и делать глупости, как ему хочется; и как-то неприятно делать глупости сообща.
Вино налито – надо его пить. И вот мы, забросив портфели и груды бумаг и лекций, дружно взявшись за руки, выступаем глубокомысленными авторами этих стихов. Впрочем, читатель сам разберется в стихах людей, слишком занятых для того, чтобы писать длинное предисловие.
За этой тоскливой чепухой, способной развлечь только писавшего ее, следовали стихи. Нет, никаких жемчужных зерен, разве что могущие пригодиться преподавателям истории литературных вкусов запыленные и топорные наглядные пособия, как, например, это сочинение того же Н. Бржевского:
Вчера я зачитался Саломеей,
И долго грезил, думая о ней...
Мы по ночам становимся пьяней
Над томиком с рисунками Бердслея.
Изгибы рук, как золотые змеи,
Переплелись с тенями тополей.
Как жуток был задумчивый Бердслей
Перед лицом раскрашенной камеи.
На площади тушили желтый газ,
И в сумраке вставали чьи-то лица.
Я пробегал знакомые страницы.
Где выткан странный роковой рассказ,
И видел прорезь неподвижных глаз
И вогнутые острые ресницы.
К этой же теме – эпиграфы из Альфреда де Мюссе и Оскара Уайльда у Наталии Ли и неистовая любовь к Рабиндранату Тагору у последнего из представленных в сборнике, Т. Шовена:
...За Трубной в переулке
Вон там, где бьется дым из лавки мясника,
Я в комнате живу. Есть чай, есть сыр,
есть булки.
O, je vous prie. Пойдем! Вот вам моя рука.
...Я буду день и ночь – до раннего рассвета,
Пока мне новый день не бросит свой укор,
Шептать созвучия красивого сонета
И всё тебя читать, божественный Тагор.
...Молюсь – кому хочу. Зову – кого мне надо.
Горю, как зарево, сгораю, как свеча.
И строчки четкие – почти Рабиндраната –
Слагаю в честь любви и Б-га сгоряча.
Стихи безнадежно любительские, и глаз в таких случаях цепляется хоть за имена собственные, за прописные буквы. В этой книжке читателя советской поры останавливала подпись: «1921 г., Бутырки» под стихами о тюрьме Ц. Крона:
Свет электрический злобный
В камере нашей горит.
Коек ряд – серый и скорбный –
В горе безмолвном грустит.
В дверь постучит коридорный:
«Староста! За кипятком!»
Щелкает ключ вдруг задорно,
Вновь всё смолкает кругом.
Книга при этом не только была «Р. В. Ц. Москва, № 1410», т. е. разрешена военной цензурой, но и отпечатана в типографии ГПУ, Большая Лубянка, д. 18.
Перед тем как расстаться с книжкой, Гаспаров кое-что из нее выписал. В его «Записи и выписки» попала лихая фраза «Новейшая поэзия разделяется на два вида: стихи, которые читать невозможно, и стихи, которые можно и не читать» и четверостишие Н. Бржевского, образцовое для уже умилительного кича мурлыкающих двадцатых: «Вечерами в маленькой кофейне / Матовые светятся огни. / Перелистывая томик Гейне, / Тонкую страницу поверни».
Я попытался узнать что-нибудь об именах авторов. В библиотечных каталогах нашелся из них только Цезарь Маркович Крон, автор книжки 1926 года «Частная торговля в СССР. По материалам Сов. Съездов биржевой торговли». (Это уже потом из материалов «Мемориала» мне стало известно, что Крон Ц. М., 1896 года рождения, беспартийный, арестовывался по делу социал-демократов, а в 1937 году расстрелян в Дальстрое.) Значит, по крайней мере не все имена в сборнике – псевдонимы.
Прошло немало лет, и в Пушкинский Дом поступил архив Павла Лукницкого, в 1920-х годах собиравшего всё о Гумилеве. Среди этой коллекции была и машинопись недопечатанной (недописанной?) статьи «Странный паладин», некролога Гумилеву, назначение которого не очевидно – то ли он предназначался для домашнего распространения, то ли автор наивно готовил его для официальной печати:
1921 год поистине трагический для русской поэзии. – Только что сошел в могилу поэт исключительного дарования Ал. Блок, как весть о трагической гибели Гумилева больно ударила по сердцам всех истинных любителей поэзии.
Гумилев почти ровесник Блока по вступлению на литературное поприще. Дебютировал он в 1905 году, выпустив сборник стихов «Путь конквистадоров». Годы общественного подъема 1905–6 характеризуются сильным охлаждением к эстетизму, и вычурный стих Гумилева, насквозь – особенно в первых опытах – проникнутый экзотикой, не мог прийтись по душе широким массам читающей публики, прислушивавшейся тогда скорее к гражданской «музе» мелких злободневных сатириков. Более широкая известность Гумилева, так, впрочем, и оставшегося поэтом для немногих, начинается даже не с «Романтических Цветов» его, вышедших в 1908 году в Париже, а с «Жемчугов» – сборника, который выпустил в 1910 году в Москве поляковский «Скорпион» – патентованный поставщик русских и иностранных эстетов и экзотиков...
На машинописи П. Лукницкий пометил: «1921? 1922? Кто писал?» Но на обороте последней страницы есть помета «Н. Д. Бржевский. 1921». Лукницкому это имя ничего не сказало, а обладателю книжки «Тетрадь первая кружка “Адская мостовая”» оно уже было сообщительно.
В конце девяностых Гаспаров приехал в Иерусалим на конференцию. Выдающийся филолог ХХ века вел себя на Святой земле, как и на любой другой. Смотреть достопримечательности не стремился. «План Старого города, как и план древних Афин, у меня в голове», – объяснял он пристававшим. Оживлялся, когда доходило до профессиональных разговоров. Я рассказал ему уж не помню о какой не весьма значительной историко-литературной проблеме, сказал, что есть у меня два свидетельства, но, может быть, этого мало для выступления в печати.
– Да, – жестко сказал он, – должны быть три точки.
Третья точка в истории московской книжки пришла спустя еще несколько лет с лотка на блошином рынке в Яффе. На лотке лежали книжки на разных языках. Русская была среди них одна. И это были стихи. Титул: Т. Шовен. Повесть. Петроград, 1921. 32 страницы. Тоже «Р. В. Ц.». Типография с не менее эффектным названием, чем Главное политическое управление: типография «Кадима», Птгр., Вас. остр., 5 лин., 28. Книги, печатавшиеся в этой типографии, не обязательно были сионистскими, выпущенными издательством «Кадима» в 1917–1923 годах (С. Дубнов, Т. Герцль, Б. Борохов и многие другие), – любители русской поэзии помнят, что в этой типографии напечатаны «Соты» Анны Радловой.
В книжке Т. Шовена содержались опоздавшие на пятнадцать лет дерзания, отчисленные из литературы вскоре после того, как двадцатилетний Гумилев подражал Валерию Брюсову.
Прихоть
Царь Лесной, седобровый проказник,
Повелитель и ведьм и зверей,
Нам устроил торжественный праздник
В честь своих молодых дочерей.
И русалки, и черти, и люди
Веселились, как каждый горазд.
Подавались на крашеном блюде
Много тонких, изысканных яств:
Черный соус из лап крокодила,
В горьком луке большой нетопырь,
И котлеты из бурого ила,
И поджаренный свежий упырь.
Высоко подымая бокалы,
Подымали в честь праздника мы
Двух цветов – серебристый и алый –
Пьяный снег позапрошлой зимы.
Потихоньку из розовой вазы
Я стащил и запрятал в карман
Корень сладкого зелья проказы,
Приворотный пьянящий дурман.
Дома гордой холодной принцессе
Подмешал я три капли в бокал.
...Если счастье в безудержной мессе,
– Это пьяное счастье я знал.
А сегодня вновь скучно и тихо.
Звезды смотрят, зевая, на нас.
Счастье только минутная прихоть
Пары карих насмешливых глаз.
Судя по переплету и по семизначной цифре на титуле, книга хранилась в одной из общественных библиотек, откуда была списана, или украдена, или зачитана.
Книга не числится в указателе «Русских поэтов» А. К. Тарасенкова. Ее нет в Российской национальной библиотеке (в прошлом – Публичке).
На яффском экземпляре (существуют ли другие – пока не очевидно) под эпиграф из Рабиндраната Тагора («Рука в руке и очи в очи: так наша повесть началась») вклеена фотография – видимо автора, в студенческой форме. То ли сам «Т. Шовен», поклонник Рабиндраната, достиг Земли Израиля, то ли кто-то из близких ему читателей (читательниц)?
Бывает, что вопрос интересней ответа. Не знаю, согласился ли бы с этим Михаил Леонович. В книжечку свою записать мог бы.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru